Их так и прозвали – странная пара. Она ему не невеста, хотя каждый раз встречала его самолет в ослепительно белом подвенечном наряде. Молодая, румяная, статная, коса до пояса, она первая каким-то чутьем улавливала гул приближающейся машины и со всех ног бежала на взлетную полосу, что была расположена на окраине села, прямо за ее домом. Уже не пугали ни проливные дожди, ни сводящая с ума жара – было не до этого. Она просто торопилась с твердой уверенностью в сердце, что вот сегодня, буквально через несколько минут, случится настоящее чудо, которое просто обязано случиться именно с ней и именно в этот день…
Он ей тоже не жених, хотя если бы не его изрешеченное осколочными ранениями лицо, то вполне возможно, все девки в округе ночи бы не спали от мечтаний видеть рядом с собой такого сильного, рослого, красивого парня с обворожительной улыбкой и небесного цвета глазами. Может, так оно и было, да вот война все испортила.
…В июне 41-го он только закончил второй курс летного училища, как через пару недель ушел на фронт. Самое обидное, что почти всю войну прошел, до командира эскадрильи дослужился, к правительственной награде был представлен, да фашистский недобиток не дал до победы довоевать. В марте 44-го еле вернулся с боевого вылета – попал под перекрестный обстрел двух «мессершмиттов». Самого с того света еле вытащили. Машина, естественно, в кашу. Хорошо, в госпитале врачиха добрая попалась, молодость его, наверно, пожалела, или приглянулся ей мальчишка... Но вышел он оттуда почти как новенький. Лицо, правда, осталось обезображенным, не было у докторши времени красоту ему наводить, потому как с фронта прибывали тяжелораненые, и с каждым днем их становилось все больше. Потом, когда комиссовали, отправили в гражданскую авиацию. Дали старенький самолет, народ по отдаленным деревням развозить, по два-три рейса через день. Люди простые, приветливые. Со многими уже успел не только познакомиться, но и дружбу свести, потому как часто просили посылочку какую передать или пакеты с документами – чем не работа!..
Вот здесь-то, на последнем за текущий день рейсе, она и приглянулась ему, не его невеста. В Ягодничье летал раз в неделю, и каждый раз она его ждала. Нет, не именно его, а самолет, который непременно должен был привезти ей весть о чуде. Вот только почему-то оно не случалось. Уже в третий свой рейс он сообразил захватить с собою белую розу. Завернул в мокрую тряпицу и положил в укромное место у себя в кабине. И пока полтора часа летел до Ягодничьего, все размышлял, как и под каким предлогом отдать ей этот цветок. Да и возьмет ли?..
Степанида была шестой в семье, одна у восьми братьев. Когда 22 июня 1941 года по громкоговорителю, что висел у сельсовета, передавали речь Молотова, вся мужская часть населения тут же стала выстраиваться в очередь на призыв. Федора Федоровича, отца Степаниды, на фронт не брали по причине серьезного ранения в финскую. А старших ее братьев, всех пятерых, забрали тут же. Вместе с ними на передовую уходило и будущее Степаниды – три дня как они с Николаем подали заявление на роспись. По ком убиваться девке – по братьям, что дом отчий сиротой оставляют, или по жениху, который только и успел два раза поцеловать, когда с отцом-матерью свататься приходил?..
Истошным криком заходится село. В каждом доме солдат собирают и ревут ровно по мертвым. Старики украдкой слезы в сторонку смахивают да напутствия молодежи дают, дескать, еще при царе довелось вот так же в рекруты идти, «а там дисциплины посурьезней были, чтобы вражине ослабы не дать, и честь мундира не запозорить». Рекой лились брага и самогон, да только не брало похмелье никого, лишь запах сивушный по дворам стоял.
Пока жены да матери в голос воют, тетки да сестры да дочери старшие котомки в дорогу собирают. Кто знает, сколько немца этого треклятого гнать надо? Да и управятся ли до зимы?.. Бабки к образам приросли почти, с колен не встают, поклон за поклоном отбивают, «за сына, да за суседа, до за мужика всякого, что анчихриста идет домой прогонять». А когда всеобщий сбор у сельского клуба объявили, старухи второпях на себе прятали кто иконку маленькую, кто крестик нательный – мужикам своим украдкой сунуть да перекрестить на дорогу дальнюю. А у кого и родных не было, « так хучь чужому отдати на оберег, чтоб мне, старой, самой к Богу пойти, а тебе, милай, своими ногами к порогу родному вернуться»…
Подогнали четыре самолета для добровольцев, на несколько минут все вдруг притихли – прощались. Николай, уже никого не стесняясь, крепко обнял Степаниду, поцеловал прямо в губы, а потом долго смотрел ей в глаза, будто стараясь запомнить ее образ. Степанида вдруг немного отстранилась и вынула что-то из рукава:
- Коленька, хороший мой, возьми вот это! Пусть всегда будет с тобой. Бабка Акуля велела тебе взять. Говорит, чтоб никому не отдавал и берег пуще глаза.
В руках юноши оказались два обручальных кольца.
- Стеша, откуда это?
- Бабка с дедом венчались с этими кольцами. Так и прожили вместе пятьдесят семь лет душа в душу. Хорошие это кольца, Коленька, как оберег от сглазу завистливого да на брак ровный и крепкий.
- Стешенька, милая моя, это же очень дорогие кольца! Я не могу взять такой подарок. А ну как потеряю? Что тогда?
- Не потеряешь, Коленька! Такие вещи нельзя потерять. А потом, кто сказал, что это подарок? Просто ты пообещай, что придешь. Пообещай! Хотя бы затем, чтоб вернуть их мне.
- Конечно, верну! Непременно верну, Стешенька! Вот только отдам тебе одно кольцо, а второе заберу себе.
- Я буду ждать тебя, любимый! Что бы ни случилось с тобой, я буду ждать. Я никого не буду слушать и никому не поверю. Даже если все будет правдой, слышишь? Я буду ждать тебя всегда. И обязательно дождусь. Да, дождусь!!! И мы сразу поженимся, правда?
- Правда, милая, правда.
- Я буду ждать тебя в подвенечном платье…
Раздалась команда «Стройся!», и тут же заревели двигатели самолетов, которые заглушили все – и стоны, и крики, и причитания…
Война – это страх, который либо озлобляет человека, либо ломает его. Степаниду война закалила, сделала более сдержанной и суровой. Не по годам смышленая, она уже научилась разбираться в людях, знала, где и кому можно последнюю рубаху да хлеба краюху отдать, а где и для себя попридержать. Да и пацаны, мелочь пузатая, тоже как-то вдруг посерьезнели, лишний раз из дому не бегут, еще больше к отцу стали тянуться, о хозяйстве у них забота открылась. Матери бы не нарадоваться на помощников таких, да откуда радости-то браться, коли с фронта новости идут одна другой страшнее? И письма-«треугольнички» стали все реже приходить…
Зимой 42-го село снова начало выть в полный голос – потянулись похоронки. Отец с малыми все больше стал отлучаться из дома, а возвращался всегда смурной и злой. Тоже можно понять - обучал в школе пацанов военному делу, а сейчас на них приходят серенькие бумажки «убит», «взят в плен», «пропал без вести».
Через полтора года с разницей в две недели к ним тоже пришла беда – сразу три смерти. Трое старших. Если по первым мать голосила день и ночь, то третьего уже выдержать не смогла – остановилось сердце. Пришлось Степаниде хозяйство в свои руки брать, за тремя-то мужиками следить надо! Поначалу было тяжело, даже помышляла руки на себя наложить, но потом это как-то само собой забылось. Заботы о доме да о семье своей осиротевшей съели все мысли, и худые и хорошие.
Пересилила себя девка, все страсти обуздать сумела, не дала чувствам наружу вылиться. Хотя и слезы уже в глазах стояли, и ночами зубами скрежетала, и крушить все и вся была готова от бессилия и дикой усталости – переборола себя Степанида. Видит отец тоску в глазах дочери, видит и поделать ничего не может. Лишь ночами, когда удавалось хозяйке, молодой да зеленой, забыться беспокойным сном, подойдет к ней, нежно погладит по волосам, поцелует как в детстве, да украдкой перекрестит. Советская власть Советской властью, а Бога забывать негоже, все под Ним ходим…
В Ягодничье стали возвращаться мужики с фронта, калеки да инвалиды. Пару раз были какие-то малознакомцы, вроде из соседних деревень, хулиганить начинали, но их сразу пресекли и в сельсовет отправили. Что было дальше - никто не знает, только их потом не видели.
Фронтовики долго обживались после войны, потом начали односельчанок молодых обхаживать. Степаниде тоже досталось внимания – и подарками хорошими задаривать пробовали, в основном шоколадом и духами трофейными, и на вечеринках вокруг нее толпились, и сватов засылали. Пустыми оказались эти забавы – она ждала Николая…
Прасковья Федотовна шла по улице с невидящим взглядом. Волосы выбились из-под платка, и оттого женщина выглядела неопрятно, хотя каждый в селе знал, что главбух колхоза всегда следила за собой, как того требовала занимаемая должность. Сейчас в ней уже не узнать одно из первых лиц правления и первую красавицу в Ягодничьем. Спотыкаясь почти на каждом шагу, она медленно брела вдоль домов и усадеб. Потом внезапно подняла голову, оглянулась вокруг, как будто была здесь в первый раз, и повернула обратно. Пройдя немного, она поднялась на крыльцо и толкнула дверь.
Степанида мела избу. Подняв глаза, она уже хотела улыбнуться будущей свекрови, но тут же осеклась. Черная тень пробежала по ее лицу, глаза потухли.
- Что??? Что случилось???
Прасковья Федотовна молча передала девушке сложенный вчетверо листок. Та развернула его, не отрывая взгляда от гостьи, потом медленно опустила глаза и стала читать написанное.
- Николай Егорович… гвардии младший лейтенант… в бою возле дерев-ни… 18 апреля 1945 года…закрывая собой командира… пал… см-м-м-мертью… храб… нет… Нет! Нет!!! Не-е-е-е-ет!!!!!! – истошным голосом завопила Степанида. – Нет!!! Вы врете!!! Вы все всё врете!!! Не-е-е-е-ет!!!!!
На крик из сарая прибежал Федор Федорович, буквально за ним появились и мальчишки. Открыв входную дверь, они увидели жуткое зрелище: растрепанная девушка, без платка, с задранным подолом, каталась по полу, издавая какие-то нечеловеческие гортанные рыки. Лицо то ли бурое, то ли малиновое, пятнами, кулаками и головой стучит по полу что есть мочи, глаза какие-то бессмысленные.
- Федька, корец воды! Живо!!! – Отец сразу сообразил, что делать.; Ванька, ремень из сыромятины в сарае на стене, бегом!!! Прасковья, в комнате покрывало – ха!!!
Кое-как угомонили бедную девку. Ребята сбегали за фельдшером. Тот не заставил себя ждать, не впервой такие вот визиты. Сделал три укола и велел больной идти спать. Степанида поначалу протестовала, дома работы невпроворот, но лекарства оказались намного сильнее.
Когда все успокоилось, отец пригласил фельдшера и Прасковью Федотовну в кухню. Собрал нехитрую закуску, достал из шкафа початую бутылку самогона и стопки.
- Ты прости меня, Федор! – первый раз за все время подала голос женщина. – Я ведь не хотела говорить даже. Да молчать-то, небось, еще хуже выйдет. И к кому я пойду с таким горем? – она заплакала.
- Плачь, Прасковья, плачь, тебе легче будет. Ты все верно сделала. Я бы так же поступил. Это радость на одного, а беда – она общая… Разливай, Василий!
Фельдшер разлил спиртное по стопкам и встал:
- Давайте, дорогие, помянем Николая. Земля ему пухом, а герою вечная слава! – он еле заметно перекрестился. Прасковья Федотовна опять заплакала.
Василий, - Федор Федорович тоже встал, - я тоже хочу выпить за Николая. Вот только не как за убитого, а как за настоящего и живого героя. Хучь режьте меня здесь, а я верю, что Колька жив. И Стеша мне то же самое говорит. Слышь, Прасковья, рано по сыну слезы льешь, рано! Гроба еще никто не видел, и на могиле еще никто не был…
Степанида тихо стонала во сне. Отец несколько раз подходил к ней, поправлял то подушку, то одеяло. Уже поздно вечером она открыла глаза и попросила пить. Потом долго смотрела в темное окно и что-то шептала. Отец погладил дочь по плечу и легонько толкнул, показывая, что нужно спать.
- Папа, а ты тоже не веришь во все это?
- Нет, доча, не верю. Я и матера Колькиной сегодня так сказал. Пока сам лично не похороню – не поверю.
- Папка! Папка, я ждать его все равно буду, сильно-сильно ждать! Скоро война закончится, фашистов прогонят, и он обязательно вернется, слышишь? Он ведь обещал! Тем более… - она замолчала.
- Что, дочка?
- Кольца обручальные у него. Бабка Акулина как оберег передала ему. Он их просто обязан вернуть. И тогда я его уже никогда и никуда не отпущу.
Посидели, помолчали. В раскрытое окно ворвался свежий ветер, пузырем раздувая занавески. Где-то недалеко послышались шаги, а потом забрехала собака.
- Папка, пообещай мне, что когда будет победа, ты отдашь мне то самое платье, в котором была мама, когда выходила за тебя замуж…
…Самолет все-таки приземлился, сделав пять кругов над селом вместо привычных двух. С каждым новым заходом Степанида внутренне напрягалась. Не отрываясь она следила за крылатой машиной, нервно кусая губы. Кровь прихлынула к голове, и оттого в висках стучало все сильнее и сильнее: «Что-то будет… Что-то будет…». Ладонью загораживаясь от солнца, она как бы невзначай коснулась лба, и бешеный пульс молотом ударил по подушечке пальца. «Что-то будет… Что-то будет…»
Когда смолк рев двигателей, встречающие, бабка с дедом Самохваловы, неспешно двинулись к самолету, а Степанида почему-то осталась стоять на своем месте. Какая-то странная боль появилась в груди, она не давала спокойно вздохнуть и как будто шаром каталась внутри. Девушка попробовала на мгновение задержать дыхание, но это не помогло. Боль не то чтобы усиливалась, скорее обозначалась, передавая пальцам мелкую дрожь. «Что-то будет… Что-то будет…»
Дверь самолета открылась, но вместо людей, готовящихся к высадке, из проема вдруг начали высыпаться цветы. Много-много алых и белых роз. Они сыпались до тех пор, пока их гора не достигла днища фюзеляжа. Бабка с дедом остановились, недоуменно переглядываясь, а Степанида не двигаясь смотрела на цветы. Боль внезапно исчезла, а в голове возник несколько развязный вопрос: «И зачем?..»
Из ступора всех встречающих вывел окрик пилота, показавшегося на выходе:
- Эй, невеста! Живенько подбери цветы. Мне трап выбрасывать надо. Тут вот парню совсем лихо…
Будто очнувшись, Степанида подбежала к куче цветов и быстро-быстро начала их перекладывать, освобождая место под трап. Когда все было готово, она выпрямилась и отошла от самолета на несколько шагов, не сводя глаз с пассажиров, спускавшихся на землю. Показался последний прилетевший, молодой красноармеец в потертой гимнастерке, один пустой рукав которой был заправлен за ремень. Степанида остолбенела. Дыхание ее остановилось, глаза расширились, а губы стали немного подрагивать. Ноги подкосились, и невеста в своем ослепительно белом наряде просто села в пыльную траву. А спустя полминуты над аэродромом пронесся звонкий крик:
- Коля!!!!!!!!!
Позади красноармейца в дверях самолета стоял пилот. По его обезображенному лицу текли слезы…
и. п. павлов хоть выпить слабак
был известный любитель собак
чуть завидит проделает дырку
ток пропустит подставит пробирку
жаль профессор реакции фрейд
причинил ему видимый вред
раз надумал и. п. алкоголя
достоверно исследовать вкус
но не чтоб как неопытный коля
в лужниках отрубиться под куст
перед зеркалом собственноручно
выпивал совершенно научно
и в уме заприметив дефект
приблизительно понял эффект
если б сумму значительных денег
отслюнил мне стокгольмский синклит
было б ясно зачем академик
перед зеркалом в зюзю сидит
сам я больше в пивных не бушую
от вина не встаю на дыбы
и собаку держу небольшую
не сверля в ней особой дыры
я в научный не верю прогресс
даже к фрейду исчез интерес
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
