Молодая рыжая лошадь Маруська влюблена была в моего деревенского дядьку, как полоумная кошка.
Непонятным никому способом она умела тайно покидать конюшню, отчего среди ночи под окнами спящего дома раздавалось тихое призывное ржанье.
"Твоя пришла!" - фыркала тётушка, умевшая, как всем уже известно, обращаться в курицу. Дядя Лёша, посмеиваясь, уверял, что Маруська - не вполне лошадь, а наполовину собака.
Маруська действительно выделывала разные штуки: вставала на колени, смешно трясла головой, ржала по команде, танцевала во дворе, расплёскивая густую гриву и подкидывая ноги, но все это - только по знаку своего обожаемого кумира.
Вообще же Маруська была строптива и себе на уме.
Тётя Таня любила моего дядьку самоотверженно и верно, но была в её любви горькая виноватая нотка - бог не послал ей детей. Помня о неизбывной своей виноватости, она занималась тем, что в иных слоях общества называлось бы карьерой мужа.
Дядя Лёпа работал на конюшне и положением своим был совершенно доволен. Его любили все: лошади, начальники, друзья-приятели, дети, собаки и кошки. Был он солнечно-щедрым, открытым и всегда помогал тем, кто в этом нуждался.
Тётушка же считала, что её любимый Алексей Платонович достоин лучшей участи. Хитростью и коварством, путём тайных интриг и долгих переговоров с кумовьями и сватьями, жившими в райцентре, она добилась своего: дядю Лёшу взяли на работу в райцентровский дом-интернат вместе с Маруськой, поскольку у работодателя не было гужевого транспорта. Теперь он назывался звенящим словом "завхоз", и довольная тётя Таня ходила по деревне, как царевна Лебедь, ставшая женой князя Гвидона. Новое дядькино жалованье обсуждали в селе, как небывалую удачу.
В долгожданный день "получки" случился неожиданный казус - ни дядя Лёпа, ни лошадь, ни зарплата дома не появились.
Под утро тревожные маруськины рулады нарушили наш чуткий сон. Выйдя на улицу, мы увидели сердитую лошадь и пустую телегу, в которой лежал зачем-то новенький полутороспальный матрас.
Непроспавшаяся тётка мгновенно обратилась известно в кого, окинула острым куриным взором полосатый сюрприз и грозно-вопросительно удивилась: "Кто оно место моркОвно?"
Влюбленная кобыла молчала, как рыба.
Молчала и я, почёсывая накусанные комарами руки, поскольку объяснить, что означает присылка матраса вместо мужа и зарплаты по малолетству была не способна.
Немая сцена длилась недолго - Маруська фыркнула, требуя еды и питья, тётка, обратившись в человека, решительно заявила: "В райцентр поедем!", я звучно пришлепнула летучего кровопийцу и тихо ругнула его сволочью.
Задали овса лошади, выгнали в стадо корову, накормили мелкую живность, позавтракали и отправились в путь.
Дорога тянулась извилистой тусклой лентой в ярком бархате полей, катилось по горизонту золотое солнце, подсвечивая голубой купол неба, оперенный по краю редким облачным пухом.
Вскоре увидели у обочины ещё один полутороспальный подарок. Лежал он небрежно брошенный в почти уже высохшую лужу, одной половиной неловко подвернутый и поэтому кочковатый, будто прикрывая кого своими новенькими полосками.
Тётка громко вскрикнула, кинула вожжи и сиганула к находке, как перепуганная коза. Перетряхнув постельную принадлежность и не обнаружив ни под ней, ни внутри нее пропавшего мужа, она свирепо вспомнила матрасову мать и кинула найденыша на телегу.
Поехали дальше.
Через некоторое время обнаружилась живописная группа полосатых проказников, причудливо разбросанных рукой неизвестного великана.
Матрасы были фигурно уложены вдоль дорожной обочины и под высоким тополем на противоположной стороне пути, матрасы правили бал и играли в живые картины...
Думаю, моя любовь к сюрреализму началась именно тем летним утром, навсегда оставившим в детской памяти фантасмагорическую встречу живой русской природы с полосатыми изделиями легкой промышленности.
Продолжая свой путь, мы с тётушкой насобирали ровно сорок матрасов, и каждая встреча с прекрасным была удивительна и незабываема.
Один матрас застыл в полуприсяди и казался нахохленным, всеми позабытым старичком в разлинованном тулупчике, второй приветливо расположился на яркой травяной зелени, словно призывая прилечь усталого путника, третий, распластавшись на дороге, похож был на свежую заплатку, небрежно пришитую к блёклой мешковине деревенского тракта... остальные, затейливо расположившиеся там и сям, соединялись в пары и колоритные компании.
В райцентр въехали, как две маркитантки, отставшие от провиантского обоза, трофеи высились за нашими спинами, предвещая новые завоевания и скорую победу над неизвестным врагом.
Принялись объезжать кумовьёв и сватьёв в надежде отыскать дорогую пропажу. Выяснилось, что дядя Лёша накануне с кем-то пил и пил отнюдь не родниковую воду.
Собутыльники обнаружились быстро, были синюшно бледны, малопригодны для расспросов и речь свою сопровождали гримасами мучительной боли. Запивая холодным квасом больное похмелье, собутыльники подтвердили поисковую рабочую версию: получивший первую зарплату дядька вчера "проставился" и, судя по их лицам, сделал это на совесть.
"Проставлялся" он в интернатском дворе, попойка была прервана начальством, потребовавшим срочно отправиться на некую развилку дорог в окрестностях райцентра, мимо которой должна была проехать городская машина, гружёная множеством добра, частью которого и были злополучные матрасы.
Завхоз Алексей Платонович, прихватив с собою коллег, тронулся в путь, достиг развилки, принял матрасы по накладной, приторочив их к телеге. И пустился в обратную дорогу, запивая недорогим портвешком послеполуденную летнюю жару.
И на пути его возникла роковая случайность.
Случайность была, конечно же, женщиной. Особа с индустриальным прозвищем Моторовна - этакая местечковая Кармен, черноволосая вольная самогонщица, одинокая искательница любви и приключений - возникла на дороге неотвратимо и бесповоротно.
Моторовна жила на окраине райцентра внутри стихийно возникшей свалки, как хищный орёл среди развалин.
Самогонку свою гнала она умело, настаивала на табачных листьях, используя одной только ей ведомые рецепты, за что и получила отрава народное название - присуха.
Ходили слухи, что любого половозрелого мужика, опоённого присухой, Моторовна могла вести куда угодно, как телка на верёвочке.
Тот факт, что обладающая колдовской мощью гитана, вековала свой бабий век в абсолютной матримониальной невостребованности, а присушенные жертвы неустанно менялись, подобно листикам гербария, никого особенно не занимал, парадоксальность мышления была и будет отличительной чертой моих замечательных земляков.
Итак, встретивший на свою беду Моторовну, дядя Лёпа, опоён был присухой, почему и последовал за злодейкой в её живописные руины.
Собутыльники-коллеги не бросили человека в беде и пустились за ним, мешая портвейн с самогоном.
Маруська, принявшая участие в пирушке, демонстрировала собравшимся цирковые номера, смиренно ждала хозяина, но, обнаружив, что он бесследно исчез в приюте самогонщицы, не раздумывая, повернула телегу в сторону дома и побрела, сея разумные, добрые и вечные полосатые матрасы в придорожную пыль.
Услышав о Моторовне, тётушка спала с лица и задумалась, забыв даже обратиться в курицу. Мы резко сменили курс и двинулись в сторону райцентровского продмага, где сразу же пошли к витрине с блескучей бижутерией.
Выбирали серёжки.
Маленькие украшения ярко-желтого цвета в виде цветочка с сердцевинкой-камушком сияли под стеклом, испуская острые лучики. Камушки были красные, зеленые и разноцветные.
Доверяя моему, пусть детскому, но всё же городскому вкусу, тётка спросила: "Какие?" Я указала на разноцветные, верная давней своей любви к калейдоскопам.
Тётушка ушла вглубь полутемного зала, нырнула за пазуху и выпростав кошелек, вернулась к продавщице, заявив решительным голосом :"Берём!" Потом подумала еще и выдохнула: "Губнушку покажите!".
"Губнушкой" тётя Таня называла помаду, которая в её арсенале, разумеется, была, но по недоразумению осталась дома в комоде. Пересмотрев несколько разных орудий замышляемой войны, остановились на самом ярком - толстенький столбик похож был на маленькую морковку и вкусно пах конфетой-ириской.
Вернулись на бивак к кумовьям-сватьям, где и занялись приготовлениями к походу.
Тётка встала к зеркалу, аккуратно вдела новые серёжки в уши и, повернувшись ко мне, тревожно и стеснительно спросила: "Как - лИчит?". Я радостно подтвердила: "Личит!"- и вдохновленная похвалами воительница принялась старательно красить губы новой "губнушкой".
Мне понравились бликующие разноцветьем серёжки и не пришлась по душе морковная помада. Казалось что на доброе тёткино лицо кто-то налепил чужие неприятные губы.
Дядя Лёпа тоже не любил никакие "губнушки" и называл их смешным словом "мазУта". Но почему-то я знала, что говорить об этом тётке сейчас нельзя и невозможно, и поэтому в ответ на её взволнованное: "Как - бАско?" - решительно заявила: "Баско!"- отчего её смущенное обновлениями лицо стало прежним - красивым и добрым.
Наконец, собрались, и двинулись на рать, погоняя лошадь.
Так три любимых существа завхоза Алексея Платоновича начали войну за его свободу и независимость от гнёта бессовестной присухи Моторовны.
По дороге тётушка взволнованно инструктировала малочисленное войско:
- Ты уж там, Лорка, реви погромче!
- Зачем реветь? Лучше я ее кулаками, кулаками...
- Может, и драться придётся, - вздыхала командирша - а лучше - реви! Сердце у него доброе, услышит, что плачешь, может и сам домой пойдет...
- Ладно, я сначала пореву, а потом все равно - кулаками! - грозилась я, не в силах смириться с тем, что моего любимого дядьку забрала себе какая-то Моторовна.
Пустырь, где располагались вражеские редуты, оказался большим и захламленным. Одну его сторону полностью занимала свалка, другую частично оккупировала нахальная самогонщица.
Увидев неказистый вагончик, совсем не похожий на уютные деревенские домики, я окончательно разочаровалась в противнике - Моторовна жила, как босяк, в утлом строении, у которого не было даже крылечка с верандой, а входная дверь выходила прямо на пустырь.
Рядом с вагончиком кособочилась поломанная детская коляска, валялись старые покрышки, переломанные стулья выстроились вокруг ржавого корыта, где теснились пустые банки вперемешку с окурками.
Моя предводительница подошла к входной двери и застыла, прислонив в фанерному препятствию чуткое осторожное ухо.
Обитель зла и порока казалась безлюдной.
В приземистом вагончике послышалась возня и потревоженный противник зачастил, как из пулемета:
- Чо это - Моторовна? Это я, что ли, Моторовна? А чо к Моторовне за спросом пришла?
Сообразив, что военная хитрость не удалась, тётка пошла в атаку, и первый залп начинающейся войны разнесся далеко по окрестностям:
- Выдь, сказала! Я - жена законная, а ты - шалава беспутная! Выдь, я в глаза твои обмороженные наплюю, пусть все видят, кто ты такая!
Вдохновленная юридически обоснованным гневом тётка посмотрела по сторонам и, увидев, что на пустырь собирается любопытная публика, выбила по вражеской двери призывную барабанную дробь квадратными каблуками черных "выходных" туфель из крепкой "чёртовой кожи".
- Щас милицанера позову дак... нету у меня никого! - откликнулась вражья сила.
- Опять Моторовну громят, - донесся голос первого зрителя на театре военных действий.
- Грит же - жена законная, она в своем праве...
- Слышь, милицанером грозится... Люська милицанерова тоже громить приходила...
Тётушка, услыхавшая глас народа, тут же подтянулась, и, шарахнув кулаком в дверь, выдала новый оглушительный залп в сторону неприятеля:
- А ну открывай, сказала, я в своем праве!
Не услышав ответа противницы, тётя Таня, подумав, сменила вид оружия, перешла в другой регистр и заголосила с подвывом:
- Алексееей! Ты чо удумал, варнак?! Чо ты удумал?! Утресь лошадь пришла, под окошки пала, корова недоена, племяшка ревмя ревёт, а ты кобелируешь?! Кобелина ты, кобелина, душу ты из меня вынул и назад не положил!
Прибывающая к месту сражения публика живо реагировала на происходящее:
- Девчошка-то чейная? Евоная девчошка-то или материна?
- Ну, не Моторовны же девчошка! По которой дорожке много ног ходит, там трава не растет...
- А не открывает, зараза, спрятала мужика...
Воительница взяла паузу, уяснив, что первая атака захлебнулась, и победа будет трудной. Затем осмотрела окрестности взглядом опытного бойца и, углядев рядом с вагончиком кривой сучковатый дрючок, вооружилась для нового этапа суровой битвы. Ухватив дрючок покрепше, она резко рванула в сторону вражьей двери и саданув её плечом, исчезла на территории неприятеля.
Внутри вагончика что-то удивленно завыло.
Раздавались придушенные хрипы, кто-то пыхтел, метались в оконцах пёстрые занавески... Бой был коротким, но жестоким.
Наконец, вылетел на свалку взъерошенный дядя Лёпа, босой, в брюках и с полотенцем на голом торсе.
Публика дружно ахнула, точно вместо пойманного на месте преступления коварного изменщика ожидала встретить разбуженного шумом жизни медведя-шатуна.
- Лорка! И ты тут?! - увидев меня, громко удивился дядька.
- Мы твои матрасы всю дорогу собирали, - важно сообщила я, - мнооого! Один в болотине лежал, а сверху - жаба! Большааая...
- Вот тебе и жаба! - согласился он и оттащил меня с линии огня, поскольку шум сражения неумолимо приближался.
Из вагончика вылетело цветное лохматое черногривое нечто, шустро пронеслось мимо нас, издавая полувой-полуплач, и скрылось в ближайших развалинах.
Следом возникла в дверях тётя Таня с дрючком в руке и жаждой мести в сверкающих глазах.
Победительными искрами сияли в её торжествующих ушах разноцветные камушки, переливались в широкой улыбке сахарные зубы, бесследно исчезнувшая морковная "мазУта" уже не портила впечатления, и была моя любимая тётушка такая родная, красивая и гордая, что собравшиеся откликнулись взволнованно и дружно:
- Вишь, вышла и ухом не ведет...
- Выселить в 24 часа самогонщицу! Выселить лахудру!
- Отвалтузила разлучницу!
Смирно стоявшая поодаль от битвы Маруська неожиданно оживилась и тронулась в сторону тётки, грохоча пустой телегой. Не ожидавшая подвоха от союзника воительница повернула взлохмаченную голову ей навстречу и была предательски укушена внезапно сдуревшей кобылой.
Кусалась Маруська пребольно и с большим удовольствием.
Ошалевшая от боли тётушка кинулась в сторону и, точно разом поняв, кто во всём виноват, с криком "Ты и скотину на меня натравил!" - огрела по хребтине любимого мужа, уже привычно и ловко орудуя дрючком.
Дядька стремительно обратился в бегство.
Взбесившаяся Маруська оглядела поле боя тоскливым мутным взором пацифиста, неожиданно обнаружившего себя на передовой, дёрнулась в сторону и, грохоча телегой, понеслась туда, где замерло цветное лохматое и черногривое... Подлетевши к разлучнице, своенравная кобылица вознесла копыто и саданула что есть мочи во вражеский стан.
"Убиваааююют..." - зычно заголосило нечто и полетело навзничь прямо в грязные покрышки.
Очухавшийся дядя Лёпа, справившись с одуревшей лошадью, схватил меня в охапку и ринулся прочь с места сражения. Наблюдатели отозвались одобрительными возгласами:
- Глянь, мужик-то резвый - девчонку в беремя и поскакал, как заинька...
- Убиваююют... милицанееера...
- Разъязви ее в душу, здорова же баба орать!
- Как самогонку гнать, дак она не орала...
Тётка, празднуя окончательную победу, шла за телегой, помахивая дрючком, точно маршальским жезлом. Барабанный бой явно звучал в её душе на парадно-высокой ноте. Шествие победителей свернуло в сторону тракта, оставив за спиной поверженного врага и благодарную публику.
Двенадцать километров пути до родной деревни уставшее войско провело по разному: успокоившаяся Маруська резво трусила в сторону дома, я болтала ногами, стараясь не пропустить момент истины, которого победительница-тётка настойчиво добивалась у дяди Лёпы, подвергнув мужа допросу с пристрастием.
Преступник держался стойко и не уставая твердил одно и тоже: "проставился", выпил, очнулся - Моторовна. Не добившись признания, тётушка довезла свою бесценную половину до дома, погрузившись в оскорблённое молчание.
Позорно разрушивший блистательную свою карьеру дядя Лёпа три дня приходил в себя.
Он протяпал картошку в огороде, починил провисшую банную дверь и перебрал стайку.
Тётушка съездила в райцентр, вернула матрасы в дом-интернат и возвратилась успокоенная - конфуз был улажен родственниками, дядя Лёша мог вернуться на конюшню к обожаемым своим лошадкам.
После субботней бани виноватый муж выложил на кухонный стол маленький флакончик духов с трогательным названием "Нашей маме".
Мгновенно превратившаяся в курицу тётя Таня взмахнула крылами, как лебедушка, выдала сакральное "Гликочо!" и нанюхавшись сладких духов, сменила гнев на милость. В доме установилось хрупкое перемирие.
Несколько дней спустя райцентровская разведка донесла, что коварный изменщик ездил к Моторовне в обществе примкнувшей к нему предательницы Маруськи! Разведчики сообщили, что вражье урочище дядька не посещал, разговаривал с самогонщицей на улице и, судя по жестам и мимике, просил прощения.
Услышав донесение, тётка механически обратилась в курицу и надолго застыла.
Каменное изваяние домашней птицы, использовавшее лавку у кухонного стола в качестве насеста, произвело на меня пугающее впечатление - оно сурово и мрачно вперилось в пол и время от времени издавало странный гневный клёкот, точно намеревалось снести необычайных размеров и неслыханного качества яйцо.
События понеслись резвым кавалерийским аллюром - дядя Лёша внезапно сделался так загружен работой, что почти не бывал дома.
Маруськой завладела теперь тётя Таня, которая неожиданно для всех занялась лечением своих совершенно здоровых зубов, для чего начала ежедневно ездить в райцентр, где проводила большую часть дня.
Осиротевшая я бродила по деревне, как таборная цыганка, наслаждаясь волей и безнадзорностью.
Вечером все собирались под общей крышей, но каждый был сам по себе, секреты и тайны фланировали в воздухе подобно настырным деревенским мухам.
Так прожили с неделю, закончившуюся совсем уже странно - тётка заявила, что на выходные едет в райцентр к куме по важному кумовскому делу. Дядя Лёпа хмыкнул в усы и, пробормотав "ехай, раз по делу", подмигнул мне, как заговорщик заговорщику.
В тихий вечер воскресенья вернувшаяся домой тётушка вышла на середину кухни и, сложив руки на высокой груди, звонко заявила, что в прошедшие выходные выдала замуж самогонщицу Моторовну.
- И кто - муж? - осторожно спросил дядя Лёпа.
- Витя Фуй! - радостно проворковала тётка.
Здесь следует сделать отступление, поскольку персонаж, появившийся в истории, заслуживает подробного описания.
Человек этот был дальним родственником моей тётушки, но дальним настолько, что степень его родства сложно было определить - какая-то семьдесят седьмая вода на семьдесят восьмом киселе.
Он появился на белый свет как результат скоропостижной и неразумной любви, которой его бедовая мамашенька воспылала к заезжему командировочному.
Будущий отец скоро исчез из её жизни, дитя родилось безотцовщиной, было неохотно принято в семью пьющей бабушкой и начинающей пить матерью.
Мальчонка выдался смирным и особенных проблем не создавал - сидел себе тихо под столом и перебирал незатейливый игрушки. Правда, ни слова не говорил лет этак до пяти.
Когда же наконец дитя нарушило свое долгое молчание, непутевым его родительницам стало ясно: мальчонка - недоумок, поскольку соображал он плохо, говорил маловразумительно и половину букв алфавита произносил нечетко.
Повзрослев и оформившись в парня, он проникся нездоровой страстью к нецензурной лексике и разговаривал преимущественно неразборчивым матом.
Ехидные односельчане, обнаружившие своеобразного златоуста в родном селе, немедленно наградили парня двусмысленным прозвищем, которое как смола прилипло к недалёкому матерщиннику.
Косноязычный Фуй, ставший матёрым уже человечищем, жизнь свою влачил в полном одиночестве, так как непутёвые родительницы одна за другой поумирали от беспробудного пьянства, оставив горемыку на милость господа бога и добрых родственников.
Довольная собой тётка рассказала, что Моторовна была ею просватана честь по чести и по поводу заключения матримониального союза устроен был даже "вечер", на котором тётка самолично присутствовала, благословляя молодых на долгую и счастливую жизнь.
Теперь, продолжала она, мужняя жена Моторовна проживает в дальней деревне Гороховке в собственном доме с небольшим огородчиком для ведения хозяйства и палисадником для услады души... "И Фуй с ней!" - на торжественной ноте закончила тётушка свою победительную речь и слушателям стало ясно, что это и была её главная военная победа, завершившаяся полным поражением врага и усмирением собственных подданных для их же пользы и безусловного блага.
Дядя Лёпа хохотал.
Он молотил руками по коленям под застираными рабочими брюками, вскидывал русый чуб, тянул выразительным басом: "оооой, Танюююшааа..." Слёзы текли по загорелым щекам, скрываясь в усах, в глазах кувыркались весёлые чертенята, один раскат мощного хохота сменял другой, затихая на время и взрываясь вновь громкоголосым вкусным хохотаньем.
Тётка скосила в мою сторону хитрый птичий глаз, сверкнула рафинадной белизной зубов и, легонько притопнув ногой по пёстрой кухонной половичке, громко и радостно подвела итог долгой войны: "Вот так горбатых правят!"
* * *
Была у меня в детстве необременительная, а в чем-то даже и заманчивая хворь, про которую тетка говорила по утрам: Лорка-то опять луну пасла.
Мне нравилось лунатить, и в ночи полнолуния, находя себя стоящей у окна маленькой комнатушки, служившей спальней, я ничуть не пугалась. Несколько раз меня будил и возвращал в реальность старый пёс, иногда отводила в кровать сама тётушка, но чаще всего я приходила в себя у ночного окна.
Мне казалось, что это не я иду к луне, а она сама вплывает в комнату, наполняя её тесный воздух золотисто-лиловым сиянием. И, стоя в центре лунного шара, точно обёрнутая в его холодноватое мерцающее пламя, я неизменно жмурилась от восторга встречи с чем-то, казалось, давно знакомым и близким. Мне нравилось играть в лунного пастуха.
И в эту ночь я нашла себя у окна, и наигравшись вдоволь, стала разглядывать ночную деревенскую улицу.
В струящемся с неба лунном потоке медленно плыла задумчивая рыжая Маруська. Глаза её были томно прикрыты, лошадь явно грезила о двуногом своём возлюбленном, встречи с которым трепетно ждала её нежная своенравная душа.
Меня окружало царство сна.
Шумно дышали в хлеву большие тёплые коровы - старшая строгая Ночка и шаловливая ласковая Ягодка. Дремал в старой будке пожилой Мухтар, вздрагивая чуткими ушами; дрых, сладко похрюкивая, вздорный прожорливый поросёнок Борька; мирно вздыхали белобокие мягкие овечки; спал суматошный курятник, дремали гуси и утки. И только кошачье семейство, любившее ночные охоты, чутко караулило аппетитных мышей, вспыхивая адским пламенем хищных блестящих глаз.
В горнице вкусно похрапывал дядя Лёпа, спокойно дышала рядом с ним навоевавшаяся и довольная собой победительница.
На тихую деревенскую благодать вместе с лунным сияньем струился с ночного неба долгожданный и заслуженный мир.
