Октябрь, разумеется. 9 лет назад.
Все совпадения случайны.
Твоя мама всегда была уверена, что я неподходящая пара. А подходящая пара сидит напротив и не сводит с меня взгляд. Она и рада бы не смотреть, но не может, косится, даже когда отворачивается. Мне всё равно. Она подошла, я - нет. Над ней на шкафу - фотография. Твоё лицо в черной рамке.
Игорь - хотя, какой он Игорь, он по-прежнему Чёрт - толкает локтем в бок, берем стаканы. Там водка. Сегодня пьем не пьянея и не чокаясь. Смотрю тебе в глаза, изучаю. Я тебя таким не знала. Вот и встретились. Прощай.
Странно, комната совсем не изменилась. Та же мебель, те же кактусы на подоконнике.
В крематории твоя мама плакала и просила у меня прощения. Я никогда не узнаю, за что. Что она сделала, что наговорила тебе? Не важно.
Местоимения. Я научилась вспоминать нас, тогдашних, отвлеченно, думать о нас, как о "них", потому что никакого "Мы" в природе нет, остались отдельные я и ты. И Они - Он и Она.
Это было как взрыв сверхновой.
- Поздно уже. Иди домой.
- А ты меня прогони.
- Гоню. Меня сейчас ругать будут.
- Слушай, а я тебе не рассказывал?..
- И не расскажешь. Говорю, поздно.
- Стой.
- Стою. Но теперь меня точно убьют.
Несколько минут смотрели друг другу в глаза. Она не выдержала первой, заулыбалась.
- Ну ты что, совсем дурочка?
Она вдруг обиделась. Сильно-сильно, до слёз.
- Глупая. Я люблю тебя.
- Так ты тоже?..
И всё. Они ослепли и оглохли, будто поселились в вакууме, ходили, держась за руки, говорили:
- Так не бывает, - смешней всего было сказать это одновременно.
Они дарили друг другу звёзды. Сидели на крыше шестнадцатиэтажки, внизу жил город, а наверху - небо.
- Хочешь вон ту, голубую?
- Нет, сегодня хочу зеленую.
- А вон смотри, там розовая.
- Красная. Это не звезда, это Марс.
- Всё-то ты знаешь.
- Слушай, вы были такие... я думал, вы никогда не расстанетесь.
- Не плачь.
Чёрт и сам не заметил, что плачет. Господи, неужели тут никто не курит. Ладно, выйду на лестницу.
А потом в их личном вакууме поселились молнии. Они научились делать друг другу больно. Зачем? То ли для того, чтоб просить прощения, прощать и утешать, то ли чтоб залатать своими обидами пробоины от чужой злости или зависти.
Однажды весной на большой перемене сбежали на улицу, обогнули школу, встали на солнышке. Тепло. Он нагнулся, она встала на цыпочки. Они даже целоваться еще по-настоящему не умели.
- Ай-ай-ай, - мимо шла учительница английского, подруга директрисы, самая большая сплетница школы. Ну надо же, так не повезло. Переглянулись и засмеялись, мол, ну и пусть.
Конечно, были вызовы родителей к директору, домашние разборки. Она приобрела статус школьной шлюхи, попыталась бросить школу, и он тоже - за компанию. Их вернули, поставили двойки по поведению в четверти. А они гордились этими двойками. Школа гудела и осуждала, при их появлении смолкали разговоры. А они ходили, взявшись за руки. И никому не показывали, как это тяжело на самом деле.
- У меня билеты в театр.
Его маме приносили билеты прямо на работу, на те концерты и спектакли, на которые в городских кассах никогда ничего не было.
- Сходи, потом расскажешь, - она всегда вспоминала, что "неподходящая", когда речь хоть как-то касалась мамы.
- Опять злишься? Она не сказала, с кем мне идти. И вообще - не пойдёшь со мной - пусть пропадают.
- Пойду.
Он понимал, но осадок оставался.
Какое счастье было - утром, выйдя из квартиры, найти на пороге охапку цветов. Не букет, а именно охапку - торопливо сорванную, пахнущую свежестью, с невысохшими каплями то ли росы, то ли дождя.
- Знаешь, а у цветов свой язык. Красные - любовь, белые - нежность, желтые - разлука...
- А сиреневые?
- Не знаю.
- С ума сойти. Что ж это такое я тебе сказал?
Однажды все цветы оказались желтыми.
Белесое небо сквозь желтые листья, воздух прозрачен и горек.
- А где все?
Они одни на длинной аллее. Странно, ехали большой компанией. Куда же делись остальные?
- Мам, ты костер разводишь?
- Нет, только бумаги сейчас сожгу.
- Там мультик начинается.
- Ага, иди смотри, я быстро.
- А в помойку не проще выбросить?
- Нет, эти нужно обязательно сжечь.
Дым идёт прямо на меня. Пересаживаюсь, дым тут же меняет направление. Пожелтевшие конверты - мертвые письма. Твои письма. Может, они всегда были желтоватыми, эти конверты без марок с обратным адресом п/я?
Разорванные неровно, нервно, прямо на лестнице, у почтовых ящиков - у нее никогда не хватало терпения дожить до квартиры, чтоб вскрыть аккуратно, ножницами. Сначала просматривала, потом прочитывала. Потом перечитывала. Письма были похожи, как близнецы, а она всё пыталась найти хоть что-нибудь между строк, прятала их от мужа и писала ответы - ночью, когда все уже спали. Такие же ровные, только факты, и никаких "целую" в конце. Сигналы - я тут, я помню. Сигналы SOS.
"... пишу без обычного недельного перерыва, потому что радостное событие - купил машину. Ты сейчас спрашиваешь, какую. Отвечаю - белую. Или ты уже научилась разбираться в марках?..."
Позже его северный друг рассказывал, как перегоняли эту новенькую машину в военный городок по дороге, приспособленной разве только для вездеходов. Они тогда утомились и съехали к морю. Отдохнув, решили ехать дальше, а машина увязла, и вытащить её не удалось, только хуже сделали. Начинался прилив. Полчаса он сидел на капоте, курил свой "Беломор", посмеивался. Спас случайный внеплановый тягач, ещё пять минут, и унесло бы машинку в сторону северного полюса.
Однажды она перестала писать ему, и от него больше ничего не получала. Пинг - понг - пинг - понг - пинг -
У меня две вредные привычки: я курю и разговариваю с тобой. Так, будто мы и не расставались никогда.
Они никак не могли расстаться.
- Ну всё, пора.
- Давай ещё кружок?
И они опять обходили дом, медленно, нога за ногу, для разнообразия меняя направления: то по часовой стрелке, то против.
- Зачем так много окон?
- Они тебе мешают?
- Смотрят...
- Завидуют. Вот дойдём до угла, там поцелую.
Они не могли расстаться, даже когда ругались. Особенно, когда ругались. Уже разбегались и... И опять их бросало друг к другу.
Что ж мы с тобой наделали? Я ведь до сих пор всматриваюсь в прохожих, чтоб не пропустить тебя.
Когда они перестали разговаривать? А может, и не начинали, просто не умели, им это было не нужно, потому что думали одинаково. Любые слова имели смыслы, подтексты, они ранили. Вот только письма.
"... снял комнату. От окон так дуло, что пришлось делать новые рамы..." в огонь
"... командировку. Когда вернусь, не знаю. Если получится, напишу оттуда..." в огонь
"... не завезли. Пришлось идти в сопки за оленем. Взял с собой матросиков..." в огонь
Очередной год окончания школы празднуем на квартире у Черта. В основном народ из параллельного класса, наших совсем немного. После третьего тоста ухожу на кухню. Курить и говорить с тобой.
- Пойдем, - Черт заглядывает в дверь, морщится от дыма и исчезает. Послушно иду следом. В его комнате компьютер, грузится альбом.
- Смотри.
- Это сопки, да? Ух, какое озеро! На рыбалку ездили? А удочки где?...
- Не тарахти ты, смотри.
Черт свой, при нём и поплакать можно. Всматриваюсь в лицо человека, сидящего на причале. На лбу морщинки. И ни намёка на улыбку. Что ж ты с собой сделал?
Они долго шли от станции через лес. Тропинка иногда терялась, но он находил её опять. Егерь, выдавая лодку, посоветовал пересечь озеро вдоль, там берег выше. Гребли по очереди - не потому, что он уставал, а потому, что ей так хотелось.
Берег оказался мшистым, похожим на ковер, натянутый над водой, пружинил под ногами. Метрах в десяти от воды начинался песчаный холм с соснами и брусничником, там и поставили палатку. Его смешило всё: и как она сначала боялась подходить к воде по ненадёжному ковру, как извинялась перед червяком перед тем, как насадить его, как выдёргивала окуня, и тот, перелетев через лодку и освободившись от крючка, плюхался с другой стороны и уплывал, счастливый. Они купались, и он вытягивал ее в лодку, как большую мокрую рыбину.
Когда настал срок возвращаться, разыгравшийся на озере шторм подарил им еще один день.
- Мам, ты где? Там уже все мультики закончились.
- Да, да, сейчас иду.
В коробке остался один лист. Без конверта. Разворачиваю: "Здравствуй" и имя. Это оно, первое из неотпраленных и последнее из начатых. Когда я представила, как не ты, а твоя жена открывает почтовый ящик и держит его в руках.
Твоя дочь похожа на тебя. Наши дети никогда не познакомятся и не узнают о Них.
Если там есть жизнь, мы обязательно встретимся. И будем разговаривать.
Огонь закудрявил края последнего письма.
Добрался до имени.
Хотелось бы поесть борща
и что-то сделать сообща:
пойти на улицу с плакатом,
напиться, подписать протест,
уехать прочь из этих мест
и дверью хлопнуть. Да куда там.
Не то что держат взаперти,
а просто некуда идти:
в кино ремонт, а в бане были.
На перекресток – обонять
бензин, болтаться, обгонять
толпу, себя, автомобили.
Фонарь трясется на столбе,
двоит, троит друзей в толпе:
тот – лирик в форме заявлений,
тот – мастер петь обиняком,
а тот – гуляет бедняком,
подъяв кулак, что твой Евгений.
Родимых улиц шумный крест
венчают храмы этих мест.
Два – в память воинских событий.
Что моряков, что пушкарей,
чугунных пушек, якорей,
мечей, цепей, кровопролитий!
А третий, главный, храм, увы,
златой лишился головы,
зато одет в гранитный китель.
Там в окнах никогда не спят,
и тех, кто нынче там распят,
не посещает небожитель.
"Голым-гола ночная мгла".
Толпа к собору притекла,
и ночь, с востока начиная,
задергала колокола,
и от своих свечей зажгла
сердца мистерия ночная.
Дохлебан борщ, а каша не
доедена, но уж кашне
мать поправляет на подростке.
Свистит мильтон. Звонит звонарь.
Но главное – шумит словарь,
словарь шумит на перекрестке.
душа крест человек чело
век вещь пространство ничего
сад воздух время море рыба
чернила пыль пол потолок
бумага мышь мысль мотылек
снег мрамор дерево спасибо
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
