Рин шла по отполированному до блеска паркету. Ей казалось, что она уже была здесь раньше. «Конечно, это же центральный городской музей», - догадалась она, это здесь должна пройти выставка. Никого кроме неё в музее не было. Рин подошла к ближайшей картине, она была пустой, не картина, а чистый холст. Но вдруг на ней стали проявляться силуэты людей. Девушка узнала их. Вот она совсем ещё ребёнок. Маленькая, счастливая показывает матери свой рисунок. Он простой и яркий, кажется это кошка или кто-то в этом роде. Мать улыбается и треплет ей волосы. «Из тебя в будущем получится прекрасный художник», - говорит она и смеётся.
Рин подходит к следующей картине. Она тоже пока пустая, но вот опять начинают виднеться люди. Рин уже старше. Она в больнице сидит у постели матери. «Рин, нарисуй для меня что-нибудь. Твои рисунки всегда яркие и жизнерадостные, поднимают настроение любому». «Да, конечно, мамочка. Я нарисую тебе домик, а ты сразу поправишься». Мать улыбнулась.
Рин подходит к следующей картине. На ней проступают силуэты. Она с трудом удерживает слёзы. Это похороны её матери. Тогда она впервые поняла, сколько бы она ни рисовала нельзя спасти людей, которых любишь. Она тогда положила в гроб все рисунки, которые сделала за время пребывания матери в больнице. Это было единственное чёткое воспоминание о том дне.
Рин шла дальше. Следующая картина – это её ссора с отцом. «Никогда ты не станешь художником», - кричит он. «Живопись – бесполезное для общества занятие. Оно никогда никому не сможет помочь». «Ты так говоришь, потому что оно не помогло маме. На что ты надеялся? На то, что рисунки семилетнего ребёнка спасут жизнь женщины, которой не могут помочь врачи?» Это был их последний разговор. Сразу после него Рин собрала вещи и ушла из дома. Сначала жила у подруги. Потом поступила в университет и жила в общежитие.
На следующей картине Рин увидела свою первую съемную квартиру. Полгода после того, как она бросила учёбу и начала работать.
Дальше – она начинает работать у господина Танаки. А вот и та злосчастная последняя труба, которая никак не получалась.
Рин поняла, что если пойдёт дальше, то сможет увидеть события, которые произойдут в будущем.
Но вдруг услышала странный пищащий звук. Когда она открыла глаза, то поняла, что это будильник.
- Что ж ты всегда так не вовремя, - пробормотала она. Накрыла голову подушкой и пролежала так ещё пять минут.
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
Вас древняя воздвигла треба.
Вы тянетесь от неба и до неба.
Они суровы и жестоки.
Их бусы - грубая резьба.
И сказок камня о Востоке
Не понимают ястреба.
стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
и на груди ее булыжной
Блестит роса серебрянным сосцом.
Здесь девы срок темноволосой
Орла ночного разбудил,
Ее развеянные косы,
Его молчание удлил!
И снежной вязью вьются горы,
Столетних звуков твердые извивы.
И разговору вод заборы
Утесов, свержу падших в нивы.
Вон дерево кому-то молится
На сумрачной поляне.
И плачется, и волится
словами без названий.
О тополь нежный, тополь черный,
Любимец свежих вечеров!
И этот трепет разговорный
Его качаемых листов
Сюда идет: пиши - пиши,
Златоволосый и немой.
Что надо отроку в тиши
Над серебристою молвой?
Рыдать, что этот Млечный Путь не мой?
"Как много стонет мертвых тысяч
Под покрывалом свежим праха!
И я последний живописец
Земли неслыханного страха.
Я каждый день жду выстрела в себя.
За что? За что? Ведь, всех любя,
Я раньше жил, до этих дней,
В степи ковыльной, меж камней".
Пришел и сел. Рукой задвинул
Лица пылающую книгу.
И месяц плачущему сыну
Дает вечерних звезд ковригу.
"Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!"
Люблю и млечных жен, и этих,
Что не торопятся цвести.
И это я забился в сетях
На сетке Млечного Пути.
Когда краснела кровью Висла
И покраснел от крови Тисс,
Тогда рыдающие числа
Над бледным миром пронеслись.
И синели крылья бабочки,
Точно двух кумирных баб очки.
Серо-белая, она
Здесь стоять осуждена
Как пристанище козявок,
Без гребня и без булавок,
Рукой указав
Любви каменной устав.
Глаза - серые доски -
Грубы и плоски.
И на них мотылек
Крыльями прилег,
Огромный мотылек крылами закрыл
И синее небо мелькающих крыл,
Кружевом точек берег
Вишневой чертой огонек.
И каменной бабе огня многоточие
Давало и разум и очи ей.
Синели очи и вырос разум
Воздушным бродяги указом.
Вспыхнула темною ночью солома?
Камень кумирный, вставай и играй
Игор игрою и грома.
Раньше слепец, сторох овец,
Смело смотри большим мотыльком,
Видящий Млечным Путем.
Ведь пели пули в глыб лоб, без злобы, чтобы
Сбросил оковы гроб мотыльковый, падал в гробы гроб.
Гоп! Гоп! В небо прыгай гроб!
Камень шагай, звезды кружи гопаком.
В небо смотри мотыльком.
Помни пока эти веселые звезды, пламя блистающих звезд,
На голубом сапоге гопака
Шляпкою блещущий гвоздь.
Более радуг в цвета!
Бурного лета в лета!
Дева степей уж не та!
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
