Здравствуй!..
Странное чувство, когда не знаешь, с чего начать, но знаешь, чем всё закончится. Странное и такое знакомое, почти родное. Так и некоторые люди бывают – просто знакомые, но почти родные. Иногда это называют странными отношениями, иногда не знают, как назвать.
Вот это была лишняя фраза, если бы я писала текст, я бы её вычеркнула. А в разговоре после такого скажешь: «Не обращай внимания!» И сразу легко переключаешься – а как у тебя?..
Хочется помнить всё, но не получается. Остаются какие-то эпизоды, короткие отрывки. Хочешь помнить слова – а помнятся жесты, сбивается хронологический порядок, на первый план выходят предметы и теряются люди…
Когда тебе некуда идти, самое удачное, если встречается человек, который предлагает пойти в кино. Да потом ещё оказывается, что это совсем другое кино, его показывают в старом троллейбусе, что стоит у вокзала. Троллейбус переделан под видеосалон, туда набивается народ, а на телевизионном экране крутят практически бессюжетный китайский боевик. Чувствуешь, что взрослеешь и впадаешь в детство одновременно. Тебе не интересно? Тебе не холодно?..
Мне интересно и мне не холодно. И потом не холодно, там, на ледяной кухне без батареи, в медленном густом дыму, которым её заволокло полностью. В дыму было всё – и варёная картошка, наспех разломанная и политая подсолнечным, не рафинированным маслом, смешанная с репчатым луком, и водка… Или спирт? Нет, пусть будет водка. Так вполне могло быть – дорогущая водка, картошка с маслом и ледяная кухня. И есть не хочется, правда. Я столько раз потом пыталась приготовить такую же картошку и наесться за тот раз. Не получалось, всё не то стало – картошка, масло, лук, дым…
А помнишь, ты рассказывал, что отец, когда лежал в больнице и уже тяжело болел, сочинял тебе, десятилетнему, стихи, а ты ждал их…
Слушай, ты ведь роман писал, кажется? Дашь посмотреть? Надо было тогда, сразу спросить, когда ты проговорился, но… Я думала будет ещё полно времени. А оказалось, его нет совсем. Вот с этого надо было начать…
Нелегкое дело писательский труд –
Живешь, уподобленный волку.
С начала сезона, как Кассий и Брут,
На Цезаря дрочишь двустволку.
Полжизни копить оглушительный газ,
Кишку надрывая полетом,
Чтоб Цезарю метче впаять промеж глаз,
Когда он парит над болотом.
А что тебе Цезарь – великое ль зло,
Что в плане латыни ему повезло?
Таланту вредит многодневный простой,
Ржавеет умолкшая лира.
Любимец манежа писатель Толстой
Булыжники мечет в Шекспира.
Зато и затмился, и пить перестал –
Спокойнее было Толстому
В немеркнущей славе делить пьедестал
С мадам Харриет Бичер-Стоу.
А много ли было в Шекспире вреда?
Занятные ж пьесы писал иногда.
Пускай в хрестоматиях Цезарь давно,
Читал его каждый заочник.
Но Брут утверждает, что Цезарь – говно,
А Брут – компетентный источник.
В карельском скиту на казенных дровах
Ночует Шекспир с пораженьем в правах.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
