Улица Вавилонского столпотворения. Откуда взялось слово “столпотворение”, я не знаю. Это, наверное, когда с толпой творят все, что угодно… Или сама толпа творит угодное только ей. Нет, не потому эта улица Вавилонского столпотворения. Я имею в виду последствия толпотворения – когда наказание за содеянное уже вступило в силу и получилось то, что написано в Ветхом Завете: никто не понимает друг друга и совершенно к тому не стремится. Я говорю буквально, без аллегорий: на этой улице никто не понимает друг друга.
Может, оттого здесь такая тишина. После больших потрясений всегда бывает тихо, потому что не все поняли, что произошло нечто серьезное.
Вот идут дети дракона - дракона цвета жженой слоновой кости. Он раскинул свое старое, но по-прежнему гибкое туловище по горам и долам, по ступенчатым склонам, где растет рис, мимо больших городов и деревень. Дракон ревниво бережет своих детей, но их так много, что он не в силах согреть своим телом каждого из них - дети остаются без призора и разбегаются в разные стороны, минуя незаметно любимого праотца. Теперь двое из них идут по улице Вавилонского столпотворения, возвращаются домой, на снятую квартиру. В руках у мужчины – пакетик с маринованными огурцами, которые он покупает на рынке, у русской бабушки. Девушка кокетливо держит парня под руку. Они улыбаются, несмотря на жуткую усталость – сейчас придут домой, нажарят картошки и съедят ее с огурцами. Потом лягут спать. Утром рано опять пойдут работать, а вечером снова с огурцами домой. Удивительно, они уже не первый год так тихо шагают по этой улице с пакетиком ужина! Помнят ли они своего праотца?
А навстречу им идут люди, на первый взгляд, не имеющие никакого отношения к Вавилонскому столпотворению. Они слишком открыты и добродушны - настолько открыты и добродушны, что ходят всегда с распростертыми объятиями! Видя такое благодушие, невольно кидаешься навстречу этим людям, находя в них - наконец-то! - не толпу безликую, а индивидов, готовых сочувствовать любому проявлению духовного родства. С криком "Здравствуй, брат!" кидаешься с открытые объятия. Но стоит только приблизиться, как раздается звон разбитого стекла... На лбу твоем - шишка, а в сердце - обида. На самом деле, они и есть авторы легенды о нелепом творении толпы. Эти люди идут к синагоге, похожей на частную собственность немецкого бюргера, и все время, как бы часто они тут не бывали, удивляются тишине вокруг. И - по-прежнему несут в руках хрупкую стеклину.
Рано утром, по другой стороне улицы к храму тянется цветастая цепочка – иногда она гремит пустыми банками, а бывает, что несет с собой белеющие во тьме весеннего утра веточки вербы. Купала православного храма, аппетитные луковицы, напоминают не выключенные утром неоновые лампы на вывеске магазина. Как все земледельческие народы, русские любят праздники. Это почти единственное, что объединяет их на время поста и кутежа, обряда и застольного беспорядка, веры и беспамятства. Цветастая цепочка людей тянется к храму, чтобы в дыму ладана побыть вместе, восчувствовать утраченную соборность. Прихожане считают тишину хорошим признаком - она предвещает однообразно текущее время - время без перемен.
Эпоха, когда праязык человечества, породив в мучениях новые языки, нами забыта. Все улеглось, сгладилось, простилось. Каждый идет свой дорогой и не пытается спросить другого: “Ты кто?” Все равно его не помнят, не понимают.
