После сорока лет жизнь только...Мне надоела эта фраза, произнесенная гениально однажды и повторенная миллиардно до зубовного скрежета, и тем не менее.
Я страстно боялась сорока лет, потому что все ДО еще проходило под кокетливым тридцать плюс. После сорока менялся код, и человек ( в данном случае, я) разменивал пятый десяток.
Но ПОСЛЕ оказалось очень интересным. Настолько, что я этим интересностям даже потеряла счет.
Сейчас поясню.
После дня рождения, когда мне исполнилось сорок лет и пятнадцать дней, я почувствовала, что безумно начала болеть спина, болеть, чесаться и дергать пронзительно и жестоко. Через три дня из кожи вылезли два бугорка. Бугорки были розовыми, крепкими, напоминали ладненькие шишечки со склеенными чешуйками. На них было неудобно спать, и они очень явно торчали двумя горбиками из-под кофты.
Молодой, интересный и где-то тридцатилетний врач, которому я преподнесла бугорки, был очень спокоен и не удивлен на на одну тысячную секунды. Он объяснил, что розовые шишечки – явление характерное для некоторых женщин, явление изученное, рассмотренное, интереса для науки не представляющее, и отправил меня восвояси.
Через неделю бугорки лопнули ( эту неделю я очень кстати провела дома, используя отпуск), немного покровили, и на белый свет вылупились маленькие нежно-сиреневые крылышки, моментально обсохшие и легшие вдоль спины мягкими лиловыми тряпочками.
Я – человек, живущий реальным сегодняшним днем, и посему мне не нравились и не нравятся бесполезные предметы. Я взвесила последствия поступка – возможно, нелогичного или, допустим, неординарного, но соображения ликвидности по отношению к собственной жизни возабладали – вспомнив, что крылья теоретически требуются для полета, я решила попробовать взлететь над кроватью, чтобы было не так катастрофично падать. Розовато-лиловые крылышки приподняли меня в первый раз всего на двадцать сантиметров. Месяц взяли у меня тренировки по увеличению траектории, скорости скольжения и благоприятного приземления.
Очень сложно было удержаться от похвальбы и демонстрации своего летающего организма мужу, сыну, родителям и подругам, но я боялась опростоволоситься, поэтому вылетела из дома впервые вечером, часов в одиннадцать.
Маршрут показался мне очевидным – я летела к дому своего любовника, который объявил мне о расставании за неделю до моего дня рождения, то есть, около двух месяцев назад.
С любовником мы были знакомы уже довольно давно. Я работала нянечкой на дому, ухаживала за престарелыми, и он оказался соседом одной моей пациентки. Мы выходили с бабулей гулять, и он выходил гулять со своим пшеничным спаниелем. У нас с хозяином образовался роман, и у пациентки с собакой отношения тоже сложились неплохо – он подлизывался, глядя в ее глаза преданно и светло, она млела от внимания и дарила ему ежедневно полсосиски.
Любовник не был ни молодым, ни пылким, ни принцем. Но, видимо, мне надоела рутинная супружеская жизнь, поэтому состоялось обоснованное грехопадение - на что только ни пойдет провинциальная и немолодая госпожа Бовари?
То, что я так ценю в мужчине, в любовнике отсутствовало напрочь. Он заученно твердил о том, как заботится обо мне, и заунывно требовал секса через день после гинекологической операции. Он дарил мне задушенные стандартные три цветочка и расписывал свое романтическое начало. Он боялся жены и сослуживцев, поэтому мы встречались в его машине на окраине города, спешащие, потные и оглядывающиеся по сторонам. Я не видела в нем друга, но мне необходим был хоть какой-то выход из дома, как необходима была иллюзия того, что я еще способна кому-то нравиться.
В один из вечеров мой Ромео неудачно припарковал машину, и нас заметила подруга его дочери. К счастью, до секса в тот вечер мы не успели дойти, но преступление заключалось в том, что любовник сообщил жене о походе к заболевшему другу, а сам торопливо гладил мою коленку. Девочка не заметила коленку, но она была крайне удивлена, встретив дядю Гену в таком необычном месте с какой-то теткой.
На обратной дороге мой пылкий друг нервничал, обвинял меня в неосторожности, говорил, что встречи со мной не дарят ему такого удовольствия, как бы , в общем, хотелось, и, спровадив меня домой, не позвонил на следующий день, а, когда я осмелилась позвонить ему сама, он сухо сообщил мне, что, по всей вероятности, нам надо разойтись.
Я, видимо, слишком много от него хотела, но, будучи человеком благодарным, ни разу и ни за что его не упрекнула, всегда отвечала на его пламенные призывы, довольствовалась одним букетом в год и символической суммой на день рождения, посему, по большому счету, мне не в чем было себя упрекнуть.
Я летела спокойно и легко. Мысль о том, что пострадавшее из-за отставки эго запрятано в тело, несомое крепкими крыльями, давало надежду.
Любовник уныло брел между двумя клумбами, так же уныло перебирал за ним лапами спаниель.
- Эй, - шепнула я сверху, на уровне метра над головой того, кому было скучно во время наших встреч.
Любовник поперхнулся, закашлялся, открыл рот и побежал к своему подъезду, еще быстрее мчалась впереди него пшеничная собака.
Я плохо освоила повороты в воздухе, поэтому развернувшись медленно и осторожно, я полетела домой с мыслью, что над этим стоит поработать. Дома я раздумывала весь вечер о том, что стоит ли повторять полеты к зданию между клумбами, но решила, что одной встречи *земля-воздух* пока будет достаточно.
На следующий день меня ждал сюрприз – нежная лиловость крыльев помутнела, и на свет можно было разглядеть, что некоторые перышки стали чернильными. Сами же крылья выросли сантиметров на пять.
Я не боялась, что их увидит муж. Интимная жизнь наша проходила редко, в стандартной форме и в темноте. Я просто купила более свободные кофты и выбросила из дома облегающий трикотаж.
Через неделю после полета к Гене я встречалась в кафе с мамой. Обычно наши встречи так или иначе сводились к обоюдным обвинениям и упрекам, заканчиваясь взаимными обидами и раздражением.
Но в этот раз я подумала, что наверняка у мамы нет крыльев, пожалела ее и не ответила на замечание , что я невероятно потолстела и запустила себя.
Дома я заметила, что даже при тусклом свете видно, как треть перьев приобрела сочный темно-фиолетовый цвет, и крылья стали прочнее – я легче разворачивалась в воздухе и облетела вечером парк не два, а три раза. Я не боялась, что кто-то меня увидит – люди нечасто смотрят на небо, они всегда спешат, угрюмые и озабоченные, домой, им не до полетов и не до чужих успехов в небесах.
Через четыре дня я попросила добавки к зарплате, не заискивая и не унижаясь перед начальницей. Я спокойно перечислила ей свои заслуги за прошлый год, особенно напирая на то, что, начав работать в нашей фирме нянечкой , я за год выросла до администратора фирмы, отвечающего за координацию работы и ее качество.
Во время разговора мне все время хотелось чесать спину. Когда начальница сказала, что в моих словах есть резон и что она будет ходатайствовать за меня перед нужными инстанциями, я поняла, что крылья растут в режиме реального времени.
Так оно и оказалось. Перья наполовину потемнели, и крылья удлинились еще.
...Жизнь продолжается. Я летаю каждый вечер к морю и не боюсь заблудиться или упасть. Крылья давно и надежно меня держат, темные и уверенные.
Я долго думала над происшедшим, и меня мучали вопросы – где эти крылья были, когда мне исполнилось шестнадцать, двадцать пять, тридцать?
Ответа нет. Крылья появились только сейчас, даря мне радость и осознание того, что это я, это каждый мой поступок придали им надежность и уверенность...
Отказом от скорбного перечня - жест
большой широты в крохоборе! -
сжимая пространство до образа мест,
где я пресмыкался от боли,
как спившийся кравец в предсмертном бреду,
заплатой на барское платье
с изнанки твоих горизонтов кладу
на движимость эту заклятье!
Проулки, предместья, задворки - любой
твой адрес - пустырь, палисадник, -
что избрано будет для жизни тобой,
давно, как трагедии задник,
настолько я обжил, что где бы любви
своей не воздвигла ты ложе,
все будет не краше, чем храм на крови,
и общим бесплодием схоже.
Прими ж мой процент, разменяв чистоган
разлуки на брачных голубок!
За лучшие дни поднимаю стакан,
как пьет инвалид за обрубок.
На разницу в жизни свернув костыли,
будь с ней до конца солидарной:
не мягче на сплетне себе постели,
чем мне - на листве календарной.
И мертвым я буду существенней для
тебя, чем холмы и озера:
не большую правду скрывает земля,
чем та, что открыта для взора!
В тылу твоем каждый растоптанный злак
воспрянет, как петел ледащий.
И будут круги расширятся, как зрак -
вдогонку тебе, уходящей.
Глушеною рыбой всплывая со дна,
кочуя, как призрак - по требам,
как тело, истлевшее прежде рядна,
как тень моя, взапуски с небом,
повсюду начнет возвещать обо мне
тебе, как заправский мессия,
и корчится будут на каждой стене
в том доме, чья крыша - Россия.
июнь 1967
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
