Папа-бизнесмен с сыном… Папа – инвестор, сыну – шесть. У папы периодически звонит телефон: суммы, цены, акции, фьючерсы, фонды... Сын возится с планшетом, слушая вполуха отцовские переговоры. Заумные слова, властные нотки в голосе хорошо знакомы мальчику.
Мама не менее крута. Типичная бизнес-вумен. Допустим, маркетолог – руководитель департамента в большой фирме. Пусть в Холдинге. Это слово читатель любит больше. Бабушек-дедушек нет. Точнее, есть, но в других городах.
Параллельно диалог папы с мамой по телефону:
– Где горничная, где шофёр? Все заболели? А ты? Ты как оставила ребенка? Я? Я – отец? Да, я – отец! Но ты же мать! Мать твою…
– Генри! – божимой! Щас меня начнут клеймить за американизмы. Ладно, зачёркиваем… Макс!
– Максииим!
(За «щас» меня тоже обругают, но я же не текст в редакцию сдаю, а так – заметки на полях, чисто для себя. А потом всё откорректирую. Если допишу. Хм…)
– Максимка!
Максим – белобрысый полноватый мальчуган шести лет. Черты… какие у него черты? Вдумчивый, вот. Слушать любит. Не особо перечит, не особо капризничает. Думали, что он немного аутист даже. Но нет, просто очень себе на уме мальчик. И знает, как верёвки из папы вить. С мамой всё сложнее, она есть заставляет «полезное». А полезное не вкусно! Максим это давно понял. А мама просто «повёрнута» на весе, мышцах и ЗОЖ. Что такое ЗОЖ, Макс не понял, но «Петя любит кубики и, чтоб ни грамма жира!» Петя – это папа. Ой ли? В тридцать семь лет, и кубики для мужа? Но Максим не умеет пока столько анализировать, а Петя боится. Зачем, когда всё так хорошо? Да, завершая внешний облик мальчика - очков у Максимки нет, хватит с него и полноты.
– Максииим!
– Тут я, папа, тут!
– А знаешь, что мы сегодня…
– Знаю, я пойду к тебе на работу.
Чёрт, шесть лет для такого диалога, наверное, рано. Накинем еще один годик.
– Ишь ты, какой умный! Всё-то ты знаешь!
– Да и не приставай к Светлане! Шоколадки я запретил ей тебе давать. А про маму ей не надо рассказывать. Она и так всё, что надо, знает.
– Мороженое!
– Чего?
– Мороженое и новый Айфон!
– Чего? – тупо повторил свой вульгарнейший вопрос Петя – Я на первую просьбу уже возмутился, а ты ещё тысячу баксов накинул! Кто так дела делает? Сколько тебя учил? Надо…
– Я!
– Что «я»?
– Я делаю, папа! Светочка у тебя на коленях сидела. Я видел.
– Глупости всё это!
– Может, и глупости. Но мама просила обо всех глупостях ей рассказывать.
– А зачем тебе новый Айфон?
– Честно? Водить я не умею, от мороженого меня тошнит. Что попросить?
– Далеко пойдёшь, сынок.
– Как скажешь, папочка.
Пожалуй, Максимке сделаем девять лет. Растёт на глазах парнишка!
– Ладно, потом обсудим. Давай, слопаем что-нибудь и чалим отсюда по-быренькому. Давай-давай!
Тут, наверное, последует пара бутербродов, кофе из кофемашины (клише из американских фильмов) и дорога в дорогой машине по пробкам. Папа говорит по телефону, «решает вопросы», сынок на заднем сидении смотрит в окно и для разнообразия думает совсем детскую мысль какую-нибудь. Ох уж эти дети современные! Потом лифт, офис на высоком этаже в московском Сити. «Андрей Петрович, здравствуйте! Паша, привет! Машуня! Ты, как всегда, неотразима! Красотко! Марья Феоклистовна, моё почтение!» (Эвон, как загнул-то я с отчеством. Пусть его. Для правдоподобности). Наконец, Светочка.
– Пётр Николаевич, Пётр Николаевич! Звонил Александр Николаевич, просил срочно перезвонить! Здравствуй, Максимка! Ещё принесли документы на подпись… – И т.д. и т.п. Щебет, лепет. Щербет, да и только! Пётр на секунду тает, замирает, любуясь суетой длинноногой (ну, надо же было куда-нибудь ножки вставить… да, ножки – это самое… всё, к делу, к делу) секретарши. Та замечает заинтересованность, сбавляет темп речи, меняет тембр…Но тут Пётр Николаевич стряхивает наваждение, прокашливается и оглядывается на Максима:
– Светлана Валерьевна, помогите, пожалуйста, Максиму смартфон выбрать, а я займусь бумагами.
Максим со Светой. Та пытается его развлекать, чертыхаясь про себя: «Как похож на отца. Такой же кобель будет. Только ещё умнее. Ууу, совсем себе на уме!» Максим вяло реагирует на Свету. Ему интересен отцовский кабинет за стеклом. Он слушает разговоры отца, слушает, как меняется его тон в зависимости от посетителя. Иногда он сценически суров (маленький Максим, конечно, не знает такого словосочетания, но нам-то нужно как-то определить двуличность, нет, зачёркиваем, умение папаши мимикрировать к обстоятельствам). Итак, то он сценически суров, то елейно слащав, то просто нагл и распущен. Это самая интересная игра, думает сын. Я буду лучше всех в неё играть!
Позвонила мама. Кстати, маме имя не дали. Илона. Пусть будет Илона.
NB: Придумать разговор с мамой, слов на двадцать.
Потом Светочка пошла на обед, оставив Максима папе.
– Папа, сколько ты стоишь?
– ?
– Сколько ты стоишь, папа? Назови цену!
– Ну, думаю, миллионов тридцать в год… если с бонусами. – решил по-взрослому ответить отец. Самому стало приятно, и он победно посмотрел на сына.
– Я буду стоить больше!
***
– Папа! – я от неожиданности вздрогнул и посмотрел на свою шестилетнюю дочь.
– Малыш, папа работает, ты же видишь, я пишу рассказик!
– Папа, я про рассказик как раз хотела спросить!
Умеет же она меня сграбастать. Просто взять в охапку и отнять у вся и всех!
– Ну, если про рассказик, то, давай!
– Папа, а скоро ты закончишь? Папа, а сколько тебе заплатят? Тебе хватит мне на Айфон?
Опа! Пожалуй, надо снова уменьшить возраст Максимке!
– Сашенька, а сколько ты стоишь?
– Я? Все деньги мира! Так мама говорит!
– А я? Сколько стою я?
– Наверное, ещё дороже. Ты же мой папа!
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
