Третий год Вера просыпалась не по сигналу будильника, а по глухому стуку плоти: Бурый что есть мочи колотил себя по печени. «Слышу: хлоп о пузень, - жаловалась она подругам в парикмахерской, - значит, жрать готовь – солнце встало!». Верка выскакивала из кровати, а Бурый еще минуту разминал предполагаемую опухоль. Затем вылезал из-под одеяла и шествовал на балкон, помахивая свисающим пузом. Там он вставал босыми ногами в корыто и опрокидывал на голову два ведра ледяной воды, жутко матеря теплосеть и ее порядки. Завершались водные процедуры растиранием.
Но сегодня, выкурив супругу, он не встал, а заложил руки за голову. Спустя час он должен присутствовать на могиле дружка в компании пьющих мужиков. И хотя не квасил Бурый уже два года, и все знают, что он трезвенник, но в данном случае от роковой стопки ему не отвертеться. Короче,– сказал Бурый вслух, - какой смысл заниматься закаливанием – все одно здоровье гробить.
Словно в подтверждение, жена загремела кастрюлями. Бурый вздрогнул. Потом опять сосредоточился.
В прежние времена он не думал о здоровье и пил наравне со всеми. И продолжал бы это дело, если бы не загремел в больницу с подозрением на гепатит. Месяц он промучился среди циррозников и алкашей, синюшных опухших бомжей, желтых пятидесятилетних стариков. И по возвращению из стационара на работу потихоньку начал уклоняться от дежурных возлияний. А в городских теплосетях это немыслимо, там жрут водку утром, в обед, вечером, до работы, после работы и во время работы. И трезвенник в их рядах, регулярно зависающих на работах в сырых подземельях, в люках, в коллекторах, в сырых подвалах с водой по пояс – подобен инопланетянину. А зима? А веселые вулканические испарения из дырок над асфальтом в минус двадцать, а латание дырок, когда стоишь по колено в кипятке, а руки в мокрых рукавицах примерзают к рычагу? Но надо держать трубу в и сдвинуться –ни-ни, а то сварной латку закосячит… Словом, трезвенник Бурый служил поводом для насмешек и подозрений. Бурый стеснялся, но терпел, целый месяц, а через месяц умер его лучший друг. Потянулся во сне за «Камелом», протянул руку к тумбочке – да и скис: рука с сигаретой бессильно замерла возле открытой желтой пачки. Тромб оторвался и закупорил сосуды в сердце, как установили при вскрытии. Пил кореш много. И Бурый забросил стеснения и на поминках Длинного прилюдно поклялся, что опрокидывает в его память последнюю стопку, и с этих пор в жизни не выпьет больше ни грамма.
Сказал, как отрезал. К водке не тянуло. Наоборот, Бурый свел знакомство с однокашниками Длинного по медколледжу, что теперь расползлись по больницам, и получил доступ к регулярным обследованиям: терпеливо глотал зонд, проверяя желудок, полюбил походы к стоматологу, и частенько просвечивался на узи. И если с системой пищеварения было все в норме, то УЗИ из месяца в месяц являло на мониторе увеличенную печень. Участковые врачи и даже один кандидат наук ничего толком по снимку не сказали, и Бурый настоял, чтобы снимки отправили в Москву к знакомому медицинскому светиле. Через месяц ему передали устный ответ, что все у него нормально, а если не прекратит пить, то вполне нарвется на проблемы. И опухоль разовьется в злокачественный вариант. И все таки опухоль! – с мазохистки обрадовался Бурый.
И тут же подписался на все известные журналы о здоровье, а в довершение бросил курить и стал закаливаться по методу Дедки.
Так в борьбе за здоровье прошло два года.
Но сегодня никак нельзя не пить.
Мысли Бурого перекинулись на рабочие дела.
Прежний мастер запил. Мастер соседнего участка, подменявший в запоях Брыкова, как на зло тоже был в запое, и его самого подстраховывал соседний мастак. Словом, по окончании отопительного сезона на участке царило безвластие. Тогда Бурый, как единственный от кого по утрам не было запаха, стал ходить от участка за нарядами, потом начал выписывать материалы, распределять задачи между своими друзьями. Авралы почти прекратились, к маю систему заглушили, сделали опрессовку района и поставили по участку рассечки. До осени можно было расслабиться, и приналечь на халтуры: начинался сезон частного строительства, и то там, то здесь к скучающим слесарям подкатывали упитанные люди на крутых «меринах», прося их за булькающее вознаграждение то выкопать траншею, то воду подвести, то котел наладить. Слесаря же, равнодушно зевнув, отмахивались от просителей икивали на Бурого: вон вам человек - с ним договаривайтесь. И Бурый договаривался, и Бурый делал: снимал то одного, то другого с участка, экономил на трубах, лаке, запорной арматуре, создавая себе запас для будущих халтур, свел важные знакомства с кладовщиками. И к исходу трех месяцев Бурый заматерел, оброс знакомствами, подпольными схронами и нычками с материалом. Иначе как мастером он себя уже не мыслил; официально озвучивался ИСПОЛНЯЮЩИМ ОБЯЗАННОСТИ начальником района, получал дружеские наставления, а после планерок, в конторе, с Хохловым и Кутеповым – соседними мастерами, делился стыренными материалами, начальство поругивал и жаловался на нерадивые кадры. В минуты перекуров, положа голову на грязную жмень, его воображение подкидывало сладкие картины: покорная бригада у него на фазенде, тихо копает площадку под фундамент, выносит носилки с мусором, укладывает нитку водопровода, ставит столпы под забор. Как на правах мастера он заказывает по нарядам то экскаватор, то бульдозер, а сам, после короткого инструктажа, отправляет их туда же, на дачу. Трубы разных калибров, разные приблуды, прочая оснастка - доступны и сейчас, но у мастера все же другие возможности.
Космос – сварной, бывший таксист, копается в карбюраторе или подваривает брызговик у буровской «девятки». И Бурый окажется человеком, и нормально рассчитается за услуги. У Бурого водка для людей нальется качественная, обязательно из магазина… Хотя, с другой стороны, зачем? Тоже ведь, может левой оказаться, а даже и не левая если? Все равно здоровью во вред. Сам не пьешь, а друзей спаиваешь. Ведь он может отгул дать или с работы пораньше отпустить, перед начальством похлопотать, организовать путевку в пионерлагерь для деток, или помощь какую организовать…. Или на халтуру с собой взять.
А на тепловом пункте жизнь шла своим чередом, бригадные о дворцовых интригах не догадывались, и наивно ждали, когда Брыков из запоя выйдет. Бурый знал, что прежний мастер уволен, но этого не афишировал
И начальство по три раза в день наведывалось на тепловой. Зачем? Лето, отопление заглушили. Чего ему тут делать? Явно прощупывают дисциплину в бригаде перед его назначением: как он тут руководит, пользуется ли доверием, как ведут себя подчиненные… Ведь высшего образования у него нет. Хотя, подумаешь, ну нет у него корки! Образование образованием, а очереди на должность с окладом семь тысяч не наблюдается! А он - вот он, готовый знающий кадр. Да, возмечтал простой слесарь Бурый выбиться в люди, и лез вон из своей замызганной спецовки в начальственный пиджак.
Когда возле миниатюрного барака с рыжеватой кирпичной трубой-вытяжкой, фырчал пятнистый желтый «уаз», Бурый, даже если работы не было, начинал громко раздавать указания курящим подопечным. Космос, Толян, Пашка и Мока, - его бригада, при начальнике района не материли Бурого, как бы ничего не замечая. Шевелились, работая ключами, брякая сваркой, тихо переговаривались. Работа шла.
Но вот однажды начальник района, оставив свой «УАЗ», ушел в рощу с миловидной обходчицей. Маршрут тянулся через лесопитомник, овраг и выходил к тепловому соседей. Когда интимная экскурсия закончится, обходчица, поправив косынку, пойдет по маршруту на свой участок. Начальник района тоже назад не вернется, чтобы не палиться, а водителю позвонит. Но начрай неожиданно вернулся вдоль блестящей кишки теплотрассы прямо к люку, над которым Бурый вдохновенно давал указания.
Опрессовкой проверяли, выдержит ли бэушная подваренная арматура давление. Новые муфты Бурый отложил на халтуру.
В люке сидел Мока, слесарь сорока годов. Он напряженно всматривался в резьбовое соединение, слегка озлобляясь на себя, что не успел остограмиться. Обычно он выпивал сотку с утра, еще грамм четыреста в обед, и бутылку засаживал к 5 часам. Сейчас Мока был трезв как стекло, из-за чего видимо и совершил роковую ошибку.
Он смотрел на слезящийся, заваренный шов и кричал: «Пусть дают еще…»
«Пусть дают еще!» - яростно вторил над люком Бурый. Пашка маячил в отдалении,. «Еще атмосферу дай…» - зевая, говорил Пашка в черную дверную дыру насосной, где пьяный Космос как в чаще, среди стволов труб, и лиан железных лестниц, пьяно кося на стрелку манометра, крутил огромный вентиль, напоминающий мореходный штурвал.
«Ну, вы дали? Паша, я сказал, еще атмосферу дай!!», - заходился над люком Бурый, с ужасом заметив в зарослях начальника района. Мока, скрючившийся на слизистых поручнях, тихо на Бурого злился.
А последний застегнул на груди черный болоньевый плащ и неожиданно заговорил с Бурым. «Опрессовку делате?» «Ага».
Они были погодки, оба среднего роста – но не скажешь, что маленькие, оба с выкатывающимся из под одежды брюшком. Только из спецухи Бурого брюшко в распахнутые полы выкатывалось больше и внушительней. «Ну, справляешься без Брыкова?» «Помаленьку, - вздохнул Бурый. – тяжело только, неофициально когда мастер.» «Значить, утвердить не возражаешь? Походатайствую на планерке. Официальным уже образом.» - неожиданно произнес начрай.
Бурого застали врасплох. Десятки раз представлял, как это случится. Но, когда и первый, и второй месяц ничего не происходило, он впадал в отчаяние, тосковал и заново корешился с бригадой. Он опять скучал за домино, коротал послеобеденные часы за картами в прокуренной баньке, или спал, вдыхая алкогольные пары гомонящих слесарей, или забирался на верхотуру и дремал, наплевав на обязанности. Но получив похвалу, или поймав высочайший одобрительный взгляд, снова начинал повышать голос на друзей, бегать по утрам за нарядами и безудержно мечтать… И вот, свершилось! Он – мастер! Он не кто-нибудь, а элита! За него будут ходатайствовать перед дирекцией теплосетей! Он начал благодарить, заверять, что мол, не подведет, он кивал, и шаг за шагом отходил от люка. А Мока сначала ровным тенорком, потом на октаву повысив голос, потом во всю глотку «Бурый, сука, ты где?! Слеза со шва пошла, глуши!» - тщетно взывал к ответу наверху. Скрючившийся на скользких поручнях в сыром подземелье, он видел только синюю дыру наверху, в которую куском ваты залезло облако.
Но отвлечься Бурый не мог.
Шов затрещал, брызнула струя, Мока инстринктивно отпрянул и провалился вниз. Через несколько секунд он в ярости высунулся в открытый люк, увидел в невыносимом свечении два расплывшихся силуэта, и, решив, что это Бурый с Пашкой лясы точит, выложил им что было на душе.
Из короткой и эмоциональной речи Бурый с начальником узнали о себе, что первый оборзел и работу с бригадой ни хрена не делает, только гнет пальцы веером, да материалы на дачу ворует, себя спит и видит мастером, а его мастером не поставят, ибо начальник района частит не к нему, а к обходчице, потому что он козлище невиданный… И, вообще, все зажрались, а Бурому он, как только вылезет, жирный хавальник набьет… Начальника района хмуро посмотрел на люк и заметил, что вопрос о должности будет положительно решен, если
к а н д и д а т в мастера избавится от пьяниц. Сел в Уаз и уехал.
Бригада в пятницу веселилась и пила, Мока сидел и бахвалился как он всех опустил.
Бурый ушел не попрощавшись.
Выходные он провел беспокойно: не ел, не спал ночью, взвешивал, думал. И принял решение.
В понедельник Бурый заявился раньше всех, осмотрел шкафы, верстаки, обшарил баньку, заглянул во все нычки, нашел недопитую водку и, когда во внутрь ввалилась вся веселая бригада, распространяя соответствующий запах, разъярился и вылил ее в лужу. Не давая опомниться, сметая с верстаков гаечные ключи, звонко пиная пустые ведра с громкими криками «на хрена мне сдалось за тебя ебунков огребать?! Увольняйся сам, или по статье уволю!» устроил старому другу Моке дикий скандал.
Бригада ничего не поняла, со злостью обложила Бурого за вылитые двести грамм, и уселась за домино.
Мока же зевнул, громко послал на три буквы толстого рвача и отправился за белорусской водкой на ближайший базарчик. А когда вернулся, отдал сварному недопитую начатую литруху, бросил на бетонный пол старый бушлат, лег на него и сунул голову в железный шкаф с подменкой. В шкаф пролезала одна голова, и Бурый кричать ему в самое ухо не смог. Бурый было схватил его за ноги, чтобы вытащить Моку из железного пенала, но спящее тело метко его лягнуло сапогом.
Через пять минут, попрыгав на пятках, скуля, с криками, «ты сам этого захотел!» он сел за стол, взял белый лист и написал от имени Моки заявление по собственному желанию. На листе осталось несколько пятен от грязных ладоней. Бурый с опаской подумал, что можно взять отпечатки пальцев, если дело дойдет до проверки. Но вникать никто не стал. …Когда вечером Мока очнулся и вылез из шкафчика, его малява оказалась утвержденной, и он был законно отправлен в свободное плавание.
Бурый сидел в одиночестве за столом и пил валидол. Хотя он и поклялся бригаде, что Мока сам подписал заявление, та предупредила: завтра Бурый вкалывает один, если не отыграет назад. Но Мока плюнул на стол Бурого, прямо на обходной лист, попрощался с бригадой, забрал из шкафчика новые казенные сапоги, и ушел восвояси.
Вторник. Утро. Планерка. Бурый доложил о принятых мерах, начрайона хмуро кивнул, и впервые представил его в качестве кандидата на вакансию. Окрыленный успехом, до обеда Бурый сам бегал по бухгалтерии, заполняя за Моку обходной, в то время как бригада невозмутимо резалась в «тысячу», и не обращала никакого внимания на аврал в двух домах. После обеда так и сидели – бригада наверху, Бурый внизу. Бригада, нагло играющая в карты и грубо подводящая под монастырь своего кореша, и Бурый, оборвавший телефон, охрипший от обещаний соседу сделать все, что тот ни попросит, лишь бы он взял его сегодняшний наряд. Сосед, слава богу, согласился.
А Бурый понял, что бригада и он – уже разного поля ягоды, и нечего с ними нянькаться. Но сейчас нужен мир.
И громко прокашлявшись, Бурый поднялся из-за мастерского стола, и пошел по железной лестнице на верхотуру. В полумраке, при свете свисающей с потолка одинокой лампочки, он извинился, что так вышло с Мокой….
Чумазые слесаря не подняли головы, сидели друг на против друга на топчанах, и лениво кидали на стол засаленные картинки.
….Но пусть поймут и его – Мока не его одного, а бригаду подставил! На планерке-то решали участок вообще разогнать, да он, Бурый, убедил начальство, что другие у нас не пьют, а нормально работают! И потом, Мока сам уходить на водоканал собирался, говорил же что кум давно его зовет на говновозку. Не так, что ли?
…В маленькое окошко с пожелтевшим оргалитом вместо стекла лениво пробивался свет. Словно чертов глаз приник к темной стене и наблюдал за драмой в каморке. Слесаря не реагировали, зевали, Толька-афганец поежился могучими плечами, быстро зыркнул из под густых бровей на Бурого и отвернулся.
…А не ушел бы Мока сразу - проверками замучали бы, или мастера сверху чужого назначили. Чужого мастера хотите? За три копейки по ямам ишачить без продыху? А я же все по-человечески решу. Я же свой! С другими вы вот так не посидите! Говна бы хлебнули, а не водки с утра, когда на задание забили бы у них! Да другой вас бы просто сдал бы в конторе моментом, а не прикрывал бы… Я-то, не вы, теперь Мишкину-мастаку две трубы и халтуру должен. Они за вас ишачат, а вам отгул бесплатный… Да, поперли бы всех и не спросили, и что, у кого тут еще кумовья на водоканале сидят? У меня лично нет никого и нигде, один я тут, братан на Москве крутой, я ему нахрен сдался, да папаша пенсионер в деревне… А Мока душу облегчил себе, свалил, и устроился, и забыл, какую кашу заварил. Ему же хорошо. А нам расхлебывать.
Бригада угрюмо молчала, перебрасывалась картами. Желтый глаз на стене как то помрачнел, лампочка разгорелась ярче, осветив хмурые лица напарников, и, не прочитав в выражениях лиц явного отвращения, Бурый вытащил из рукава главный козырь, счастливо припасенный на подобный случай.
Что ж горевать – дело сделано, назад не вернешь. – вкрадчиво продолжил Бурый. - Надо вперед смотреть. Сегодня нас Мишкин прикрыл. Я ему халтуру должен. Отдавать, что ли, или сами справимся? Если сами, так надо завтра, пока Мишкин на домах завис. «Какая еще халтура? – отвлеклась от карт бригада. Да, в таксопарке, вообще по соседству! Радиаторы поменять официально, ну и, в-черную, подводку к элитной сауне сделать. Все уже на мази, и долбоебер, и экскаватор с краном. «Скоко?» По штуке на рыло!
Отказаться от тысячи рублей за день, в то время как за тридцать дней по сетке слесарю положено государством четыре с половиной тысячи рублей (или две пары нормальных ботинок)...
В среду бригада в полном составе слиняла в таксопарк. Бурый осуществлял прикрытие: бегал от таксопарка до теплового. Трактор-долбоебер вскрыл тяжелый старый асфальт, экскаватор быстро углубился в грунт, сделал траншею, благо карта с коммуникациями была у дирекции предприятия своя, и десять ям рыть не пришлось. За полдня сделали отвод, краном положили трубы, подварили и подключили еще один стояк. С заменой отопления проблем тоже не возникло: и радиаторы, и трубы заготовили заранее. Словом, все прошло как по маслу. Дирекция таксопарка осталась довольна: на подводке коммуникаций удалось здорово и приятно сэкономить: из пятидесяти списанных на капремонт средств только 16 тысяч отдали шабашникам, а целых 25 осело в карманах зама и директора, ну и 4 тыс положили в стол на всякий случай, заткнуть рот главбуху, который был на тот момент в отпуске.
Пашка сосед, Космос-сварной, и Толька-афганец – бригада Бурого, тоже не жаловались, получили по тысяче на нос, и, хотя по-прежнему смотрели на Бурого исподлобья, но про Моку уже деликатно не вспоминали. Покончив с работой, взяли на Соколовском рынке белорусской водки, и традиционно заквасили в баньке. Бурый же радовался вдвойне: таксопарк заплатил шестнадцать штук, и, за вычетом новых труб, списанных кладовщиком, экскаваторщика, крановщика и тракториста, личный его навар составлял ровно двенадцать тысяч рублей.
Итак: Мока, подрывающий авторитет, был уволен. Назначение мастером было обещано на будущий понедельник. Бригада была подкуплена и к тому же поняла, что с Бурым шутки не пройдут. А двенадцать тысяч рублей, - и всего-то за одну дневную хитроумную комбинацию, грели карман и наполняли голову сладкими видениями!
Бурый мысленно звонил братану в Москву и заказывал золотую цепь и печатку, и вскоре получал их от брата, удивленно прикатившего на «Лексусе» узнать, на чем это малой в деревне так поднялся. Он представлял, как в коридоре, на доске объявлений, вывесят приказ о назначении, а он придет в кабинет дирекции, выслушает приказ и всех поблагодарит, потом тихо сядет под аплодисменты присутствующих мастеров, и скромно положит на красную материю стола сжатые кулаки. И его палец с квадратной золотой блямбой встанет в ряд с такими печатками старых мастеров. И присутствующие поймут, что он отныне тоже человек.
Тем временем, сабантуй тихо сходил на нет. За Толяном успела приехать жена на такси, холостой Космос задрых прямо за столом, грязным, линялым, в пятнах и слизи, среди пустых бутылок и пластиковых стаканчиков. А сосед Пашка лежал на топчане и негромко постанывал, словно что-то напевая. Жили они в одном доме, только в разных подъездах. Поэтому доставлять пьяного Пашку домой было для Бурого уже добровольно взятой на себя обязанностью. Вот и теперь Бурый, убедившись, что Космос до утра не проснется, запер тепловой пункт на два замка, предварительно вытащив друга Пашку под мышки. Кое-как скантовал пятипудовое тело на заднее сиденье девятки, проклиная себя за свою доброту. Но косой Пашка однако, быстро принял вертикальное положение, словно до этого он притворялся и, без лишних церемоний принялся укорить Бурого за Моку…
Пару раз, когда обвинения были особенно обидными, Бурый словно случайно делал резкий вираж, с чувством обкладывая чайников и лихачей на дороге, и совестливый Пашка быстро понимал, кому он обязан очередным одолжением,в третий раз за два дня. Поэтому
поток обвинений быстро иссяк. В конце концов, после очередного виража, Пашка сник, пробормотал, что, Мока на водоканале у кума не пропадет, и даже поблагодарил Бурого: все же тот пацанов не забывает, и, хотя сам с бригадой в яме не работал, а носился поверху туда-сюда, но свою часть получил за халтуру вполне справедливо.
Это Бурового воодушевило. Он сбавил скорость, поехал по прямой и принялся оживленно жестикулировать. Все же несколько дней игры в молчанку подействовали на него тягостно, а Бурый вообще за словом в карман не лез, любил и анекдот старый ввинтить, и последние новости художественно рассказать. А уж перед Пашкой Бурый вообще не стеснялся, привык по-соседски за жизнь гуторить, а потому и проговорился о распиравшем его желании: печатку и цепь в палец золотую иметь, как у брательника. И без задней мысли ляпнул, что вполне хватит халтурных денег. Пашка пьяно запротестовал, мол, ты что, но Бурый возразил: брательник закажет со скидкой, и не здесь, а у партнера, а партнер - в Барнауле, и за этим еще дешевле. Пашка заспорил: хоть в Москве, хоть в Сибири за башли с халтуры никогда ему голдари не добыть! И вот, в пылу спора, из Бурого возьми да и выскочи длинное рассуждение о стоимости доллара и разнице курса, цене на материал и работу. Закончилось оно роковой фразой: «…и выйдет за цепку с кольцом и с работой 10 с хером, максимум одиннадцать.
По-твоему, моих двенадцати штукарей не хватит?».
Бурый выпалил фразу, похолодел и прикусил язык, внимательно посмотрев в зеркало заднего вида. Но на заднем сиденье виделся только Пашкин силуэт, силуэт молчал, потом он бессильно сполз на сиденье и захрапел. Бурый понадеялся, что пьяный Пашка заснул и ничего не понял.
Но Пашка сделал правильный вывод, сколько на самом деле заплатил таксопарк.
Четверг. Утро. Бригада сидит наверху и опять с ним не разговаривает. Космос принес ему обещанную банку с кузбасс-лаком, презрительно поставил на стол и не взял пол-литру. Лаком они с Пашкой, точнее, один Пашка, должны были девятку Бурого законопатить после сварки. А Бурый бы рядом бегал, из дирекции и назад, привычно имитируя бурную деятельность. Вместо чего добряк Павел ушел домой сразу после обеда. Этого себе даже алкаш Мока не позволял.
Кризис был налицо.
«другую халтуру найти – не пойдут. Скажут – обратно нае…шь. Напоить? Посчитают – подмазываюсь, а какой тогда начальник? А примиряться надо.
Поговорить, отношения наладить, и выпить уж, если на то пошло… И пускай печень болеть будет. Оставалось найти повод. Повода как назло, не было. А тут либо карьера, либо смерть…»
Кстати, да: смерть. Как уже было сказано, Длинному, покойному дружку, на помине которого Бурый завязал, исполнялось два года с момента кончины. И в пятницу о скорбной дате разом заговорила вся бригада. Надо помянуть в пятницу, сразу после обеда, загрузиться до чертиков, и всякая шелупонь помину не помеха. Под шелупонью подразумевался, разумеется, мастер Бурый.
И тут его, сидящего грустно за своим столом, что-то толкнуло. «Вы чего, не здесь, не на пункте поминать надо, а на кладбище по-человечески! – крикнул он второму этажу. - Пусть два года, пусть не полагается, а сейчас надо!»
Бурый задрал голову, и видя только блестящие стальные поручни на втором этаже, напрягся.
- Длинный сам попросил! – крикнул он наверх.
- Как попросил?! - недоверчиво осведомилась невидимая бригада.
- Приходил он ко мне. – громко выпалил Бурый, не веря собственным ушам. – Нынче же ночью. Сказал, что давно нас не видел, прийти попросил.
Сверху послышалось шевеление и над перилами показалось три головы.
- Приснился, что ли? Или по натуре приходил? – сурово спросил с верхотуры Толян.
- Какой «по натуре»? А вообще, как по натуре. Там разберешь? Вот как тебя видел – спохватился Бурый, опасаясь, как бы его удивление не передалось окружающим.
Коллеги при этих словах недоверчиво переглянулись.
- Придти к нему надо компанией, да по-человечески помянуть, а не жрать в кустах! Во уважуха - на тепловом мякнуть. Тут на могиле надо.
Естественно, Длинный к нему не приходил. Но суеверная бригада иначе пить бы с Бурым не села. А, услышав про визит покойницкий, народ сдержанно согласился: покойничек помянуть просит, факт.
Поэтому сегодня, с хмурое сентябрьское воскресенье, сосед слесарь Пашка, сварной Космос, Толька-афганец, а также бывший бандит Фриц с наследником Чашкиным – все, кого смог найти из друзей Длинного, плюс Бурый поедут на кладбище. Это будет – Бурый поглядел на часы – уже через полчаса. А может, облиться холодной водой?
Он встал, бесцельно походил по квартире, дошел до балкона, глянул на ведра и повернул назад....
Жена притихла. Бурый почувствовал, что она жадно всматривается из кухни, пытаясь уяснить почему не слышит привычных проклятий. «Небось думает «распорядок нарушил».» - подумал Бурый. И Бурый не ошибся.
- Чего не обливаешься? – Она подбросила грибы на сковородке, – черные, рыхлые, скользкие, в белых прожилках запеченной сметаны. – режим свой чего нарушил?
- Настроения нет. – хмуро ответил Бурый.
- Ух ты. – прокомментировала супруга. - Цельный год всему двору житья не давал, воплями своими поросячими, даже с гриппом обливался. А теперь «настроения нет». А чего у тебя с настроением случилось?
«А положим, не примирюсь – как быть с печаткой и цепкой? А голды-то уже заказал. Отказаться? Ну да. Верка довольна будет.»
Жена, прознавши о побрякушках, покой потеряла, запричитала, что лучше б на диплом деньги истратил, но Бурый рассудил, что диплом подождет, на шею его не повесишь..
Жена достала кефир из холодильника.
- Слышь, а чего ты у Москве печатки ищешь? Не проще у нас купить?
- Брат у партнера закажет – деланно зевая, ответил Бурый, - В Барнауле знакомый мастак.
- Ого. В Барнауле! – удивилась жена.
- Там дешевле. – пояснил Бурый
- Да я не беспокоюсь – Верка плеснула на очищенную сковородку воды, сковородка зашипела, вверх взметнулось облако пара. - Твои деньги. Сам свои заскоки оплачивай. – Не, серьезно, чего не обливался? – настороженно произнесла Вера, и выдвинула страшную догадку. - Не утверждают мастером?
Бурый, морщась, выпил кефир, утер измазанные губы и ответил как можно солиднее: - Окстись, дура. Положено так.
- Как «так»?
- Фаза цикла неподходящая..
- Фен-шуй .– коротко подумав, кивнула Верка и шмыгнула красным простуженным носом. - Во и мамка на фазах подвинулась… Огурцы сажала: я грю, «мА, земля ж еще холодная. Она – нет! «Пора», ага, усе семена померзли. Раньше палец у землю ткни, коли земля теплая, - сажай. А теперь с ума посходили на долбанном фен-шуе – пробормотала жена и поставила перед Бурым тарелку с едой – Кто на печенке, кто на селезенке, кто на фазах посходили…. Ну и жрите без огурцов.
Бурый вытерпел и этот намек. Подтащил к себе стакан с кефиром и вгляделся в молочную жидкость.
- А моя мамка рассказывала, как ее дед в старину… - зевнула Верка
- Подай-ка жаренку…
- …снег сошел, выходит, портки стягивает и голой задницей на гряду. Если жопа не мерзнет – сажает огурцы…Ты с бригадой едешь?, - без перехода поинтересовалась жена. – К сколькям будешь?
«Если Верка почует водку, и тогда и рентген и анализы за два года коту под хвост. Весь его здоровый образ жизни. Поедом есть будет: «алкаш, придуривался, квасил наверняка, пока я не видела, дуру из меня делал!». Не поймет ведь, что тут политика. Предупредить ее как-то, что ли, чтобы сама посоветовала мякнуть?»
- Чуешь, Бурая, - задумчиво сказал Бурый, игнорируя вопрос - Длинный, покойничек, во сне меня навестил.
Он правильно рассчитал. Вера ахнула и бросила стряпню.
- Иди ты! Это ж примета!
- Два года смерти, вот он и напоминает. – возразил Бурый.
Верка поднесла полотенце к губам. Села напротив и жалостно уставилась на мужа, словно он в конце концов предъявил перед ней свою ужасную опухшую печень. Бурый удовлетворенно крякнул.
- Вот. Пришел значит, вот как раз напротив сел. Говорит, что-то забыли мы про него. Два года не навещали
- Жена молчала.
- Навестить нужно друга. Помянуть. Как считаешь? – аккуратно подводил к сути Бурый.
Жена обожала чужие сны, особенно если рассказчикам снились собаки, покойники, ползали мухи и прочая гадость, не сулящая добра сновидцу. И теперь она также сидела и смотрела на мужа, не сводя глаз. Хоть бы спросила, что поминать надо по форме, не скупиться, не боятся даже выпить, даже здоровью во вред! Но супруга молчала, словно язык проглотила.
«Вот же дубина! Не дошло!» - обозлился Бурый.
- Чего вылупилась? Кефира дай еще!
Вера торопливо налила второй стакан. Он быстро отправил ложкой в рот последний кусок жаренки и обтер маслянистые губы. Супруга проворно налила и третий стакан кефира. Не дождавшись продолжения, поинтересовалась осторожно..
- Да-к что у тебя там дальше с Длинным вышло? Ну, пришел он и что? Как выглядел, в чем одет был?»
Бурый, тяжко вздохнул, залпом выпил и третий стакан.
- Не томи…,– не унималась Верка. - Покойники ж к смерти чужой показываютс...
Бурый поперхнулся. Верка хлестко шлепнула ладонью по спине. Да так приложилась, что Бурый чуть не ударился о стол, закашлялся, и из горла вылетели крошки и разлетелись брызгами по кухне. Жена хмуро подождала, пока Бурый успокоится, и начала вытирать кухню. А Бурый, откашлявшись поднес стакан к губам, но вдруг увидел в молоке непонятную серо-бурую субстанцию.. Он осторожно выловив пальцем странный кусок, и принялся внимательно разглядывать, постепенно приходя в ужас. Кашель такой был, что брюхо разрывалось. А может действительно, что-то надорвалось там…
- О, гля, печень, наконец, выплюнул? - прочитала мысли Верка
В глазах у Бурого потемнело от гнева. Он хлопнул стаканом о стол, выдохнул, и с каменным лицом вышел из-за стола.
- Зато рентген уже не нужен будет. К дружку свому отправишься! – с досадой крикнула жена, нервно перекинула полотенце через плечо и проследовала за мужем. Муж тяжело сопел, зашнуровывая «казаки».
- Когда ж вернешься? Во сколько будешь, спрашиваю!?
- Фриц на «Газельке» обещал развести. Часам к семи, - помедлил с ответом муж,
- Не на своей машине?
- Нет. – процедил Бурый., - в окно поглядывай. Я ее на стоянку не буду отгонять.
- А чего? – забеспокоилась Верка. – поломался, что ли?
- Какая разница – отмахнулся Бурый
- Водку жрать собрался! – пораженно ахнула жена.- Вот и все твое здоровье...
- А как не жрать, сука, когда Длинному годовщина! – пролаял в ответ Бурый, одел кепку и вышел во двор.
Включили новое кино,
и началась иная пьянка.
Но всё равно, но всё равно
то там, то здесь звучит “Таганка”.
Что Ариосто или Дант!
Я человек того покроя,
я твой навеки арестант,
и всё такое, всё такое.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
