- Привет, что так поздно? (Чмок!) С проектом задержали? Ну, давай, раздевайся, ужин на столе. Руки помой. Да не это полотенце! Это Вовкино полотенце, а твое - вот, зеленое. Сколько раз говоришь, а все без толку! Ну, иди, садись. На ужин вчерашние щи, сегодняшняя гречка и завтрашние котлеты. Завтрашние - потому что я их на завтра нажарила, но Вовка уже съел всю курицу, поэтому тебе придется котлеты. А завтра что есть будем - не знаю, у меня денег на два дня осталось. Ну да ладно, что-нибудь придумаю. Но, вообще-то, ваш Назарыч мог бы вам зарплату и поднять. Вон у Леваковой Нинки муж по восемьдесят приносит, на все хватает. Они своему Родиону репетитора наняли по математике, а то этот чертов еге, или оге, гиа (бряк! - вилку уронила) или как там это у них называется...
- Да.
- Что да? Что ты дакаешь? Оторвись от планшета, а то ведь как дите малое! Раньше мужики за едой хоть газеты читали, умнели хоть, а ты все в планшете этом своем! Я с тобой о важном разговариваю, а ты! Вовке сапоги на зиму нужны, в школу за питание, а ты все - да! да! (Хрясь! - муху полотенцем). Господи, куда мои глаза глядели, когда замуж выходила?
- Наверное, нет.
- Что нет? Что ты заладил - нет, нет? Да, у меня нет пальто! То есть пальто есть, но старое, уже в нем не выйти. Кстати, Труничевы нас зовут на арбузник. В субботу. Я тогда с утра постираю, супчик сварю, чтоб Вовке было что поесть, когда с тренировки придет, и часам к трем пойдем. Надо только куртку с антресолей достать. Достанешь?
- Очень вкусно. Дай еще котлетку.
- Да ты меня, вообще, слушаешь? Блин, когда еще семейные дела обсудить, как не за ужином? Ты вечно на работе, я тоже, между прочим, не в потолок плюю с утра до вечера. Ты к Труничевым пойдешь?
- Я спать (забирает планшет с собой).
- Козел! (Плачет на кухне, заедая слезы последней котлетой с майонезом).
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
