Жаркий июль 1980 года в Эстонии. ДКБФ (Дважды Краснознамённый Балтийский флот). Водолазный дивизион в заливе Хара-Лахт близ посёлка Суурпеа готовится к очередной встрече Дня ВМФ. Пятница 25-го и суббота 26-го перед воскресным праздничным днём 27 июля. На кораблях проводятся большие приборки; на территории воинского подразделения подкрашивается Матросский клуб, тщательно прибираются причальная стенка и плавпричал. Громогласный, около двухметровый комдив, хлёсткий в ругани, как штормовая волна, в эти дни до самого вечера на дивизионе; он глазаст, придирчив, вездесущ и на приборки и работы выкуривает из кубриков и шхер даже неприкасаемых годков (старослужащих матросов).
Это мой последний - третий - День Флота на срочной матросской службе. «Трубить» остаётся чуть больше «ста дней» - не до приказа, а до ДМБ (демобилизации)! В Москве вовсю идут 22-е Олимпийские игры и по телевизору обильно транслируют спортивные соревнования.
Вечером 25-го из эстонского колхоза возвращаются с уборки картофеля наши дивизионные морячки. Это ежегодная шефская помощь воинской части гражданским поставщикам овощей. Мой друг-годочек Олег Фурманов, с кем не виделись уже дней пять (целая вечность!), врывается в кубрик и вместо приветствия восклицает:
- Серёга, Высоцкий умер! Наши радисты по «Голосу Америки» сегодня услышали» …
Высоцкий!.. Стоит ли говорить, чтО он значил для людей советской эпохи! И для нас, служивых, 20-летних парней, нередко переделывающих его песни на свой, флотский лад…
Как и положено уважающим себя старослужащим, ко Дню Флота у нас было припасено запретное спиртное. Хранил его я, собственноручно зарыв несколько бутылок вина в песок пожарного ящика на баке РБ (рейдовый буксир). Ошеломлённый скорбным известием, затмившим радость от приезда лучшего друга, я ринулся к тайнику, достал 750-граммовую бутылку портвейна («огнетушитель»). Молодых сослуживцев мы выдворили из кубрика и откупорили портвейн. И выпили – за помин души Поэта… А потом пели под мою гитару песни Высоцкого – все, какие знали. И делились вином и скорбью уже с другими нашими годочками на других кораблях и катерах: вечером на дивизионе офицеров и мичманов почти не оставалось, и личный состав чувствовал себя относительно своевольно…
… 35 лет прошло с того бурного, незабываемого времени: последние месяцы нашей трёхлетней службы, Олимпиада в Москве (а мы – ОЛИМПИЙСКИЕ дэмэбэшники-дембеля!), парусная регата в Таллинне, как морское крыло Олимпийских Игр, и на фоне всего этого - смерть Высоцкого-буревестника, о которой мы узнали на окраине великой державы едва ли не первыми…
В этом году День Флота выпал на 26 июля, и я готовлюсь к поездке в Новороссийск к своему дорогому другу Олегу Фурманову. Мы снова традиционно будем отмечать этот день. Приедут на встречу и некоторые наши бывшие сослуживцы по ДКБФ - из Крыма, из Моздока, из Вологды. Флотское братство!..
Время состарило нас, мы давно пережили 42-летний возраст поэта, поседели и, согласно законам бытия, стали отставать от молодых. Мы, но не он. Время отодвигает назад нас, а Высоцкого - на все эти 35 лет - оно продвинуло вперёд. И будет продвигать в будущее всё дальше и дальше, ибо, как сказал другой великий русский поэт, большое видится на расстоянье…
Олег Поддобрый. У него отец
был тренером по фехтованью. Твердо
он знал все это: выпады, укол.
Он не был пожирателем сердец.
Но, как это бывает в мире спорта,
он из офсайда забивал свой гол.
Офсайд был ночью. Мать была больна,
и младший брат вопил из колыбели.
Олег вооружился топором.
Вошел отец, и началась война.
Но вовремя соседи подоспели
и сына одолели вчетвером.
Я помню его руки и лицо,
потом – рапиру с ручкой деревянной:
мы фехтовали в кухне иногда.
Он раздобыл поддельное кольцо,
плескался в нашей коммунальной ванной...
Мы бросили с ним школу, и тогда
он поступил на курсы поваров,
а я фрезеровал на «Арсенале».
Он пек блины в Таврическом саду.
Мы развлекались переноской дров
и продавали елки на вокзале
под Новый Год.
Потом он, на беду,
в компании с какой-то шантрапой
взял магазин и получил три года.
Он жарил свою пайку на костре.
Освободился. Пережил запой.
Работал на строительстве завода.
Был, кажется, женат на медсестре.
Стал рисовать. И будто бы хотел
учиться на художника. Местами
его пейзажи походили на -
на натюрморт. Потом он залетел
за фокусы с больничными листами.
И вот теперь – настала тишина.
Я много лет его не вижу. Сам
сидел в тюрьме, но там его не встретил.
Теперь я на свободе. Но и тут
нигде его не вижу.
По лесам
он где-то бродит и вдыхает ветер.
Ни кухня, ни тюрьма, ни институт
не приняли его, и он исчез.
Как Дед Мороз, успев переодеться.
Надеюсь, что он жив и невредим.
И вот он возбуждает интерес,
как остальные персонажи детства.
Но больше, чем они, невозвратим.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
