- Отменно начали, батенька! Зимний взят одним махом. Чем вам удалось так воодушевить товарищей, Феликс Эдмундович?
- Я сказал братве, что в подвалах дворца полно царского вина, Владимир Ильич. А на страже только женский батальон. Матросы прониклись революционной идеей, дали от радости залп из пушки и пошли на штурм.
- Вот, Феликс Эдмундович, вот… Угнетенная масса понимает нашу агитацию. Особенно, если агитация обращена к извечной жажде свободы, равенства, братства. Эти слова чудеса творят.
- Но возникли некоторые трудности, Владимир Ильич. Матросы решительно отказываются продолжать восстание. И никакой силой их не вытащить из подвалов Зимнего.
- Товарищей надо поправить. Пошлите рабочую гвардию. Самую революционную и сознательную.
- Послал уже. Да толку нет. Из подвала никто так и не вышел.
- Вот незадача… Ага! Женский батальон арестован? Освободить, дать винтовки и отправить охранять подвал. Эти пьют мало.
- Сделано, Владимир Ильич! Только матросы подумали, что им барышень для потехи прислали. Ну и… Это…
- Ай, ай, ай! Но товарищей можно понять. Свобода от эксплуататоров пробудила в них здоровые инстинкты. Прикажите вылить все вино в Неву, батенька.
- Такой приказ я отдать не могу, Владимир Ильич. Убьют. И меня, и вас. А вино не выльют.
- Да… Чему учит нас диалектика? Она нас учит использовать трудности на пользу дела. Извлекать выгоду даже из явного вреда. На какой срок хватит выпивки?
- Месяца на два, Владимир Ильич.
- Когда пить будет уже нечего, мы скажем товарищам братишкам, что переезжаем в Москву! Там Кремль, а в нем бочки. А затем пойдем на Кубань. В тех краях гонят замечательный самогон.
- Эх, а тем временем японцы Дальний Восток захватят.
- Разве товарищи откажутся попробовать сакэ?
- Согласен, Владимир Ильич. Года на два спиртного хватит. Но потом!?
- А вот потом, Феликс Эдмундович, самое главное и начнется. Мировая революция. Даешь Варшаву! На Берлин! В Европу! У немцев пивко архивкусное, доложу я вам. Бывало, скажу Наденьке, что в библиотеку работать иду, а сам – в пивную! Заявлюсь домой поздно вечером никакой и говорю жене, что устал, мол, Маркса от Энгельса отделять. Где Маркс? Где Энгельс? Поди разберись! Но к делу. У нас, батенька, будет аргумент, против которого не возразишь. Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс… И Гасконь, конечно! А какой в Лиссабоне портвейн…
- Это еще лет на двадцать, Владимир Ильич. Но в Европе тоже все закончится!
- Вы-с, Феликс Эдмундович, газет не читаете. Стыдно-с! Мне, вот, недавно не спалось. Взял газетенку буржуазную, про девчонок там было. Но наткнулся на прелюбопытную статейку. В Калифорнии фермеры начали выращивать виноград в огромном количестве.
- А что за дело нам до их Калифорнии?
- А то, батенька, что через парочку десятилетий Америка своим вином весь мир залить сумеет! Если мы, конечно, поможем ей в этом. Матросики все картины в Зимнем растащили или осталось что-нибудь?
- Не успели, Владимир Ильич. Те, что с голыми женщинами, поволокли, но бросили. В подвал спешили.
- Чудненько. Часть картин надо продать и вложить деньги в экономику штата. Финансировать алкогольную промышленность.
- А если сухой закон введут?
- Тогда поддержим гангстеров, чтобы те организовали подпольное производство. Купим сенаторов, они законы и перепишут. А потом со всей революционной силой обрушимся на Америку. Уверен, что энтузиазм товарищей будет неотразим!
- Вы гений, Владимир Ильич!
- Большевики, батенька, готовы выслушивать самую жестокую критику в свой адрес. Беспощадную! Но не пора ли отобедать? Кстати, Феликс Эдмундович, не послать ли нам гонца в царские подвалы?!
- Обижаете, Владимир Ильич! Еще в начале штурма группа специального назначения…
- Вот и славно! Вихри враждебные веют над нами? В этот дождливый осенний день я предпочел бы жахнуть чего-нибудь покрепче!
- Может, коньячку, Владимир Ильич?
- Охотно, батенька. С удовольствием. За здоровье пролетариев всех стран. Духом окрепнем в борьбе!
Второе Рождество на берегу
незамерзающего Понта.
Звезда Царей над изгородью порта.
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя - поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.
Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на Юг, я пальцами черчу
твое лицо на мраморе для бедных;
поодаль нимфы прыгают, на бедрах
задрав парчу.
Что, боги, - если бурое пятно
в окне символизирует вас, боги, -
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит, музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.
Когда-нибудь оно, а не - увы -
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы "не надо",
вздымая гребни выше головы,
туда, где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку,
- круша столы, грядущему моллюску
готовя дно.
январь 1971, Ялта
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
