Александрова зарезали в 1993 году. Он работал в ресторане на проспекте Кирова вышибалой. У него был младший брат и пьющие родители. Кто-то его там пырнул и он умер на круглой лавочке в центре пешеходного проспекта в те времена, когда это никого не удивляло. Тем более, что это был Александров.
«Не АлексАндров, а АлександрОв!» Его фамилия много лет стояла первой в классном журнале. В восьмом классе, в четвёртой четверти, он зашёл в учительскую, взял журнал и сжёг его за школой. Его хотели исключить, но дали доучиться. В седьмом классе на перемене он начал бросать стулья из кабинета географии на третьем этаже в окно, выходящее в парк. Ему успели подать штук десять. Так, ни с того, ни с сего. Его хотели исключить… Мальчишки потом чинили стулья на уроках труда в мастерской.
Он у меня списывал алгебру, сидел впереди меня и мы решали один вариант. Перед контрольной всегда спрашивал - Всё в силе? Я кивала. И ждала, не переворачивала страницу, пока он не скопирует. Говорил, что я его лучший друг. На алгебре. У него не было постоянных друзей.
На уроке литературы мы читали по абзацам какой-то классический текст. Трое или четверо пробубнили свои куски, гул в классе нарастал, как всегда бывает во время скучных самопрочтений.
- Александров! – неожиданно закричала Нина Фёдоровна! – Ну-ка читай дальше.
В таких случаях, а именно если не попадаешь в точное место, где остановился предыдущий чтец, получаешь «два», не дочитав до первой запятой. Александров прочёл целую страницу, все слушали. Нина Фёдоровна всплеснула руками:
- Вот что тут скажешь, умеет человек с выражением читать. – И сдержанно добавила – Пять.
- Мра-азь!!! - орала учительница музыки, выгоняя его из класса.
Учительница музыки постоянно посылала Александрова в начале урока за баяном.
В шестом мы ставили «Авдотью Рязаночку». Он играл кузнеца. Выступали на «большой сцене» клуба имени Карла Либкнехта, где у нас время от времени проходили мероприятия. И практически в самом начале спутались со словами, что-то забыли, что-то повторили не так. Повисла угрожающая заминка… Тогда Александров взял пустую кружку со стола, из которой до того Гость пил «квас», «отхлебнул», вытер «усы» и «бороду» и сказал: «Хорош квасок, хозяюшки, но надо бы и об деле поговорить». Этого не было в сценарии. Дальше всё прошло как по маслу.
Что такое сериалы, мы узнали от Александрова. Он рассказывал нам их каждый раз, когда учитель выходил из класса.
- Итак, приходит Вова к Оле…
Это про наших одноклассников первого плана. У него было наготове бесконечное количество сюжетов про их жизнь – пошлые комедийные истории из цикла «влюблённые дома, на работе, в ресторане…» Все слушали и хихикали.
Все жили в одной стороне от школы, а я – в другой. Девчонки спрятали у Александрова портфель, потому что как всегда он «дурак, скотина и просто достал» В раздевалке он щипал девчонок за задницы. Я его один раз чуть не пришибла каким-то бруском с гвоздями, часть оборудования для наглядных материалов. Он сказал, что я дикая и отстал. А тогда, с портфелем, он дождался, когда мы разойдёмся по домам. Я шла в своём направлении одна сквериком зимой в темноте. Он выскочил внезапно и прижал меня к дереву. Где портфель? – Не скажу! Где портфель? – Не скажу! Да я и не знала. Шапка у меня была с опушкой вокруг лица, он ударил ладонями с двух сторон по опушке. А мне не больно! - Конечно, по мягкой шапочке. Замахнулся кулаком и не стал бить. Сказал: «Ну беги, беги, жалуйся. Завтра папа в школу придёт…» Иди вон! – закричала я ему вдогонку и заплакала. А знаете почему? Обидно, что он так про меня подумал. Даже оскорбительно тогда показалось.
Я была у него дома, когда нам велели с отстающими заниматься, а в школе кабинетов не нашлось. Он позвал к себе всю толпу, бегал, усаживал, растапливал печку.
Ещё один раз меня посылали, когда он генеральную репетицию проспал.
В булочной у Магистрали продавали самый вкусный хлеб по 30 копеек. Туда приезжали даже с других концов города и ждали, когда привезут. С этим хлебом ходили в гости.
В булочной я услышала:
- Эй ты, новенькая! Ты что, тут живёшь?
- Нет, я у телецентра живу, я за хлебом пришла.
- А-а, ясно. А я здесь, в Первомайском посёлке. Вот, тоже хлеба купил. – Александров отломил от буханки горбушку и с удовольствием начал уплетать. Но вдруг отломил ещё и протянул мне – Хочешь?
- А меня мама убьёт, если я так сделаю – сказала я, наслаждаясь хрустящей коркой.
- Пошли, нам немного по пути. Хочешь, покажу, где я живу?
Мы шли по Второй Садовой улице и болтали.
- Представляешь, если бы этот дом был невидимый?
Двухэтажный дом с красной штукатуркой в ряду одноэтажных деревянных собратьев невидимым представить было сложно, но я постаралась
- Я бы тогда шёл-шёл такой – он изобразил, как он вприпрыжку приближается к дому – и бамс!
Александров упал навзничь и лежал, потирая «ушибленный лоб» и скосив глаза к носу.
- Чёго смеёшься? Больно же – обиженно ворчал он, отряхиваясь.
Я хохотала ещё больше.
- Я вот в этом проезде живу, в самом конце, у больницы, идём, посмотришь. - Он показал мне дом с зелёными воротами – Приходи гулять.
Два первых класса я проучилась в новой современной школе, а в третьем мы переехали и я пришла в Институт благородных девиц. Бывший, конечно же. Парты в классе были старые, цельные со скамьями и столы под уклон. Их красили, видимо, столько раз, что капли краски свисали как сталактиты. Одним из развлечений было их отламывание во время скучных уроков. А в выемках для ручек и чернильницы краски скопилось столько, что она напоминала густое озеро с рябью на поверхности. Если ковырнуть, то можно получить мягкие, как пластилин, комочки. Можно из них что-то слепить, а можно просто испачкать кого-нибудь из шалости. Лестница в школе была старая, с коваными перилами и стоптанными до полного слияния в некоторых местах ступенями. Учителя спускались по ним боком, прижимая к груди журнал, чтобы видеть, куда ставить туфельку.
Новенькой оказалась не только я, но и учительница. Та, что учила класс два года, вышла на пенсию. Новенькая учительница представилась и открыла журнал:
- АлексАндров!
- АлександрОв! – раздался в ответ наглый пацанский голос, с вызовом напирая на ударное "о".
Его звали Сергей.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
