Всё началось с того, что я увидела в винном отделе синюю бутылку. С вином разумеется. Покупать спиртное из-за того что понравилась бутылка конечно не стала. Времена были суетные, суматошные, после голодной нищей перестройки хлынули в страну разные разности из еды, и спиртного, и вещей всяких.
Тогда и стали притягивать меня как магнитом винные отделы. Уж очень неожиданными, никогда раньше таких не было, стали бутылки. И в форме виолончели, и фигурки девушек, и туфельки женские, и сабли, а футляр у них ножнами сделан, да чего только не увидишь!
Дошло до смешного, продавщица одного из часто мной посещаемого продуктового магазина, заметила, что я подолгу стою у витрин винного отдела, подошла и говорит мне
- Ну, покупайте у нас что-нибудь, вижу ведь что вы любительница.
Видимо она подумала, что я любительница спиртных напитков.
Сильно смутившись, я затрясла головой
- Нет! Нет. Я спиртное не люблю совсем, если что в праздник немножечко, чуточку. Просто так нравятся ваши бутылочки, вот и захожу в отдел полюбоваться...
Ну и от смущения, что меня приняли за алкашку, и от того, что пришлось рассказать чужому человеку про смешную свою страсть бутылки красивые разглядывать, смутилась ещё сильнее, и под недоверчивым взглядом продавщицы ушла, нелепо, скособочившись, как бы и незаметнее стать пытаясь. Неловко же, признаваться чужому человеку в смешной такой слабости. Подумаешь, бутылочки красивые...
Но желание стать обладателем хоть одной такой бутылочки никуда не делось. А особенно мне нравились тогда даже не фигурные бутылки, которые я с большим удовольствием разглядывала, а бутылки цветного стекла. Как же хороши были кобальтовые, вишнёвые, сиреневые, цвета сочного осеннего янтаря...
Но конечно я понимала, что это просто нелепо, смешно - покупать бутылку не из-за её отменного содержимого, ещё и не нужного мне совсем, а из-за цвета посуды.
Даже засыпая я вздыхала иногда, вспоминая прозрачный кобальт, светящийся янтарь, рубин, похожий по цвету на зёрна спелого граната ...
Но кто хочет, тот всегда найдёт. Так природа устроена.
Проходила я как-то мимо бабушек, тёток пожилых, дедков серых как одеждой, так и цветом растительности на голове и щеках, торгующих всяким хламом, кто из колясок старых пыльных, бывших детских. Кто на ящиках из реечек товары раскладывал, а кто и просто в руках держал, и у ног своих расставлял на картонках. (В те времена много таких точек было. Чуть дорога полюднее, так обязательно там стоят, старьём торгуют.)
И вижу вдруг, у бабушки одной - бутылки, и как по заказу - кобальтовая стоит. Сияет, неземным счастливым светом светится. Купила конечно. Счастья...
Другие-то попроще у неё были, прозрачные, у какой крышка симпатичная, у другой необычная форма. Но я тогда только кобальтовую взяла.
Домой пришла, первым делом промыла покупку хорошенько, протёрла насухо, и на подоконник, любоваться...
День светлый был, солнечный, и засияла моя бутылочка замечательно, тихо так, надёжно, просто счастьем каким-то...
Не знаю, может она мне детство напомнила, когда заболеешь, нанырявшись в море, и мама сидит с тобой в тёмной комнате на кровати, и держит, к уху твоему приставленную, синюю лампу? И потихонечку ухо перестаёт дёргать болью, и уже не так страшно, незаметно и заснёшь в этой исцеляющей синеве. Может и так...
После этого я стала мимо торговцев старостями всякими очень внимательно пробегать, обязательно посмотрю что у кого есть.
Как-то не удалось купить рубинового, вишнёвого просто стекла бутылку. Не было денег с собой, а на следующий день склянку эту уже не выставили. Купил видимо кто-то. Такой же чудик как я.
Коллекция у меня замечательная собралась. Как окна с подоконниками поменяла на новые, так теперь стоят мои бутылочки, светятся, и глаз радуют. И синяя. И розовая. И голубая. И янтарная.
А вот рубиновой до сих пор нет. Ну, ничего, когда-нибудь да и найду.
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
