— Человек, который много думает, загоняет себя в ловушку интеллектуального одиночества – медленно, придавая значение каждому слову, произнёс Кир. Закусывать он не стал, но намотал вьетнамскую лапшу на вилку и вращал эту бобину в тарелке вокруг своей оси туда и обратно.
— Какого ещё одиночества? – высасывая лапшу прямо из тарелки, откликнулся Степ – ты один-то бываешь? Друзья, сестра, бабы… Не грузись и не грузи!
— Хуй там – Кир бросил вилку и взял бутылку, чтобы разлить ещё по одной – Я устал. Зажигать, веселить устал! Сегодня устал… Или вчера…
— Мне не наливай, пропущу. Домой же добираться ещё. – прервал его Степ.
— А-а-а… домой… Степ, скажи мне, а вот для чего ты живёшь, смысл у твоей жизни какой?
— Да блин, Кир, попроще нельзя? - Степ было усмехнулся, но, подумав, ответил – Смысл… Ну, семья смысл. Жена, дочь. Я люблю свою семью, для них живу.
— Семья? Нет у тебя никакого смысла! С утра я пил и хотел, чтобы кто-то пришёл, чтоб не так погано было пить. Сейчас понимаю, хорошо, что ты, а не кто-то. С ними ещё поганее могло… А ты…- Кир навалился на Степа, лбом в лоб, глаза в глаза – С тобой просто и ясно. Ты не строишь из себя и тем счастлив. Счастье – это умение жить без смысла. Тупо, но понятно.
— Ёбнутый ты на всю голову – спокойно отстранился Степ.
Кир достал коробок и стал закручивать косячок, глянув на Степа вопросительно.
— Не – поморщился тот – ты ж знаешь.
Кир сделал затяжку, пошла резкая вонь. Степ почувствовал, что может сблевать в любую секунду, он начал крутить головой в поисках воздуха и… открыл глаза.
Тошнота отступила, но ещё угрожающе ворочалась в сдавленной рёбрами груди. Надо побродить.
— Слон, блин – заспанная взъерошенная Лара взглянула на него хмуро –Хлопаешь, шуршишь. Потный чего?
— Да так… — замял было Степ, но потом произнёс — Кир приснился.
Лара ответила после небольшой паузы:
— Да не лезь ты после кофе той же ложкой в сахарницу! Пей и ложись. День завтра суматошный. Тебе убраться везде до гостей, помнишь? — она развернулась и пошлёпала в спальню, бормоча на ходу – Сны ему снятся. Я думала прихватило где.
«Покрасилась» — заметил Степ только сейчас.
Первый раз Кир ему приснился через месяц после смерти. Шёл Степ с друзьями по улице, но заметил в боковом переулке фигуру и подошёл ближе, приглядеться. «Кир?» Кир кивнул. « Ты что, не умер?» Кир покачал головой «нет» в знак подтверждения. «Ты дурень! Ты разыграл всех? Пошли, пошли признаемся, они простят!» Кир покачал головой «нет» и Степ замолчал. Кир повернулся и пошёл в темноту. Хорошо пошёл, ровной уверенной походкой, как когда-то. «Он выздоровел» — подумал Степ, просыпаясь.
Они с Ларой пошли провожать Кира до автобуса. Все были пьяны и Киру не хватало подвига. Он высмотрел на противоположной стороне улицы двоих типично одетых элементов с борзыми замашками и привлёк их внимание тем, что остановился и стал разглядывать приблатнённых в упор. Те ответили взаимностью не раздумывая и пошли в наступление.
— Нада чо? – сказал сутуловатый высокий парень с впалыми рябыми щеками, подойдя к Киру вплотную. Мелкий встал поодаль
— Э-э, ребят, мы вас не трогаем – подбежал Степ и попытался увести Кира от стычки. Но было поздно.
— А тебе нада чо? – высокий схватил Степа за рукав.
— Ничо! – Степ повернулся к мелкому – Земляк, мы местные, дружбана провожаем.
— Стёпа, отойди нах… Я этих козлов недоношенных беру на себя – влез Кир.
Лара стояла в стороне.
— Кто местный? – заинтересованно спросил мелкий – Ты? Кого знаешь, назови? Иди в сторону, местный. А вот дружбанчику твоему пиздец. Вызывай катафалк.
Он отстранил Степа, а в это время высокий ударил Кира в живот. Кир скрючился, упал, но подкатился под ноги высокому и тот повалился на него сверху. На снегу началось молотилово.
— Убери своего, по-хорошему прошу – сказал Степ мелкому.
Мелкий не услышал как-будто, только наклонился к дерущимся и крикнул длинному в ухо:
— Гаси его!
В этот момент Степ сшиб с головы мелкого вязаную шапку-пидоровку и мгновенно получил ответ в челюсть. Чуть повело, но кулаки уже были в работе. Через несколько секунд обе пары сплелись в общий клубок.
Тут сорвалась с места Лара.
— Моего мужа бить?
У мелкого задралась куртка и Лара долбанула его острым носком ботинка по голой пояснице несколько раз. Они уже находились посередине проезжей части и мешали движению. Тут из одной из остановившихся машин вышел прилизанный тип и спросил у Лары:
— В чём дело?
— Иди в хрен! – отмахнулась Лара.
— Ты дура, домахаешься щас. На мои номера погляди.
— Мне похрен твои номера! — распалилась Лара. – Срать мне на ваши номера, понял?
Тип вздулся, но замешкался, то ли подбирая выражения, то ли выбирая план действий.
— Лар, пошли отсюда быстро, они смылись. – Степ с разодранной щекой и окровавленными фалангами обнял Лару и принудительно повёл в сторону, через плечо бросив типу – Командир, извини, торопимся.
Кир встал с трудом и поплёлся за ними, подскальзываясь и спотыкаясь.
— Придурки – сказала Лара дома, отдышавшись от возмущения.
— Да я сам бы с ними разобрался, зря вы полезли. Бли-ин, этот пидарас мне нос сломал!
— Тебя убить мало – отрывалась Лара. Она выпила, забросила в рот колбаску и направилась в спальню – недолго тут сидите. Я спать, мне на работу. Стёпка, смотри, не встанешь же.
— Я разбужу! – отозвался Кир гнусаво из-за ваты в носу. – я ваще могу не спать.
Степ заржал внезапно.
— Атаманша, блин. Не, нам повезло, что этот тип козырный подвернулся вовремя. И что не вызвал никого.
— Надо было и ему тоже навешать, чего ты меня утащил – взмахнул руками Кир и на пол полетела бутылка. Он попробовал её подхватить, но она выкрутилась и покатилась, а Кир, вроде сначала тянувшийся за ней, постепенно сполз с табуретки и растянулся поперёк кухни, отходя ко сну.
В этот момент Степ заметил, что его отражение в ночном окне улыбается. Там, в темноте, он выглядел почти таким же молодым и беззаботным, как тогда.
— Хорошо выглядишь – за спиной отражения показалось повзрослевшее лицо Кира.
Степ вздрогнул.
— Нихуя себе. Здорово! А ты вроде поседел.
— Есть немного. Не хочу отставать от реальной жизни. Зато не лысею, как некоторые. – подмигнул Кир.
— Так, значит, и живёшь?
— Так и живу. Без тела и без смысла. Всегда счастлив.
— А я тебя ждал.
— Ды-к. Поздравляю, ты вроде как уже родился.
Степ глянул на часы .
— Ага, вроде как. Гостей жду.
— Наши все будут? Толич, Вован, Ирка?
— Обещали.
— Хреновенько как-то у вас. Ишачите, ишачите, а всё там же, в работягах. – поддел Кир.
— А у вас?
- У нас рай на земле. Слоняемся, ничё не делаем, ничё не хотим. Иногда премию дают. Можно подарок сделать кому-нибудь из… Из тех, кто поймёт. В общем, у тебя днюха, дата, 45. Вы любите даты, я с подарком.
— Ух ты! Что это?
Кир протянул Степу весло.
Степ хотел что-то спросить, но вместо этого самопроизвольно сделал гребок, почувствовал воду, налёг и стал прибавлять, прибавлять с азартом пятнадцатилетнего подростка. Распашная двойка наращивала скорость, оставляя вдалеке свистки тренера и динамовскую базу. Сзади грёб Кир, лодка неслась по Волге, огибая Казачий остров, мимо рыбаков на берегу, случайных отдыхающих с палаткой, толпы гостей. «Это же мои вечерний гости» — подумал Степ. Толич болел за друзей, сложив руки рупором, а Вован размахивал над головой какой-то корягой, бултыхая изрядным пухленьким пузцом. Мелькнула тёща с торжествующей улыбкой, напоминая всем видом, что после финиша, надо ей срочно перевесить багетку. Чуть ближе к воде на песке сидели обнявшись Лара в сарафанчике с воланами и Анютка с новой татушкой вдоль бедра. А двойка неслась вперёд мимо отца, ещё в своём уме, довольно кряхтящего и припевающего бодрый марш, мимо матери, в глазах которой искренняя наивная гордость, скрываемая полноводием, готовым превзойти волжское…
— Кир, а где твои? – обернулся Степ, опустив весло.
— Па, ты не спишь? А я тебя с днёмчиком! – Анютка обняла Степа за шею и чмокнула три раза. Затем открыла холодильник, налила себе колу и подняла стакан – За тебя! У-у, рано ещё. Я досыпать. Но я была первая – лукаво подмигнула она и испарилась.
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
