...а ещё здорово ночью на диком пляже - море шуршит галькой, луна за тучками гоняется, рядышком лучший твой друг сидит лёжа)), дорожка от луны по воде - рукой дотянуться можно. Скажешь
- Хорошо...
Дружочек помолчит и ответит
- А то!
Потом
- Бах!
рыба большая плюхнется, это они ночью так играют, выпрыгнет из воды и назад.
И всю ночь сосны ветер гоняют, гудят тихонько.
А если засидеться на пляже, да ещё с бутылочкой, совсем интересные вещи могут случиться.
Как-то так вот проводим время, морем любуемся, запахами наслаждаемся и вдруг - звуки, движение. И то и другое неурочно. Смотрим - выбирается из-за мыска (что мы Утюгом зовём за похожесть на этот бытовой предмет) мужик какой-то. Одет прилично, серая курточка "в ёлочку", брюки не походные, ближе подошёл - лицо благородное, не туристическое, в годах солидных мужик этот, да и не мужик совсем - а просто аристократ какой-то. Глаза умные, серые вроде бы. Седой. Движения красивые, но без надрыва. Лицо интеллигентное, щёки выбриты, кисти рук сухие, пальцы длинные.
Поздоровался с нами, попросил разрешения присесть рядом
- Не помешаю?
- Да садитесь. Пляж общий
дружочек мой говорит.
Сел. На нас посматривает приятно.
Товарищ мой в рюмочку походную металлическую (других не держим в таких местах) чуток плеснул из бутылки, благородному старичку протягивает. Тот взял с благодарностью, приподнял и на нас смотрит - ждёт. Мы тоже культуры не чуждаемся - подняли свои
- За знакомство!
Выпили...
Помолчал чужой немного и спрашиват нас
- А вы тут портфельчик не находили?
- Нет
говорим, какой портфельчик-то, и что в нём? Это чтобы узнать, если наткнёмся.
Заплакал тут благородный старец и отвечает
- Коричневый такой портфель, с двумя замками. В нём все мои формулы...
Формулы у него...
А у нас непонятно что, никогда такого не было - мутится в голове, туманы, иллюзии, и не пьяницы мы горькие, просто туристы обыкновенные, а как в дымке какой-то пребываем, и воздух миражами слоится, а ведь ночь. Неуютно.
И пока мы так с собою боролись, из миражей выбирались - мужичок-то и растворился. Исчез.
Оглянулись, а его как и не было, и без звука, без движения. Куда делся? Растаял...
Утром мы на пляже проснулись. Всё нормально. Пусто вокруг. Головы не болят, вина в бутылке много.
- Помнишь что ночью было?
- Джентельмена пожилого? Помню...
Побрели в лагерь, завтрак готовить.
А вечером пришли к нам из посёлка гости. Мы им про нашего старого учёного и рассказали.
Тут нас местные и успокоили, обычное дело, говорят, мОроки щелинские, их тут несколько. Вот профессор ваш часто приходит к тихим не пьяным компаниям, всё портфельчик свой ищет, с формулами. А что там за формулы никто не знает.
На самом деле учёного этого давно и на свете нет, умер в шестидесятых. Места наши он очень любил, хоть и москвич. Видимо когда-то на пикнике потерял свои формулы вместе с портфелем, вот и не может покоя найти, всё вернуть их хочет.
- Вы его не бойтесь, он безвредный глюк, культурный.
А вот иногда приходит в эти места опасный псих, он тут голову сложил по пьяному делу, жену искал, чтобы прибить за измену, а жену-то пожалели чужие, и спрятали вместе с дочкой в своём лагере в пустой палаточке. Долго он бегал, быком ревел, да и свалился со скалы, сильно разбился, до больницы не довезли.
Теперь вот тоже в плохие ночи приходит, жену ищет. Много от него шума, да хлопот. Никому спать не даст. Приходится уговаривать, успокаивать...
Девица ещё одна появляется, бывает. Камень над морем есть большой и иногда смотришь - сидит на нём краса неземная и ждёт чего-то. Ну, чего обычно ждёт молодая женщина? Любви конечно. А уж одета... Многим и не снилось. Шортики на ней вишнёвые бархатные, носочки с полосочкой, кросовки-куколки, блузка с кружевами. Волосы длинные и на одну сторону перекинуты, личико наклонено к плечу. Хорошенькая.
Вот как-то шли мы раз, из щели уже, и она тут. Спрашивает нас
- Тепло вам было?
И с такой грустинкой она это спрашивает, типа что ей-то вот холодно, чего-то не хватает.
Мы головами покивали, тепло, мол, тепло, да и пошли дальше в Голубую, а она так и осталась на камне сидеть, ждать кого-то, а кого это она лишь одна и знает...
Мальчик юный иногда появляется - заначку ищет что под сосну положил и камешком привалил, а под которую - забыл. И было там пятьсот рублей надёжными деньгами, не шутки. Вот и мается.
А в особо лунные ночи здесь совсем другое творится - прыгает тогда в лунной дорожке посреди бухты сияющий серебристый лобань, рыба такая. Прыгает, будто дразнится. Да и вправду так. Это он тёмного горбатого горбыля доводит, тот ведь прыгать не умеет, а и прыгнул бы, кому он страшный-то такой нужен? Вот и отсиживается горбыль на дне, и только стонет иногда, да так стонет, что звук из моря до берега доходит, и тогда всем не по себе становится, сразу хочется с пляжа в лагерь на склон подняться, да палаточку хорошенько на ночь закрыть.
Такие места. Особенные. Много сердец к себе приманили. Много и историй.
- А вы тут портфельчик не находили? Уж больно жалко формул...
---------------------
* - Щель - заросший сосновым лесом распадок между скал у самого моря
Царь Дакии,
Господень бич,
Аттила, -
Предшественник Железного Хромца,
Рождённого седым,
С кровавым сгустком
В ладони детской, -
Поводырь убийц,
Кормивший смертью с острия меча
Растерзанный и падший мир,
Работник,
Оравший твердь копьём,
Дикарь,
С петель сорвавший дверь Европы, -
Был уродец.
Большеголовый,
Щуплый, как дитя,
Он походил на карлика –
И копоть
Изрубленной мечами смуглоты
На шишковатом лбу его лежала.
Жёг взгляд его, как греческий огонь,
Рыжели волосы его, как ворох
Изломанных орлиных перьев.
Мир
В его ладони детской был, как птица,
Как воробей,
Которого вольна,
Играя, задушить рука ребёнка.
Водоворот его орды крутил
Тьму человечьих щеп,
Всю сволочь мира:
Германец – увалень,
Проныра – беглый раб,
Грек-ренегат, порочный и лукавый,
Косой монгол и вороватый скиф
Кладь громоздили на его телеги.
Костры шипели.
Женщины бранились.
В навозе дети пачкали зады.
Ослы рыдали.
На горбах верблюжьих,
Бродя, скикасало в бурдюках вино.
Косматые лошадки в тороках
Едва тащили, оступаясь, всю
Монастырей разграбленную святость.
Вонючий мул в очёсках гривы нёс
Бесценные закладки папских библий,
И по пути колол ему бока
Украденным клейнодом –
Царским скиптром
Хромой дикарь,
Свою дурную хворь
Одетым в рубища патрицианкам
Даривший снисходительно...
Орда
Шла в золоте,
На кладах почивала!
Один Аттила – голову во сне
Покоил на простой луке сидельной,
Был целомудр,
Пил только воду,
Ел
Отвар ячменный в деревянной чаше.
Он лишь один – диковинный урод –
Не понимал, как хмель врачует сердце,
Как мучит женская любовь,
Как страсть
Сухим морозом тело сотрясает.
Косматый волхв славянский говорил,
Что глядя в зеркало меча, -
Аттила
Провидит будущее,
Тайный смысл
Безмерного течения на Запад
Азийских толп...
И впрямь, Аттила знал
Свою судьбу – водителя народов.
Зажавший плоть в железном кулаке,
В поту ходивший с лейкою кровавой
Над пажитью костей и черепов,
Садовник бед, он жил для урожая,
Собрать который внукам суждено!
Кто знает – где Аттила повстречал
Прелестную парфянскую царевну?
Неведомо!
Кто знает – какова
Она была?
Бог весть.
Но посетило
Аттилу чувство,
И свила любовь
Своё гнездо в его дремучем сердце.
В бревенчатом дубовом терему
Играли свадьбу.
На столах дубовых
Дымилась снедь.
Дубовых скамей ряд
Под грузом ляжек каменных ломился.
Пыланьем факелов,
Мерцаньем плошек
Был озарён тот сумрачный чертог.
Свет ударял в сарматские щиты,
Блуждал в мечах, перекрестивших стены,
Лизал ножи...
Кабанья голова,
На пир ощерясь мёртвыми клыками,
Венчала стол,
И голуби в меду
Дразнили нежностью неизречённой!
Уже скамейки рушились,
Уже
Ребрастый пёс,
Пинаемый ногами,
Лизал блевоту с деревянных ртов
Давно бесчувственных, как брёвна, пьяниц.
Сброд пировал.
Тут колотил шута
Воловьей костью варвар низколобый,
Там хохотал, зажмурив очи, гунн,
Багроволикий и рыжебородый,
Блаженно запустивший пятерню
В копну волос свалявшихся и вшивых.
Звучала брань.
Гудели днища бубнов,
Стонали домбры.
Детским альтом пел
Седой кастрат, бежавший из капеллы.
И длился пир...
А над бесчинством пира,
Над дикой свадьбой,
Очумев в дыму,
Меж закопчённых стен чертога
Летал, на цепь посаженный, орёл –
Полуслепой, встревоженный, тяжёлый.
Он факелы горящие сшибал
Отяжелевшими в плену крылами,
И в лужах гасли уголья, шипя,
И бражников огарки обжигали,
И сброд рычал,
И тень орлиных крыл,
Как тень беды, носилась по чертогу!..
Средь буйства сборища
На грубом троне
Звездой сиял чудовищный жених.
Впервые в жизни сбросив плащ верблюжий
С широких плеч солдата, - он надел
И бронзовые серьги и железный
Венец царя.
Впервые в жизни он
У смуглой кисти застегнул широкий
Серебряный браслет
И в первый раз
Застёжек золочённые жуки
Его хитон пурпуровый пятнали.
Он кубками вливал в себя вино
И мясо жирное терзал руками.
Был потен лоб его.
С блестящих губ
Вдоль подбородка жир бараний стылый,
Белея, тёк на бороду его.
Как у совы полночной,
Округлились
Его, вином налитые глаза.
Его икота била.
Молотками
Гвоздил его железные виски
Всесильный хмель.
В текучих смерчах – чёрных
И пламенных –
Плыл перед ним чертог.
Сквозь черноту и пламя проступали
В глазах подобья шаткие вещей
И рушились в бездонные провалы.
Хмель клал его плашмя,
Хмель наливал
Железом руки,
Темнотой – глазницы,
Но с каменным упрямством дикаря,
Которым он создал себя,
Которым
В долгих битвах изводил врагов,
Дикарь борол и в этом ратоборстве:
Поверженный,
Он поднимался вновь,
Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!
Так веселился он.
Казалось, весь
Он хочет выплеснуть себя, как чашу.
Казалось, что единым духом – всю
Он хочет выпить жизнь свою.
Казалось,
Всю мощь души,
Всю тела чистоту
Аттила хочет расточить в разгуле!
Когда ж, шатаясь,
Весь побагровев,
Весь потрясаем диким вожделеньем,
Ступил Аттила на ночной порог
Невесты сокровенного покоя, -
Не кончив песни, замолчал кастрат,
Утихли домбры,
Смолкли крики пира,
И тот порог посыпали пшеном...
Любовь!
Ты дверь, куда мы все стучим,
Путь в то гнездо, где девять кратких лун
Мы, прислонив колени к подбородку,
Блаженно ощущаем бытие,
Ещё не отягчённое сознаньем!..
Ночь шла.
Как вдруг
Из брачного чертога
К пирующим донёсся женский вопль...
Валя столы,
Гудя пчелиным роем,
Толпою свадьба ринулась туда,
Взломала дверь и замерла у входа:
Мерцал ночник.
У ложа на ковре,
Закинув голову, лежал Аттила.
Он умирал.
Икая и хрипя,
Он скрёб ковёр и поводил ногами,
Как бы отталкивая смерть.
Зрачки
Остеклкневшие свои уставя
На ком-то зримом одному ему,
Он коченел,
Мертвел и ужасался.
И если бы все полчища его,
Звеня мечами, кинулись на помощь
К нему,
И плотно б сдвинули щиты,
И копьями б его загородили, -
Раздвинув копья,
Разведя щиты,
Прошёл бы среди них его противник,
За шиворот поднял бы дикаря,
Поставил бы на страшный поединок
И поборол бы вновь...
Так он лежал,
Весь расточённый,
Весь опустошённый
И двигал шеей,
Как бы удивлён,
Что руки смерти
Крепче рук Аттилы.
Так сердца взрывчатая полнота
Разорвала воловью оболочку –
И он погиб,
И женщина была
В его пути тем камнем, о который
Споткнулась жизнь его на всём скаку!
Мерцал ночник,
И девушка в углу,
Стуча зубами,
Молча содрогалась.
Как спирт и сахар, тёк в окно рассвет,
Кричал петух.
И выпитая чаша
У ног вождя валялась на полу,
И сам он был – как выпитая чаша.
Тогда была отведена река,
Кремнистое и гальчатое русло
Обнажено лопатами, -
И в нём
Была рабами вырыта могила.
Волы в ярмах, украшенных цветами,
Торжественно везли один в другом –
Гроб золотой, серебряный и медный.
И в третьем –
Самом маленьком гробу –
Уродливый,
Немой,
Большеголовый
Покоился невиданный мертвец.
Сыграли тризну, и вождя зарыли.
Разравнивая холм,
Над ним прошли
Бесчисленные полчища азийцев,
Реку вернули в прежнее русло,
Рабов зарезали
И скрылись в степи.
И чёрная
Властительная ночь,
В оправе грубых северных созвездий,
Осела крепким
Угольным пластом,
Крылом совы простёрлась над могилой.
1933, 1940
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.