"Очень симпатичная курточка. И никто ведь не заподозрит, что я ее на распродаже купила, за гроши буквально. Двести пятьдесят рублей! Да разве это деньги на сегодняшний день?! Вот именно - не деньги. Продавщица сказала, что первоначально сия прелесть полторы тысячи стоила. Вот повезло мне несказанно. И как это ноги меня именно в этот магазин понесли? И в этот день… Торкнуло, как говорится. В дом отдыха поеду обязательно в этой курточке. Надо только сапожки докупить к ней - там же на распродаже видела, да денег не хватило. Жаль. После аванса забегу в этот магазин. Еще бы и сумку в тон, было бы неплохо…"
- Горохова! Э-э-эй, Тань! Не слышишь? Проснись! - Перед глазами защелкали изящные пальчики с идеальным маникюром, унизанные колечками немыслимой красоты и простоты одновременно, что говорило о безупречности вкуса их владелицы. - Дай, говорю, свою новую куртку на прокат.
- Что? - Татьяна оторвалась от своих мыслей и в недоумении уставилась на коллегу.
- Понимаешь, мне в обед нужно в РайСобес смотаться.
- Ну и съезди. Тебе на личном автомобиле до РайСобеса всего пять минут езды. Только не пойму - при чем моя куртка?
- Как причем? Не могу же я в норковой шубе притащиться за получением субсидии. Там в очереди одни пенсионеры да тётки с измученными, озлобленными лицами. А тут я - в своей эксклюзивной норке и при цацках за бешеное количество долларов. - Олька закатила глаза к потолку. - Что эти тётки подумают?
- Ты получаешь субсидию? Ты? И не стыдно? - Танька задохнулась от возмущения.
- Не стыдно. Нисколечки. А чего, собственно говоря, стыдиться? Государство постоянно обворовывает своих граждан. А почему я не могу получать от него, от государства, свои законные 600-700 рублей?
- Ты прилично зарабатываешь. - Менторским тоном процедила Татьяна. - Не пристало еще крохи собирать. Я хоть и получаю меньше тебя, ни разу не подумала о субсидии или каких-нибудь льготах.
- Потому и шубу не можешь купить приличную. Ходишь, как бомжиха. - Обладательница эксклюзивной норки в долгу не осталась, брезгливо ткнув пальцем в сторону Татьяниной обновки.
Мгновенно горечь обиды свалилась на Татьяну. Да так, что сердцу стало тесно в груди. Оно слишком громко затарахтело, казалось, еще минута - и выскочит наружу. От стыда Татьяна не знала, куда себя деть. Пылающие жаром щеки алели, ноздри непроизвольно раздувались, даже мочки ушей покраснели и чесались, но взгляд упирался в стол - она боялась смотреть в глаза бесцеремонной коллеге.
"Неужели я и вправду похожа на бомжиху? - Билась только одна мысль в голове. - Неужели? Неужели? Господи, какой стыд! Какой стыд! Позор…"
- В этой куртяшке я вполне сойду за неимущую. - Невозмутимо продолжала добивать без того убитую горем сослуживицу Олька. - А уж если и шапочку свою одолжишь с дурацким шарфиком - вообще "улёт" будет. Мне не только субсидию назначат, еще и доплачивать на бедность начнут.
Татьяна, не выдержав, с воплем расплакалась. Слёзы катились по щекам Ниагарским водопадом, заливая и портя деловые бумаги, но она впервые не обращала внимания на такую оплошность.
Ольга не на шутку перепугалась, побелела, как мел, и… тоже заплакала. Остальные сотрудники с интересом наблюдали за происходящим, но никто не протянул руку помощи Татьяне. Все исподлобья с бычьей тупостью и азартным блеском в глазах ждали финала комедии, который не заставил себя долго ждать. К сожалению не оправдав надежд зрителей.
Выплакавшись, высморкавшись, девушки минут десять сидели, молча, обнявшись и привалившись к друг другу головами, думая каждая о своем.
- Ладно, бери мои шмотки, - миролюбиво сделала широкий жест Татьяна, - изображай бомжиху.
Олька, расцеловав красную и опухшую от слёз Татьяну, схватила куртку коллеги, виновато улыбнувшись, сгребла в охапку ещё и шапку с шарфиком, и с криком "Я скоро!" выскочила из комнаты.
А разочарованные сотрудники вновь приникли к монитором своих персональных компьютеров.
Опубликовано в альманахе "Страна "Озарение" в 2006 году
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
