Я с приятелем шел по направлению к Андреевскому спуску. Возле чугунной ограды сквера пятеро кришнаитов, пританцовывая, тянули свое вечное:
- Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе...
Остриженные наголо приверженцы индуистского культа были одеты в шафрановые дхоти*. Двое из них стучали в барабаны, похожие на округло-продолговатые тыквы. Небольшая толпа зевак с любопытством глазела на кришнаитов. Остановились и мы.
- Глянь, - сказал приятель, - родные палестины мал-помалу обзаводятся сознанием Кришны.
Я не ответил, потому что мой взгляд в эту минуту привлек мужчина. На него трудно было не обратить внимание: темный костюм, несмотря на жару, аккуратно повязанный галстук, в руке черный портфель с двумя никелированными замками, да и стать у этого человек, несмотря на его немалый возраст, была на зависть внушительна.
Без какого-либо видимого усилия, словно океанский лайнер, среди роя рыбацких лодок, он прошел через скопление зевак и остановился в их первом ряду. Какое-то время он смотрел на раскачивающихся в трансе юнцов, затем вдруг выбросил вверх правую руку с сжатым кулаком, как в рабочем приветствии Рот Фронт, и возгласил, заглушая перестук барабанов:
- Кришнаитам ганьба**.
Чудно было смотреть на него.
- Кришнаитам ганьба, - через две три секунды повторил мужчина, но вскидывать кулак вверх уже не стал.
Потом он повернулся. Толпа перед ним почтительно расступилась. Он прошел через нее с важным видом и скрылся в глубине Андреевского спуска.
- Знаешь, кто это? – проследив за моим взглядом, спросил приятель и сам же ответил. – Григоренко. Местный сумасшедший. Он когда-то в райкоме партии то ли вторым, то ли третьим секретарем был. Когда лавочку коммунистов прикрыли, он в одночасье все потерял. Работы никакой, жена ушла. Ну, у него от всех этих дел что-то в голове перемкнуло. Живет один сейчас на свою пенсию. Целыми днями по району бродит. Как увидит толпу – сразу к ней призывать к какой-нибудь херовине.
- Веселенькая история, - покачал я головой.
- Да уж, - согласился приятель, - веселее некуда.
*Дхоти - куски ткани, особым образом обмотанные вокруг талии.
**Ганьба – украинское слово, означает позор.
Здесь когда-то ты жила, старшеклассницей была,
А сравнительно недавно своевольно умерла.
Как, наверное, должна скверно тикать тишина,
Если женщине-красавице жизнь стала не мила.
Уроженец здешних мест, средних лет, таков, как есть,
Ради холода спинного навещаю твой подъезд.
Что ли роз на все возьму, на кладбище отвезу,
Уроню, как это водится, нетрезвую слезу...
Я ль не лез в окно к тебе из ревности, по злобе
По гремучей водосточной к небу задранной трубе?
Хорошо быть молодым, молодым и пьяным в дым —
Четверть века, четверть века зряшным подвигам моим!
Голосом, разрезом глаз с толку сбит в толпе не раз,
Я всегда обознавался, не ошибся лишь сейчас,
Не ослышался — мертва. Пошла кругом голова.
Не любила меня отроду, но ты была жива.
Кто б на ножки поднялся, в дно головкой уперся,
Поднатужился, чтоб разом смерть была, да вышла вся!
Воскресать так воскресать! Встали в рост отец и мать.
Друг Сопровский оживает, подбивает выпивать.
Мы «андроповки» берем, что-то первая колом —
Комом в горле, слуцким слогом да частушечным стихом.
Так от радости пьяны, гибелью опалены,
В черно-белой кинохронике вертаются с войны.
Нарастает стук колес, и душа идет вразнос.
На вокзале марш играют — слепнет музыка от слез.
Вот и ты — одна из них. Мельком видишь нас двоих,
Кратко на фиг посылаешь обожателей своих.
Вижу я сквозь толчею тебя прежнюю, ничью,
Уходящую безмолвно прямо в молодость твою.
Ну, иди себе, иди. Все плохое позади.
И отныне, надо думать, хорошее впереди.
Как в былые времена, встань у школьного окна.
Имя, девичью фамилию выговорит тишина.
1997
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
