Посвящается Лидии Христофоровне и Василию Трофимовичу Клешниным.
***
Середина 2000-х, лето, утро.
Дед Вася сидит в позе шлёпнувшегося на копчик ребёнка сидит посреди лужи у ворот. Рядом бабушка Лида. Мать-перемать на него.
— Ты зачем Коле денег дал? Знал же, что пропьёт!
Тут в разговор вступает соседка, щуплая баба Шура:
— Этот изверг нажрался, да всю ночь за мной с топором гонялся!
И несётся лупить деда веником. Тем временем, пышная, и, несмотря на годы, сильная, Лида встаёт между ними. Баба Шура вправо шагнёт, бабушка – вправо, баба Шура влево ступит, и бабушка туда же. Ругается на деда, на чём свет стоит, а бить не даёт.
— Знаешь же, что Колька все мозги уже пропил! Зачем давал?!
Шаг влево. Блокирование веником удара веника.
— Совсем из ума выжил? О чём думал?
Шаг вправо. Парирование удара рукой.
Подросток внучка наблюдает за происходящим из окна своей комнаты и улыбается: «А всё-таки они друг друга любят!»
***
Начало 1950-х, лето, день.
— Маш?
— Чего тебе?
— Машка, ну отвлекись ты на минутку. Разговор есть.
— Неужто снова пёс соседский наших курей погрыз?
— Да при чём тут эта кобелина тупая? Не о нём речь. Ты Ваську же помнишь?
— Это того что ли, который всё вокруг тебя вьётся, как у миски со сметаной?
— Ну да.
— Чуяло моё сердце, что всяко про кобелей разговор выйдет! И что он?
— Маш…
— Не уж обидел, Лид?
— Не. Ты ж меня знаешь, сама обижу, кого хошь.
— А что тогда?
— Маш, я замуж пойду.
— За кого? За него что ли?!
— Да.
— Лид, ты, конечно, сестра мне родная, и больше родни у меня нет, но ты чего, с дубу рухнула? Офицеру (!) отказала, а за этого старого бабника — замуж? Да и какой замуж? Он же женат уже, детей двое.
— Маш, люблю я его. Да и развестись он обещал. А офицеру тому только и надо было, чтобы я за его маменькой грязюку целыми днями вычищала.
— А тут, подумать, на подушечках белых лижнем пролёживать будешь дни, да вишенки с руки кушать?
— Маш…
— Не смеши мои тапочки! Не пущу я тебя за Ваську!
— Маш!
— Не перечь старшим! Кто тебе всю войну и за маму, и за папу был?
— Не смей мне про родителей заикаться! Я работала на тебя, спину не разгибала! А теперь я уже не девочка! Мне двадцать шесть!
— Двери все запру!
— Да хоть заколоти!
— А ну марш в свою комнату! Не пущу!
— Да хоть на цепь посади, всё одно сбегу!
На том Лида выбежала из кухни, и с такой силой хлопнула дверью своей комнаты, что стаканы на полках в другом углу дома зазвенели. А Маша чуть отдышалась, да пошла заперла сестру снаружи. После, чуть поразмыслив, для надёжности подпёрла ручку скамейкой.
Ночью к дому подъехала кибитка, тихонечко остановилась аккурат под окном спальни Лиды. И приняла пассажирку, выпрыгнувшую с узелком в руках. Кучер поинтересовался, удачно ли прошло приземление, после чего крикнул:
— Держись!
И погнал, что было мочи.
***
Середина 1990-х, восьмое мая, вечер.
— Ба?
— Да, внуч.
— А ты чего делаешь?
— Китель деду подшиваю.
— А что такое «кикель»?
— Китель – это такая форма у военных. Завтра праздник, ветеранов будут поздравлять, дедушка его наденет. Он же должен быть красивым на праздник?
— Ага… Ба?
— Да.
— А почему ты ему киктель подшиваешь, он что, сам не может?
— Он старый уже, криво у него получится.
— Ба, а ты – молодая?
— Я-то? Я всегда молодая, – рассмеялась Лида.
— Ба?
— Да.
— А ты же говорила, что дед не воевал?..
— Шутила я, внуча, воевал, ещё как. Он самолёты чинил под Ленинградом. На сломанных ведь самолётах даже лучшие лётчики далеко не улетят.
— Да, – задумалась девочка, — не улетят.
Потом опустила глаза в пол и робко спросила.
— Ба? А можно мне будет завтра с вами на праздник?
— А ты хочешь?
— Да.
— Там старики одни будут. Тебе не станет скучно?
— Не-а!
— Ну тогда можем все вместе пойти.
— Урааааа!!! – радостно забегала по комнате малышка, но через пару минут вернулась озадаченная и с серьёзным видом спросила.
— Ба?
— Да?
— А ты деда любишь? Ты на него вчера так кричала…
— Так как же не кричать, коли ведёт себя не по-человечески?!
— А всё-таки любишь?
Лида тяжело вздохнула, отложив на минуту шитьё.
— Ба?
— Что?
— А меня ты любишь?
— Ну, конечно, люблю!
— Даже когда не слушаюсь?
— Иди ко мне, – пригласила обняться бабушка, – я тебя всегда люблю!
— И когда ругаешься?
— И когда ругаюсь…
Девочка немного подумала и хитро хихикнула.
***
Конец 1960-х, поздняя осень, 4 утра.
В доме темно. Разговор шёпотом.
— Лид? А, Лид?
— Чего тебе?
— Как она?
— Спит. Не видишь, что ли?
— Хорошенькая какая!
— Да что ты в темноте-то разглядишь? Пошли на кухню лучше, завтрак тебе сделаю, на работу ведь скоро.
— А я уже поел. Давай здесь побудем.
— Ну, сиди. Я пока воды натаскаю.
— Да принёс я уже воды. И угля ведро.И дров наколол.
— Когда ж успел?
— А вот. Садись рядом. Вместе на дочку посмотрим.
— Хороша Лариска вышла!
— А ты боялась! «Старая», говорила, «старая», «сорок лет уж, в роддоме косо смотреть будут!». А во какую красавицу родила! Пущай ещё молодые так сподобятся!
Лида раскраснелась. Вася легонечко обнял её за талию. И поинтересовался.
— Борька с Лидкой малышку не обижают?
— Да что ты! Они на неё дышать боятся, мол, маленькая такая!
— Хорошо.
Помолчали.
— Лид?
— Ну?
— А, может, четвёртого заведём?
— Вась, да ты чего? Куда мне? Пятый десяток разменяла уж!
— Да ты и сейчас ещё – кровь с молоком!
— Ага. Кисель с простоквашей.
— Я в обед приду. Если что помочь надо – только скажи.
— Вась, да иди ж ты уже. Опоздаешь, – уворачиваясь от поцелуя спровадила его жена.
Когда осталась одна, прислушалась. В соседней комнате мирно сопели носики уже подросших старшего сына и средней дочери. Затем окинула взглядом кроватку, поправила одеялко, и усмехнулась про себя: «Кровь с молоком». И даже не заметила, как снова покраснела.
***
Середина 2000-х, зима, день.
— Ну и иди в свой стардом, скотина! Всю жизнь мне испортил! Катись кубырем к своим «женщинам»!
— А вот и пойду!
— Иди, иди! Посмотрим, кому ты там нужен будешь!
— Меня там женщина ждёт!
— Ага, кобелина! Разбежалась! Пенсию она твою ждёт, а не тебя. А пенсию у тебя там в два счёта отберут!
— С чего это?
— Да с того, кто тебя, идиота, будет даром-то кормить?
— ?
— Ну да! А ты думал придёшь, а там все на колени припадут: «Ой, Вася пришёл! Радость-то какая!»
— …
Дед открыл было рот, но тут же закрыл. И, прихрамывая, удалился в свою комнату.
— Бабушка?
— .
— А дед от нас правда уйдёт?
— Да пусть катится ко всем чертям собачьим! Без него спокойней дома дома будет.
Следующим утром дедушка Вася выходил из ворот с чемоданом в руках. Сборы были странные. Похожи на те, когда он уезжал в санаторий, только очень тихие. Все молчали. А движения бабушки Лиды были резкие и необыкновенно неловкие. На пороге она вручила деду пакет с только пожаренными пирожками с капустой. А потом долго сидела на лавочке, смотрела вслед.
Они остались одни. Семидесятивосьмилетняя бабушка и пятнадцатилетняя внучка. Чтобы не было скучно, занялись работой по дому. Всё вымыли, вычистили, наготовили еды. Внучка про деда молчала, а Лида сказала только одно.
— Ну и хорошо. Нервы никто трепать не будет теперь. Глядишь, ещё и поживу подольше.
— Ага! Тебе ещё правнуков надо посмотреть! – неловко вставила девушка.
— Ох, внуч, не спеши. Замуж – не напасть, кабы замужем не пропасть!
Больше они на эту тему не говорили. Пара дней прошли спокойно и временами даже весело. А потом случилось странное. В калитку постучали. Внучка выглянула из окна, и побежала к Лиде.
— Ба! Ба! Там… Там дед пришёл. С чемоданом…
Бабушка сделала вид, что расстроилась, но в глазах зажёгся огонёк. Пошла ворота отворять. Поругала, конечно, для приличия, а потом пошла тесто на пирожки ставить. И налепила ему больших-пребольшых. На пол-тарелки каждый.
Дедушка ел с большим удовольствием. И жаловался, что в стардоме очень плохо кормят.
***
2010-е.
Вот, сколько помню своих дедушку с бабушкой, они вечно спорили, вечно ругались. Ругались – ещё мягко сказано. Порой вся улица на ушах стояла. То дети их разнимали, то внуки.
В порыве ярости они осыпали друг друга такими оскорблениями да проклятиями, что порой уши в трубочку сворачивались и опадали.
В детстве я думала, что они друг друга ненавидят. Позже поняла, что два очень гордых человека не могут ни простить друг друга за накопившиеся за пятьдесят пять лет супружеской жизни обиды, ни, тем более, разлюбить. И сейчас мы, пятеро внуков и трое детей, приносим им цветы. Один букет на двоих.
Когда бабушки не стало, дед очень просил приберечь для него место рядом с ней. Целый год он как будто бы ждал, как будто готовился. Он, безумно любивший жизнь. Но, как оказалось, бабушку он всё-таки любил больше.
Теперь они лежат вместе. Под одним памятником, на котором отпечатана моя любимая фотография, где деда на подставку поставили (он был ниже ростом), а бабушка склонила голову на его плечо. Под фото высечены слова: «Нет, не ушли, а в детях повторились.»
И, если после жизни, что-то есть, то я уверена, что им там больше не о чем ни ругаться, ни спорить.
Времена не выбирают,
в них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
блещет тучка; я в пять лет
должен был от скарлатины
умереть, живи в невинный век,
в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь,
а при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
флорентийской и проказе.
Хочешь ехать в первом классе,
а не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
блещет тучка; обниму
век мой, рок мой на прощанье.
Время — это испытанье.
Не завидуй никому.
Крепко тесное объятье.
Время — кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
с нас — его черты и складки,
приглядевшись, можно взять.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
