Белая «девятка» стояла перед подъездом и ласкала взгляд опытного автолюбителя черной антикоррозийной полосой. Ворованный лак блестел аппетитно и свежо, но будущему мастеру сразу пришло на ум, что за лак надо рассчитаться с Космосом, а как -Бурый не мог определить. В самом деле, не деньги совать. Да и Космос с ним не разговаривает. В задумчивости нажал на брелок-сигналку, автомобиль взвыл и лязгнул центральным замком.
В тот же миг в салоне взвыла и заметалась собака. Бурый подошел к машине, открыл дверь, и выпустил скулящего зверя наружу. Лара дала несколько бешенных кругов по двору, потом запрыгала вокруг Бурого, и тот хмуро бросил ей несколько камней. На небольшом булыжнике питбуль успокоилась. Бурый понаблюдал, как та грызет камень, потом хлестнул ошейником по лоснящейся спине, зацепил на карабин и отволок псину в дом.
Открыл дверь и с пинком отправил собаку в квартиру.
На проспекте, что лежал вдали между двух хрущевок, было пустынно, только у тротуара сиротливо стояла белая «Газель». Фриц был точен.
Стоял сентябрь, но уже было холодно, во дворе «хрущобы» ветер как невидимый бомж аккуратно ковырял в помойке мусор, выбрасывал из баков обрывки газет и гонял их кругами по асфальту
Бурый поежился от пронизывающего выдоха осени. Из какой-то квартиры доносились женские крики. Прислушался: не из Пашкиной ли хаты.
Если Пашка уже в «газельке» он непременно увидит как Бурый его дожидается. А если он дома? Он прислушался, из пашкиных окон на втором этаже раздавался надрывный плач ребенка, сварливый бас жены «я тебе говорила не трогай крыса? Говорила?!» скрипучие стариковские причитания «от о,.. от о…за хвост… его и уронил». Пашки слышно не было. «Он там больше молчит, там голос другие взяли.» - подумал Бурый. «В одной комнатухе против троих. Не наверно, уже ушел».
Маршрутка Фрица напоминала парник: стекла в белой испарине, и Бурого у подъезда увидеть было невозможно. Духан в салоне стоял подходящий.
Он стукнул в борт. Дверца заскрипела, съехала на бок, перегаром шибануло в ноздри: Бурый закашлялся. Пашка уже сидел в салоне, рядом с ним расположились Толька-афганец и Космос. Независимый Чашкин сидел лицом к салону и расставлял на сиденье стаканчики, а двое лысых неизвестных парней гоготали на переднем сиденье. Бывшие напарники Фрица мерялись мобильными телефонами. Тощий стриженный Фриц, водитель «Газели» и хороший знакомец Длинного, зевал и отворачивался от салона – там уже разливали по стаканам водку, и запах раздражал, напоминая водителю о нынешней недоступности продукта. Раньше, когда Фриц был бойцом в бригаде, трезвый он не ездил из принципа.
Бурый закрыл дверь и громко поздоровался. Ему кивнули в ответ. Чашкин плюхал из бутылки в стаканчики.
В 92-94 годах, служа в РВСН, Фриц ни о какой крови не помышлял, а спокойно охранял пусковые шахты с ядерными ракетами. После приказа, уже зная номер своей партии, практически за 2 недели до увольнения он загремел на чеченскую операцию. Дембельский аккорд обещали недолгий «на две недели- месяц, а если задержишься, на граждане все равно жопа, и работы нет. А там прибарахлишься и денег срубишь. Черные успокоятся, и поедешь домой как человек.», и прочая. Командировка обернулась тем, что через полгода, Фриц с полностью съехавшей башней, в московском аэропорту, выпил в кафе с подсевшими подольскими бандитами, и, после короткой беседы – «ты нам подходишь, крови не боишься», - устроился к ним, но сначала полтора месяца откачивался у психиатра. Врач гипнозом вытаскивал из него развешанные на ветвях людские внутренности и прочие грозненские впечатления. Через пять лет, после того, как за одни сутки подольских перестреляли, Фриц поспешно вернулся на родину. Здесь он тоже поначалу тусовался в знаменитой местной бригаде, пока опять верхушку не застрелили в Рославле. И Фриц снова не остался без работы, наедине с непривычными мыслями о хлебе насущном. С детства и армии он о деньгах не привык думать. Даже в местной бригаде он получал сто долларов, одежду, мобильник и натуральный паек – раз в квартал их за полцены одевали на рынке, и бесплатно наливали по сто грамм в местной разливухе. О жизни можно было сильно не задумываться, от стрелки до стрелки он с компанией просиживал в подшефной «мурлычке», слушая телек над головой. Подруги из-за его контузии у Фрица не задерживались, из-за чего одно время он подсел на наркоту, однако, получив предупреждение от живого тогда еще вора, поутих.
После разгрома местной бригады Фриц, опасаясь за жизнь, перестал появляться дома, начал жить у знакомого в общаге, урылся слесарем в теплосеть, как раз во время Длинного, потом устроился на автосервис. Кое-как сводя концы с концами. Сейчас о разбойничем прошлом он всуе не вспоминал, но любил, когда это делали другие – в нем оживало воспоминание об «уважении», и, когда за ним подозревали связи с живущими гангстерами, он снисходительно кивал и подозрения не развеивал. Сейчас он ездил на бесхозной «Газели», в свое время угнанной у разорившегося таксиста. На ней теперь Фриц и вез собравшихся на кладбище, по поддельной доверенности.
Фриц завел мотор, развернулся через двойную полосу и поехал на погост с народным названием «7-й километр».
- Фриц, – толкал Фрица Чашкин и пухлой рукой указывал на кресла. – Ты же теперь простой человек. Навара за смену на бензин хватает?
- У тебя возьму, когда не хватит.
- Сколько ж пипла влезает?-
- Тринадцать. – не оборачиваясь обронил Фриц. - Когда и шестнадцать.
- А в горизонтальном положении? – ухмылялся Чашкин.-У нас с Длинным семь «раскладух» поместилось. Помню, ездили мы с Длинным за тачкой в Магдебург…
«Год же не пил. Целый год. - Ни грамма спиртного, как Длинный от тромба помер… А дура-Верка боится, что пить начну и денег будет меньше…А что одной ногой в могиле, лямблии нашли и печень увеличена? Да по боку! Опухоль может быть злокачественная? А нам плевать!»
- Купили мы «Форда», пошли по городу шляться. А там футбол как раз шел…
- Ты лучше расскажи, как ты у таможни поднялся на шлюхах, – хмыкнул Фриц, – развел ништяк.
- Бизнес!
«А бригада? И перед бригадой провинился. Кругом виноват! Начальник района разводил! К обходчице бегал начальник района, козлище. Причем тут Бурый? Разводят его. Не стать человеком! Выжить бы-ы!» – завопила внутри тоскливая собака.
- Да, это точно. Когда я «Форда» растаможивал – продолжал Чашкин. – бабосы до границы все спалили: здесь сунь, там сунь. А «плечевухи» вдоль дороги ходят, юбоны по матку, по заграничным фурам зырят. Наши то, такие же гопники, точилы домой гонят - все без бабок. А е…ться хочется! «Эй,- кричу, а за натуру дадите?» «С какой стати? Особенные, что ли?»- «Особенные!. Мы из книги рекордов.» «Хер самый длинный?» - кричат они мне, а мне того и надо, у Длинного же правда хер с полноги? Во! Я и кричу «Ну да, угадали, самый-самый!» Те «ладно, мол, длиннее видали!» «Не видали, кричу, у нас он 25 сантИмертов, хоть рулеткой мерь!
Слово за слово, они и повелись. Я с ними договорился, мол, что если не обманываю, они все меня обслужат. Смеются: снимай штаны, мол. «Не у меня - у другана». «Веди.». «А дадите обоим?». «дадим обоим.». «А если больше 25?» «Быть не может, - ладно, всем дадим.». «Всей моей компании? – Всей, всей»
Я говорю, тиха, Длинный, веди баб в салон, а я бизнес сделаю. Бегу по колонне, народ по кабинам в кулак гоняет, а я им « а ну по десять баксов с носа и бегом к синему «форду». Шлюхам парьте, что мы одна компания.» Так по колонне туда-сюда пробежался, а из «форда», смотрю, шлюхи уже коробок спрашивают, что по 5 сантиметров.. Я быстрей назад, аккуратненько так дверь в салон притыриваю: а там Длинный одну чувиху уже наяривает, другие очереди ждут, а морды перекошены от восторга! «Пять коробков, даже больше, его в книгу Гиннеса надо»,– тут меня увидали и ну на выход щемиться, да поздно - водилы с колонны сзади стоят. «Ах, - типа, и что, все ваши?»…На измену, короче, да не тут-то было! Им деваться некуда, водилы их штабелем разложили и пошло! … А я снаружи бабосы сшибал. Даже иностранцы с фур прибежали, кто за десять баксов откажется!… Боялся за стойки – сарай аж на метр подпрыгивал!… А там, ладно, думаю, на стойки-то настриг, – ухмыльнулся Чашкин.
- По десять– посчитал меланхолично Фриц, - на каждую… за ночь… - и крутанул руль, обгоняя прицеп,- это если по минимуму… полкуска?
- Полтора!! – Чашкин кинул быстрый взгляд в салон, ожидая восторженные отклики, но пассажиры в креслах смотрели в окна. Наверно, не поверили. Чашкин поправился. – Ну так за всю ночь… Ну, ладно, не полтора, но косарь набежал…
Все опять молчали. В окнах мелькали приземистые домишки пригорода.
- И Длинному, конечно, перепало . – Чашкин ухмыльнулся. – шлюхи бесплатно и в полсотни баксов впридачу. А он штаны только снял.
Пашка, Космос и Толян отводили от Чашкина глаза, словно вдруг протрезвели, и морщились. А Бурый вспомнил тот вечер в шумном кабаке, куда они с Длинным двинулись по приезду из Германии, и как Длинный пропивая чашкинский гонорар, глядя на рюмку, рассуждал: « Обо мне он как бы сразу забыл. Словно меня там и не было. Орал, хвалился, у меня перед глазами тряс барсеткой. Честное слово, всю дорогу от таможни сидел, кричал, баксы по салону раскидывал.... А я молчал, мне, веришь, интересно было, дойдет до него или нет, что делиться с корешем вообще-то положено 50 на 50. А если не делишься, значит, я и не кореш тебе, тогда за кой черт я за тебя тачкой управлял двое суток? Уже и Печерск проехали, а он не унимается. «Ой, говорит – уезжал полтора косаря, и приезжаю полтора косаря. И тачка в придачу!» Я и говорю: «Вопрос интересный, Чашкин, ты бизнес на моем члене сделал, а со мной типа материалом рассчитался?»
Тогда Чашкин сунул ему 50 баксов со словами «ну ладно, на».
«А я что, я взял. Стоило ему в морду плюнуть, да не сообразил сразу. Да ладно, что я Чашкина не знал? Чашкин всех вокруг себя накалывает. Такой человек. Ладно.» - говорил в кабаке Длинный и нервно опрокидывал стопку.
А теперь и о нем, похоже, думают, какая он сука - хапнул 12 штук, а друзьям-работягам только по штуке оставил. Как его угораздило Пашке похвастаться?
Бурый украдкой осматривал салон
Блондин Пашка хмурился, отворачивал от Бурого красивое бледное лицо с темными влажными глазами.
Маленький щуплый, похожий на вьетнамца заячьей губой Космос смотрел прямо вперед. По глазам его можно было подумать, что в них ничего не отражается: не мигающие, отдельные, как пуговицы. Деловито пропускал стакан за стаканом. Невозмутим.
Опасен, по большому счету, был один Толян. Но опасен исключительно смертельно. Он был молчун и тихоня - пока трезвый. Приземистый и широченный в плечах, коренастый, коротко стриженный и лысоватый, с мохнатыми брежневскими бровями, с вечными мешками под глазами, отчего вчистую смахивал на мультяшного Вини-Пуха, он стоял, икал, покачивался, приоткрыв рот. А потом внезапно, невпопад, обкладывал обидчика матом, припоминая последние грехи. И ладно, если противник отделывался красным словцом. Добрейший в трезвом виде, употребив пол-литра, Толька-афганец терял над собой контроль и рвался в драку. В молодости он был боксер-тяжеловес. Сколько раз Толька рассказывал, как был в секции сначала репой, - его в спарринге вся секция колотила. Потом подрос, и стал бубой. Колотили его уже только мастера. «А потом - мечтательно говорил Толян, - когда уже из бубы мог стать следующим (Бурый не мог вспомнить кем) – мой крюк всех валил, я в армию пошел, и в Кандагар попал. Там уже к боксу охладел…» - Следом шли пространные рассуждения о вольной жизни сержанта старослужащего на аэродроме подскока. Заканчивались они неизменно одним. «собираемся взводом, кто не в наряде – и в горы. Глядь, кто-то по ущелью в чалме ползет. Прицелился, и залпом: пывж-пывж. Завалили – и назад. И хорошо на душе. День прошел не зря.»
Потом обычно Толян находил повод для драки. И горе противной стороне. Если сзади вовремя не подкрадывался Пашка и не окольцовывал Толяна силовым приемом за поломанную когда-то шею, его противники с разбитыми лицами и поломанными ребрами вскоре стонали на полу. Бился Анатолий профессионально. Пару раз после подобных схваток их бригаде приходилось удирать с места происшествия, утаскивая Толяна: а один раз под горячую руку попадался милицейский наряд. Но если Пашка успевал с захватом – Анатолий моментально делался шелковым и больше не буянил. Шею, поломанную при неудачном прыжке в непроверенное озеро, он берег. И, в общем, серьезных поводов для озлобления у Толяна не было никогда. А сейчас? На мгновение он представил, что сейчас к нему чувствует Толян, и у Бурого противно засосало под ложечкой. Если дело на кладбище примет дурной оборот теперь за Бурого никто не вступится. Даже Пашка.
Машина заехала в ворота, встала на щебенке, щедро рассыпанной на похоронной площадке. В салон влетел ветер, освежая лица. Отряхиваясь и разминая колени, вылезли из «Газельки» и двинулись между памятников и низких оград. Здесь только Бурый вспомнил, что мероприятие подходит к своей сути – пьянке и воспоминаниям, и поминать лучшего друга предстояло, в первую очередь, ему. «Ладно, покойничек, - с неудовольствием подумал Бурый. – Хорошо тебе там. Ни забот, ни хлопот. А тут крутись с этими алкашами. Давай, подсобляй.».
Выставив странные гранитные и стальные перископы, мертвецы в гробах цепью ползли на вершину. Столбик из черного гранита, - тонкий и длинный, как и сам Длинный при жизни, был в первых рядах у подножья. Нахоронили изрядно – пустой склон холма теперь был густо усеян каменными и чугунными колпаками. И у Длинного появились соседи – справа два больших и одно маленькое надгробие.
- Семья разбилась на трассе, - кивнул Фриц, - муж, жена, шестилетний ребенок. Под фуру залетели.
Слева – песчаный холм с засушенными ветками венков. Без могильной плиты, просто холмик.
Там упокоился тележурналист. При жизни он поднялся от внештатника до ведущего телепередачи о местном криминале. Держался он с блатными воротилами запанибрата, называл открыто произносимые полушепотом имена, выдвигал свои смелые версии тех или иных кидух и заказняков. Потом он и сам пропал. А через полгода нашли труп, обглоданный собаками в лесополосе. Хоронили журналиста с большой помпой, однако пишущий люд не был до конца уверен – он ли это. Ходили слухи, что смерть инсценирована. Мол, на самом деле он скрылся от мафии. Народ озирался, пожимал плечами, кивал на жухлые венки, и делал вывод, что за могилой не ухаживают. Ведь у него осталась родня – могла бы посмотреть. А не убирает мусор, может, действительно, не он. Либо журналист жив, либо родня в смерть не верит.
Кто был впереди – никто уже не знал.
Подошли к могиле, громко приветствуя Длинного, похлопывая по памятнику, словно по плечу. Извиняясь за долгое отсутствие, расставили на плите пакеты и белые тарелки, разложили колбасу, поставили бутылки. Чашкин разлил «Пшеничную, коллектив торжественно помолчал.
Пока народ резал колбасу на белой пластиковой тарелке, расставлял снедь и раскупоривал шипящий запивон, Бурый подумал, что зря позвал покойника в помощь. Как-то в этом чистом поле, среди могил, в сельской пустоте по-особенному стало ясно бесплодность буровской затеи. Он и при жизни-то так себе подсоблял. Больше болтал языком, на траве валялся и водку потягивал. Море ему было по колено, семья по боку, жизнь вся в одном умещалась: лечь в траву на спину, положить руки под голову, вставить в рот сигарету и смотреть на небо, где пролетают облака. Как-то Бурый взял его в помощники на дачу, фундамент заливать. Лучше бы не брал! Длинный ведра с цементом притащит, а потом сразу валится на спину и ноги к небу задирает. Да там и не ноги, а стиральная доски: синие вены так торчат, чуть ли ни свешиваются веревками, хоть белье о них стирай. А ему нипочем, валяется, курит, над работягами прикалывается, а потом начинает байки травить, и по сто, и еще раз по сто...
Так себе подсоблял Длинный. Так себе. Первый раз, можно сказать, услугу он Бурому оказывает реально.
Кстати, о чем говорить? О работе нельзя. Тут же халтуру помянут….
Бурый подумал, что лучше всего про здоровье говорить, про ревматизм, а пока думал, речь завел Чашкин.
- Да, друган. И хер тебе бог дал с полноги, и папу блатного. Жизнь, Длинный, мастила тебе, как никому.
- А вот о здоровье ты не думал, а без здоровья куда? Так что отдыхай покойно! Лежи, братуха, не беспокойся, мы тебя не забываем! - подхватил Бурый, и поднес полный стакан к губам. Бригада удивленно переглянулась. Бурый приободрился. - Ну что вылупились, другана ж помянаю!- шутливо прикрикнул и с опрокинул стакан. Пойло провалилась, протапливая внутренности, и сразу дала знать себя боль в правом боку. «Пошла в разрыв печенка – затосковал Бурый, - пошла родимая».
Стаканчики синхронно взлетели вверх, покрякали в кулак, подышали в рукав, кто-то запил «Буратино», а кто-то сразу нагнулся к блюдцу за колбаской.
Однако, стало легче, мысли раскрепостились, на секунду Бурый стал тем же, кем был, когда они с Длинным квасили совместно. Бурый на секунду глянул в небо, отметил, что никто не собирается говорить, и положил руку на памятник.
- Приходит мужик к гинекологу. Подходит к столу, расстегивает ширинку и – бац хер на стол. И смотрит на него, оторваться не может. Гинеколог-венеролог спрашивает: «У вас болит?» «Нет» «Чешется?» «Нет» «Зудит?» «Нет» «А что же вас тогда беспокоит? Зачем вы на прием очередь отстояли?». Бурый, тут же отвечая за пациента, умильно показал на воображаемый длинный член: «Правда, красивый?».
Пацаны первый раз засмеялись. Бурый отметил, что и лица бригадные тронула сдержанная улыбка, очень сдержанная. Но все же тронула. Он приободрился. Разлили еще по полстакашке, выпили, и Бурый кинул в игру еще один проверенный козырь.
- Был царь, ста-арый, и было у него три дочери. А замуж, старый хрыч, он их не пускал. И то: « выдам замуж, а тут каждой жа приданое надо дать, царства кусок? Как так?» – искренне изобразил возмущение царя Бурый.- Они давно с намеками подкатывали: «батя, нам уж шестнадцать, не пора ли под венец?», а он вроде и не слышит. Им по двадцать лет, и они ему прямым текстом шпарят: «Батя, нам окобелиться охота!.» – а он в ответ – да ну, обожжите, вот будет двацать пять, тогда и разевайте сявку. Рано вам еще. Институт закончить надо, значит. Так проходит еще пять лет. «Батя, нам уже по двадцать пять годов! – орут дочки. - На тебе дипломы! Ты глядь на нас, еще два года и сиськи висеть будут как уши спаниеля! Сейчас давай, вишь, как торчат!» – Бурый надул щеки и ладонями показал, как соблазнительно торчат груди у дочерей старого царя–«ну обождите, пока я вам дескать, приданое справлю!». «Ну ско-ко, скоко ты его готовить будешь?! – « Ладно, год ждите, токо отвяжитесь,» - сдался царь. И вот им по двадцать шесть, - ну а бабе двадцать шесть лет, а хера не пробовала,- это как? Попробуй удержи! «Батя, - подступились по-новой - ты нас до скольки, старый хрыч, динамить собрался?» А царь – что, дочек уже открыто посылает: «Пошли на хер отседова, как околею, е…тесь с кем хотите.».Ну бабы как завижжат: «А ну ищи нам женихов, иначе закажем тебя и царство на троих поделим!». Подумал царь – и правда, грохнут, а на жилплощадь разве халявщиков не сыщется? Страх взял старика, - сокрушенно развел руками Бурый. - Сдался он, ушел в кладовку. Возвращается с какой-то штуковиной, завернутой в тряпку. И говорит напоследок: «Хер я вам, шалавы, кого искать буду. Пока я законный царь, вот вам моя царская воля:– разворачивает сверток, медленно, не торопясь, те смотрят, не понимают! «Что там?!» – кричат. Бурый выпучил глаза,. «Что, что – слово из трех букв, а в середине У!»
- ??? – спросил Фриц.
- Лук! – победно крикнул Бурый и продолжил. – «Не хотели по-моему, отца поберечь, старость уважить, так вот вам стрелы – тебе на, Старшая, тебе на, Средняя - дает каждой по стреле, и пуляйте ее, говорит, - Старшая - на север, Средняя - на юг, а ты Василисушка, пуляй свою волю куда хочешь, но не за сестрами, ведь не дай же бог упадет на одно и то же место!» – страшно закричал Бурый.
- Да, на одно место херово, – согласился Чашкин. – потом еще с сеструхой судись.
- Чохом одним он их сплавить решил … - хмыкнул Фриц.
- Вот он и говорит,- продолжил Бурый и бросил быстрый взгляд на угрюмых бригадных – пуляй стрелу ты на север, ты на юг, ты Василиса, куда хошь, и на чей двор стрела упадет, туда и иди манду пристраивай. Натянула стрелу старшая, - пыв-жж – улетела стрела. К вечеру приходит к царю купец со стрелой. «Ох, ладно, иди за купца.» – согласился царь. Послала средняя стрелу, возвращается, а с ней этот, как его… немец! Или не - американец! «Это ж надо ж как старшим везет! – говорит царь. – Старшей - новый русский достался, Средней – иностранец богатенький, ну, ты уж, Василисушка, меня не подведи, пуляй стрелу подальше!» – И тут обида царя вдруг задавила, старшие девки-то устроились неплохо, так им еще и царство подавай! Как же самому-то быть? Две части отдай, а ему что остается?
- Две части тоже немало. – заметил Чашкин. – я бы наоборот, хер бы что им оставил. Мужья пусть обеспечивают.
- « Пуляй, - говорит, - не за сестрами на Запад, а вон туда, за леса дремучие, за болота горючие, теплосети е… чие, где весь наш народ расейский живет. Ну и запулила Василиса стрелу аж за тридевять земель. И нет стрелы и нет. Ну, царь обрадовался, говорит – «иди, ищи. Знать, судьба у тебя такая». И пошла Василиса по белу свету, искала, уже сестры там детей нарожали, царство без нее поделили. А Василиса, ходит по миру, стрелу ищет, отца своего проклинает. Как не проклинать? Устроил жизнь дочке! Долго бродила. Уже и помер царь, а она все ищет, куда только не заглядывает, и по лесам, и по болотам, и по подвалам … Все прочесала!…
- А забить на папашу не могла? – спросили из круга.
- Уважала отца. – покачал головой Бурый.- Хотя… бог ее знает, скорее всего, в какой-то момент среда засосала. Ведь потом же и жрать надо было. Девственности-то ее лишили давно, в первые дни - задумался Бурый, - да, давала, не иначе. А ночевала где? На люках, на теплотрассах, с бомжами… Короче, фиг знает сколько лет прошло, спит как обычно на теплотрассе под трубой. И вот только слышит – взрыв! И пар пошел! Отскочить еле успела! Прорыв на теплотрассе, оператор по ошибке давление шестнадцать очков замандячил! Пар гейзером валит, а холодно ж было, жабы из люка полезли и последняя ползет из люка жабища, здоровущая, а в лапе стрела папашина торчит! «Ну, - обрадовалась Василиса, - закончились мои скитания! И давай с ним сосаться…
- Нет, чтоб стрелу сначала вытащить, - осудил героиню Толян.
- …раз в губы – ноль эмоций, два, три,- не превращается, а жабенок развалился на ладони и шепчет под кайфом: «ниже, ниже соси, я шибко заколдованный...» А?! – притопнул ногой Бурый и растопырив руки, выпучил глаза? имитируя жабу: - А?
Раздался взрыв смеха, Толька-афганец откровенно хохотал, утирая слезы. Пашка улыбался своей скромной, чуть детской улыбкой. Космос беззвучно крякнул, выставив неровные мелкие зубы. Народ, покачивая головами, опять потянулся за водкой. «Толян повелся. – с удовлетворением отметил Бурый, - да и Пашка размяк. К пятой рюмахе опять сойдемся»
Начинается проза, но жизнь побеждает её,
и поэзия снова, без шапки, без пуговиц двух,
прямо через ограду, чугунное через литьё,
нет, не перелезает, но перелетает, как дух.
Улыбается чуть снисходительно мне Аполлон,
это он, это жизнь и поэзия, рваный рукав,
мой кумир, как сказали бы раньше, и мой эталон,
как сказали бы позже, а ныне не скажут никак.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
