Маша сидела за компьютерным столом и заканчивала бухгалтерский отчет. Дело нудное, но завершить его надо обязательно. Иначе можно потерять работу, единственное средство для существования.
Маша жила одна, но никогда не скучала, всегда умела чем-то себя занять: рисовала, много читала, играла в компьютерные игры. Сейчас она из последних сил жала на клавиши, а глаза слипались. Маша резко встряхнула головой и глянула на экран: там шла строчка из одной буквы. Совсем плохо.
Вдруг девушка ощутила нежное прикосновение чьей-то руки к своему плечу.
— Не бойся, я Лео, пришел тебе помочь, — раздался приятный мужской голос.
— Помогай, — сказала Маша, не удивившись. Она так устала, что у неё не было сил даже посмотреть на гостя. Лео, тем временем, продолжал:
— Помнишь, ты создала меня в компьютерном мейкере? Потом одевала, кормила, обучала разным интересным штукам. Вот, хочу тебя отблагодарить...
Но Маша уже не слышала. Она спала, сидя, низко наклонив голову. Лео бережно взял девушку на руки, перенес на диван и укрыл пледом.
Утром Маша проснулась от пронзившей её мысли: «Отчет!». Вскочила с дивана, подошла к компьютеру и увидела возле клавиатуры короткую записку: «С добрым утром, дорогая! Отчет готов. Файл находится в папке «Бухгалтерия». Хорошего тебе дня! Твой Лео.»
Маша улыбнулась, вспомнила забавного человечка, которого создала накануне, мысленно поблагодарила его и отправила файл с отчетом на почту в офисный компьютер. День обещал быть удачным...
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
