Быть генералом полковнику Адаряну, когда бы не командировка в Санкт-Петербург. Приказ уже вот-вот ожидался о переводе его на вожделенную для всех военных должность, а он, на тебе, вернулся из города на Неве, и подал рапорт: прошу, де, уволить меня в запас по причине выслуги лет и болезни.
Мало сказать, поступком своим озадачил он сослуживцев, некоторых огорошил просто, а то, что болезнь имелась-таки в наличии, так у кого к пятидесяти годам не найдется какой-нибудь мало-мальски хронической хвори.
Да если бы только рапортом ограничилось дело, он еще и с женой, с которой прожил без малого четверть века, развелся скоропалительно.
В результате, став в одночасье гражданским лицом, он немедленно укатил в северную столицу, оставив прежней семье, жене и дочке-студентке, трехкомнатную квартиру, новенькую иномарку, дачу в пригороде с двухэтажным домиком со всеми удобствами и участком, на котором хоть грибы собирай.
Свидетелем этой истории я оказался потому, что меня в это время призвали в армию из запаса. Военкомат водрузил мне на плечи лейтенантские погоны и отправил служить под начало подполковника Синцова, большого приятеля Адаряна.
В офицерской среде поступок полковника объясняли по-разному. Одни ручались, что здесь замешана любовь – известно ведь седина в голову, бес в ребро. Другие были убеждены, что на гражданке его соблазнили доходной должностью, и теперь для него генеральская зарплата сущие копейки.
Мой начальник мог бы, конечно, пролить кое-какой свет на эту историю. Однако, не знаю, как с другими, но с младшими офицерами на подобные темы он в разговоры не вступал. Тем не менее однажды Синцов разоткровенничался, и виной тому была московская комиссия. Точнее то обстоятельство, что столичные инспекторы не нашли в его хозяйстве сколь-нибудь серьезных недостатков.
Поздно вечером после проводов комиссии он на радостях пригласил к себе в кабинет оказавшихся под рукой офицеров, в том числе и меня, и достал из сейфа коньяк. Когда мы почти допили бутылку Синцов вдруг посетовал на офицера, назначенного на место Адаряна.
- А как там сейчас Рубен Айрапетович поживает? – полюбопытствовал я и тут же прикусил язык, ожидая, что Синцов немедленно выскажется в том смысле, что одной любопытной Варваре где-то уже нос оторвали, правда для пущей убедительности другими простыми и емкими словами, однако ошибся.
Подполковник сделал значительное лицо, помолчал, а потом раздумчиво проговорил:
- Тут Шекспир – Ромео и Джульета, - и рассказал, как будучи лейтенантом, здесь он посмотрел внимательно на меня, Адарян познакомился с выпускницей пединститута.
Отношения у них вскоре сложились такие, что все только и ждали, когда они объявят о свадьбе. Так бы скорее всего и случилось, не произойди между ними ссора. Да было б из-за чего, а то из-за форменной ерунды. Когда Катя привела знакомиться Рубена с родителями, отец, обменявшись с ним рукопожатием, непонятно с какой радости вдруг поинтересовался:
- Вы армянин?
Адарян тоже хорош: взял и брякнул в ответ:
- Нет, цыган.
И пошло-поехало: один твердит: «Ты армянин», - другой: «Нет, цыган».
Как затмение на обоих нашло.
Конечно, подобный диалог мог вызвать только улыбку у какого-нибудь стороннего наблюдателя, но Кате было не до смеха. Она сочла себя глубоко оскорбленной поведением Рубена о чем, само собой, не замедлила сообщить ему, едва они остались с глазу на глаз.
Адарян в свою очередь тоже отмалчиваться не стал, и слово за слово между ними случился такой раздор, какого никогда у них не бывало прежде.
Они так основательно надулись друг на друга, что довольно-таки продолжительное время никто из них не делал попытку к примирению. Когда же Рубен, пересилив гордость, попробовал все-таки встретиться с Катей, он неожиданно для себя обнаружил, что сделать это не представляется возможным.
От одной из ее подруг он узнал, что Катя внезапно приняла предложение руки и сердца от ее давнего знакомого аспиранта Санкт-Петербургского университета и уехала с ним в город на Неве. Услышав эту новость, Рубен вспылил и в свою очередь скоропалительно женился на молоденькой балериной местного театра.
Неизвестно, как бы сложилась у них жизнь, соедини Рубен и Катя свои судьбы, а так получилось на зависть многим. Правда, головокружительной карьеры Адарян не сделал, но уж кем-кем, а неудачником точно не был.
Да и у Кати тоже дела шли неплохо: двое детей, муж доцент. Так бы на этом все и окончилось, не приди начальству в голову отправить Рубена в командировку в Санкт-Петербург.
Даже не начав собираться в дорогу, Адарян уже поймал себя на мысли, что вот он случай, наконец-то, увидеться с Катей. Хотя неизвестно толком было, почему и зачем надо встречаться с ней, возникшее вроде как без всякого повода желание вскоре набрало такую силу, что противиться ему не стало никакой возможности.
Узнать Катин адрес никакого труда не представляло, а дальше…
Едва они увидели друг друга, как сразу у обоих родилось чувство, что ничего-то между ними не кончено, а только-только все начинается. Вот чего следует им, так это поторопиться - в юности у них впереди времени было немерено, а теперь каждый день на счету.
К этому остается лишь добавить, что Катя наотрез отказалась уезжать далеко от своих внуков, и Адарян, видимо, памятую, чем закончился их давний спор, вынужден был преждевременно уволиться из армии и переехать жить в северную столицу.
Окончив рассказ, Синцов обвел сидевших в его кабинете внимательным взглядом и назидательно прибавил:
- Вот оно как бывает, - а для пущей убедительности потряс в воздухе указательным пальцем.
«Разрыв шаблона», - чуть не вырвалось у меня, но я вовремя прикусил язык – уж очень подполковник не любил, когда кто-то из прытких молодых офицеров начинал в его присутствии умничать.
И вот что еще: примерно через год Синцов, будучи проездом в Санкт-Петербурге, навестил своего приятеля. По возвращению он с непонятным мне возмущением рассказывал всем, что Адарян со своей новой женой живут так, как будто кроме них двоих никого на свете нет, да хоть бы жили они как люди, а то ютятся в однокомнатной квартирке на отшибе Васильевского острова и в ус себе не дуют.
Как тогда, так и сейчас, история полковника не кажется мне чем-то из ряда вон выходящей. Во всяком случае, обсуждать что-то здесь вроде бы как незачем.
Вот кто меня, действительно, удивил, так это моя мать. Заехав на несколько дней к родителям в очередном отпуске, я рассказал ей, не помню уже по какому случаю, о запоздалом романе Адаряна в полной уверенности, что она с ее-то строгими взглядами на семейные узы немедленно осудит потерявшую на старости лет голову парочку. Ан, нет. Родительница в ответ усмехнулась как-то загадочно и ничтоже сумнящеся уронила:
- Старая любовь никогда не забывается. О ней всю жизнь грустят.
Нет, не ее безапелляционность поразила меня. Удивило то, что никогда не увлекавшаяся поэзией мать почти слово в слово повторила строчку из стихотворения Роберта Бернса. Ну, ту, может, кто помнит: «Забыть ли старую любовь и не грустить о ней?»
В те времена в стране зубных врачей,
чьи дочери выписывают вещи
из Лондона, чьи стиснутые клещи
вздымают вверх на знамени ничей
Зуб Мудрости, я, прячущий во рту
развалины почище Парфенона,
шпион, лазутчик, пятая колонна
гнилой провинции - в быту
профессор красноречия - я жил
в колледже возле Главного из Пресных
Озер, куда из недорослей местных
был призван для вытягиванья жил.
Все то, что я писал в те времена,
сводилось неизбежно к многоточью.
Я падал, не расстегиваясь, на
постель свою. И ежели я ночью
отыскивал звезду на потолке,
она, согласно правилам сгоранья,
сбегала на подушку по щеке
быстрей, чем я загадывал желанье.
1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
