Я проснулся: к скольким начинаниям планируется приступить именно с этого момента, сколько точек отсчёта намечается на такое ненадёжное состояние, когда душа и тело заново сцепляются между собой после небытия. Механизмы запускаются. Я продолжаю более-менее деятельную жизнь наяву.
Я проснулся. И никуда не хочу. И хочу спать. Я беру телефон, иду в туалет, листая новости и статьи, от которых тошнит (либералы, патриоты, оппозиционеры, ватники, кремлеботы, просто умные люди – провалитесь вы все со своими мнениями! здесь так много слов и правд, что им тесно в голове и они вываливаются изо рта, забрызгивая экран оригинальными взглядами и точками зрения); на пробежке можно включить музыку, но чаще она мешает, и это – один из немногих временных промежутков в течение дня, когда я не потребляю какую-либо информацию. Бегу, потею, думаю какие-то обрывки, огрызки, недоноски мыслей, мелодий, кадров и пережёвываю, ритмично двигая ногами и руками, пытаясь не сбиться с дыхания. Поднимаясь на свой этаж после пробежки, я читаю скачанную на телефон книгу, так как интернет в лифте не ловит. Вообще, книги я теперь читаю урывками. С чем это связано – не знаю. Привычка и потребность в чтении (я сейчас имею в виду литературу) ко мне привилась с детства, так что дело, скорее всего, в невозможности (или неспособности?) достичь той же интенсивности впечатлений, зародившихся в детстве, и заполнивших юность.
Вернётся или нет?..
Вернётся это, или нет, но необходимость художественного слова осталась.
К великому сожалению, под душем мой телефон проработает недолго, поэтому моюсь я наедине с собой. А вот на завтрак всё гораздо лучше. Завтрак, слава богу, проходит в приятном информационном шуме, приправленном отличными вкусовыми ощущениями.
Жизнь моя. Забвение моё. Забвение...
По дороге на работу я слушаю музыку, если есть настроение, или смотрю на ютьюбе обзоры, интервью, расследования, клипы, переговоры инопланетян, всякую фигню, записи полтергейста, политологические ревью протопопа Геннадия-Иегудиила по поводу расхождений в апокрифах церкви святого чупакабры на летающей тарелке в стихотворениях и прозе, – аминь! А-а-аммминь!
А что касается стихов, то я их сочиняю!
Да, я пишу стихи. И выкладываю на различные сайты со свободным доступом. На страницах же литературных журналов мои опусы практически не публикуют – чем серьёзнее и толще журнал оффлайн, тем меньше печатают. Если честно, то только на одном и разместили. И только онлайн. Я даже уже обрадоваться толком не смог: три года писанины, восемь лет творческого бездействия и опять почти четыре года писанины. Общий трудовой стаж на данном поприще набегает довольно большой, но увы – безвестность. Так что в перерывах между основными контентными блюдами я проверяю всевозможные свои поэтические аккаунты: может, кто написал отзыв, похвалил, покритиковал и т. д. и т. п. и х. з. Когда же мне счастливится сочинить что-нибудь, обновление личных кабинетов становится навязчивым порывом в каждую свободную минуту: дома ли, на работе ли, в дороге ли.
Забытьё.
Житие.
Сон.
Бред.
***
"Хэээо! Планета Мимилэо,
Где не знают добра и зла, –
Хэээо! Планета Мимилэо
К нам высылает посла.
Он уже здесь!"
Пэ в замешательстве; откровенно говоря, он в панике. Якорь вообще не должен вторгаться в мыслительный процесс, сколь бы примитивным он ни был; только базовые нервные связи, только область бессмысленного, механизменного, только... Пэ в панике и не знает, что делать в такой ситуации. "Событие не предусмотрено инструкцией". А!? Каково!? Одно из основных правил Посольства – максимальная скрытость: получается, что Пэ нарушитель. Ай-ай-ай.
Надо тебе собраться, Пэ, и мыследействовать, а то может быть уже слишком далеко.
Так, возьмём расчёты по трёхмерной модели: будущее – отлично, так, настоящее... – понятно. Вот, где ошибка. Откуда? Ладно, впереди отправим отчёт. А это здесь исправим, правда, Пэ? Правда.
Забывай!
***
У меня очень смешная работа. Очень-очень. Я руковожу отделом в магазине. Я прошёл огонь, воду и обучение по стандартам обслуживания. Мои руководители ставят мне цели, я нарезаю задачи подчинённым, и все мы нервничаем, переживаем и расстраиваемся так, как будто нам пришлось признать провал многолетней работы по созданию рая на земле, когда успех уже был так близок. Счастья, как говорится, всем, и чтоб товар был выставлен, покупатель удовлетворён, а сотрудник мотивирован и лоялен.
Вне зависимости от места работы сотни тысяч источников натаскивают нас по технологиям продаж, рассказывают нам, как противодействовать манипуляциям, учат нас говорить "нет", учат нас говорить "да", внедряются в нас, становясь нашим образом мыслей, нашим мировоззрением. Дорогой жизни.
Смешна моя работа как раз таки этим смешением запрограммированности, безволия и декларации её важности и интересности: поставьте два компьютера в картинной галерее, монитор к монитору, запустите ваши психологические алгоритмы – пускай поборятся, пускай один купит, другой продаст, пускай докажут эффективность, а более успешного мы подключим к золочёной розетке и будем кормить гигабитным интернетом. О, музыки сюда! Музыки! О, стихов и песен!
***
Телефон завис в нескольких сантиметрах от тумбочки, где я его оставил заряжаться на ночь; вся конструкция напоминает нелепого ящера с плоской крупной головой, с тонкой шеей провода и маленьким плотным тельцем, вцепившемся в стену перелезают чёрные твари, похожие на "чужих" из фильма – кажется, мне не убежать, я (молодец Пэ, у тебя получилось! слава суровым правилам! и ты молодец, Пэ: всего лишь своепространственные мыследействия – и победа!) просыпаюсь. И никуда не хочу. И хочу спать...
***
Лучше всего, когда в магазине, где я работаю, идёт большой поток покупателей. Акция! Интернет трафик примагниченных мифическими скидками носителей мяса и денег (ха-ха-ха! а сам-то? сам-то?!), информации, засоряющей, забивающей разум до полного одурения, до полной невосприимчивости. Так что по пути домой всякое содержание отлетает от меня, как земля от упругого мяча. И я не чувствую себя ни внутри, ни снаружи – я просто оболочка между.
***
Любимая, это всё неправда,
что мы пропадаем бесследно, –
нет-нет, следы остаются,
правда, недолго:
неизмеримо меньше вселенной,
неизбежно больше мгновения.
Любимая, кто тебе сказал,
что дальше не будет радости?
2. ПОСОЛЬСТВО
Конечно, неприятные события приятнее не помнить вовсе, но если уж помнить, то лучше бы дальше, чем ближе.
Пэ робомыслил в кварке так, что менялась химия связей, а это не очень хорошо, ибо обнаруживает и обнажает посла. Всё-таки происшествие с якорем порядком выбило его из множества.
Остановившись на ничтожно малое расстояние, Пэ разомкнул структуры – на информационные поля через матрицу закольцованных временных отрезков просеялись зёрна. Однопространственно началась альтерация смыслов: формировались языковые коды, подбирались шрифты, подключались электромагнитные сетки, конструировались суггестивные контуры.
Понимай теперь! Понимай!
***
Когда-то давно я сочинил вещицу в прозе и назвал её "Ангел Тошноты", имелись в виду состояния, описанные Сартром, то есть то, как я их понимал: от отвращения и ужаса до восторга перед неприкрытой условностями реальностью в их нераздельности и неразделимости. Название, конечно, претенциозное, вычурное, да и просто пошленькое, но что-то в этой идее не даёт мне покоя.
Вот иду я по апрельскому дню к труду и дисциплине, глазею по сторонам: вот – балкон, вот – санки висят на стене, и гитара, – и сразу строка ниоткуда:
"На балконе отдыхают санки и гитара", –
хоть тальянку бери, напевай, пританцовывая. А дальше мерещатся какие-то строчки, но их лучше не додумывать: натужно и неловко выйдет. И так хорошо. Я к тому веду, что некий флёр появляется на этом самом балконе – вроде про балкон написал, а получилась песня вместо балкона.
Что мы видим, о чём говорим, кто нам подсказывает?
***
Слово прорастало. Словно солнечный свет сквозь воздушную линзу, оно пробивалось на поверхность.
Пэ любил наблюдать за процессом, но на данном месте он был оштрафован Пэ за, собственно, недальний инцидент с якорем.
Ладно, не последнее слово.
Когда Пэ следил за ростом, то ему проявлялось, что Пэ, наверное, прав: Пэ во вселенной может стать множественнее, так как разум поддаётся культивированию.
О, это большая радость!
Врастай, укореняйся, разум, – даже в грубых мыслящих предметах углеродного цикла.
***
Пока не совсем страшно. Это раньше "за тридцать" означало презрение юных и крутую горку к старости – летишь, кувыркаешься! Сегодня же тебя считают ещё довольно молодым человеком, так что можно не впадать в безумие от того, что ты сделал со своей жизнью, куда ты её потратил... Пока не окончательно страшно и пока есть возможность немного успокоиться.
Путешествуй, изучай экзотические языки, знакомься с новыми людьми. Наполняй жизнь свою, как пластиковую ёмкость, заполняй до краёв и выше, чтобы переливалось через, чтобы не только для себя всё. Чтобы не было времени разглядеть и содрогнуться. Учись, молись, буйствуй, люби, смотри, добивайся, слушай, беги, почти не касаясь земли, нежно целуя воздух.
***
Губы были синее неба,
краснее нёба,
а мы хотели то хлеба,
то ёба,
то странных вещей, лежащих за нашими пределами. Пэ говорит, что это пройдёт, а я не уверен:
страшные норы
в том, что я называл своей душой...
По крайней мере
– как море,
вопрос не решён.
Любимая, любимая моя, куда деваться от себя, когда я окружён собой? Маленькая моя, цветочек мой, возьми меня за руку...
3. АПРЕЛЬ
Река, ещё вчера имевшая твёрдую поверхность с тёмными запятыми рыбаков над лунками, открылась как-то сразу, минуя промежуточные состояния.
Сейчас, это ярко-синяя складчатая материя; и пока маршрутный автобус едет, льдины на ней кажутся застывшими, но стоит ему притормозить, как стремительное движение становится явным. Зависимость наблюдаемого от условий наблюдения, данная в ощущениях, – странно, что теорию относительности сформулировали только к двадцатому веку.
На одном отрезке что-то вроде птичьего базара. Галдящие чайки летают над водой, сбившись в кучу, или сидят по нескольку на ледышках, как на плотах, похожие на древних переселенцев. На самом деле похожи они на любых путешественников, передвигающихся не на своих двоих или четырёх: такой же отрешённо-задумчивый вид и скользящий взгляд.
Мы все перемещаемся куда-то...
Берега заросли неброским чухонским лесом с густым подшёрстком кустарников. Зелени ещё нет, и почему-то представляется, как по раскисшей дороге в видавшем виды экипаже (или на чём они там ездили) пробирается в столицу помещик со своим семейством. Он видит чаек восемнадцатого века, но думает не о теории относительности, а о том, что крикливые птицы, похоже, прибудут в город раньше него. Он устал от грязной и тряской дороги, детского шума, от нескончаемой болтовни жены. Но терпит в предвкушении вечера, когда сможет наконец добраться до карточного стола.
В нескольких километрах от этого места среди полупрозрачных зарослей некто приходит в себя после перелёта. Некто улавливает голоса, доносящиеся из деревни неподалёку, но из-за многочисленных помех веток и стволов не улавливает изображения говорящих. Кожа постепенно приобретает нормальный серый оттенок, большие глаза темнеют.
***
"Ах, какие удивительные ночи!" – Леший, напевая, качнул небесный купол и тут же спохватился: "Нельзя! Сколько раз можно себе говорить? – не хулигань!"
Под старой прошлогодней хвоей нестерпимо зудело, от суточных перепадов температуры трескалась и болела кора. "Скорей бы уже лето", – канючило в корнях. Леший вдыхал выхлопы автомобилей на дороге через лесопарк, слышал жалобный скрип колымаги, увязшей в грязи, видел маленькую серую фигуру, застывшую в сыром древесном переплетении. Да, нынешнее Посольство было как никогда активно и как обычно бесполезно. Но Леший-то снисходителен. Может, так сказать, себе позволить.
Вода в реке морщинилась и бликовала на солнце, напоминая то синюю ленту, то серую кожу пришельца.
"Что ты, мама! Просто я дежурю..."
***
Пэ умирает. Ничего нового, но приятного мало. Его всего лишь нет ни справа, ни слева, ни сверху, ни снизу, ни спереди, ни сзади. Несколько некомфортно. Что-то сразу и произошло и произойдёт, и это не страшно. Потеря множественности куда страшнее. Но Пэ неумолимо сходится, схлопывается в одну точку.
Ах, какое выдалось Посольство! Сколько разумов и псевдоразумов удалось притянуть! Пэ только здесь и сейчас понял, что якорь не промахивался: он попал в цель. Я, некто, Леший, люди восемнадцатого века, телефон, взмыленные кони, орущие чайки, рыбаки, молящиеся рыбе, река, – всё сошлось. Всё сошлось.
Всё – смерть Пэ.
