А следующей зимой Чия заболела. Она лежала в пещере своего отца возле самого очага и дрожала от холода. Она закуталась в большую шкуру росомахи и все равно дрожала. Внутри у нее что-то хрипело, а от кашля болел живот и сводило ноги.
Мыа не отходил от нее уже целых три дня. Так и жил в чужой пещере. Мать не возражала: меньше ртов - больше мяса. Тем более что охотник из Мыа совсем никудышний. Сестренка Чии - Кая, худющая девочка с огромными глазами - испуганно поглядывала, как он распоряжается в ее жилище. Он ведь не просто давал Чии кислые красные ягодки. Нет, он брал оленью кость и толок их в своей глиняной чашке, наливал воду и грел на костре. Чия пила эту лечебную воду и, должно быть, поэтому до сих пор не умерла.
Когда ягодки закончились, Мыа послал Каю за новыми. Их нужно было выкопать из-под снега в низине по ту сторону холма. Но Кая не дошла до холма. Громко крича, она ворвалась в пещеру и бухнулась на шкуру при входе.
- Там птица! Большая птица!
- Мало ли больших птиц на свете, - проворчал Мыа. - Нам все равно ее не поймать.
- Хотя бы посмотри на нее! Это очень страшная птица!
- Ладно, посмотрю. А ты пригляди за сестрой.
Но Кая увязалась за Мыа и теперь стояла у него за спиной. Птицу было видно от самой пещеры. Мыа сразу понял, что ягодок он не достанет, пока птица не улетит, потому что размером она была не меньше мамонта и летала как раз над брусничным болотом. Все племя потихоньку вышло из пещер и теперь молча смотрело в небо.
Птица покружила еще немного, взмахивая широкими кожистыми крыльями, а потом вдруг повернула в сторону деревни и стала быстро снижаться. Почти все с визгом разбежались, и только Мыа видел, как птица влетела в одну из пустых пещер и осталась там.
Немного погодя любопытная Кая снова подошла к Мыа и спросила:
- Что это?
Мыа понял ее вопрос и сказал:
- Мы будем называть это - дракон.
Он сам сходил за брусникой, а когда вернулся, возле пещеры с драконом уже стояли люди и обсуждали, как его убить.
- Много мяса! Очень много! - подзадоривал охотников Рыо, стуча копьем в плотный снег. - Хватит всем!
Мыа послушал брата, хмыкнул и пошел заваривать чай.
Назавтра люди еще ничего не придумали, но построили перед входом в пещеру частокол из молодых сосен, чтобы дракон не смог выбраться. Рыо настолько разошелся, что бросил в пещеру большой камень, надеясь ранить дракона. В ответ из темноты метнулось желтое пламя, и от частокола остались обугленные пеньки.
Люди снова разбежались и больше уже не возвращались. Все поняли, что дракона им не одолеть. Но Мыа это не интересовало, потому что Чии становилось все хуже. Ее тело сделалось горячим, а щеки ввалились так, будто она месяц не ела. Мыа держал ее за руку и чувствовал, что это из него уходит жизнь.
А еще через два дня Кая вместе с ягодами принесла новость, что дракон вылез из пещеры и улетел.
- Зачем же он прилетал? - спросил Мыа, чтобы поддержать разговор.
- Не знаю. Я думала, он злой и есть хочет. Нас есть. А вышло, что просто так.
- Просто так? - переспросил Мыа. - Посиди с Чией, я пойду посмотрю.
Пробравшись сквозь остатки частокола, Мыа осторожно вошел в пещеру. Остро пахло большим опасным зверем. Стены покрылись копотью от его дыхания. На расплавленном и застывшем камне остались впечатляющие следы когтей. А в самой глубине у стены лежала мягкая зеленая шкура, излучавшая нежное, ласковое тепло.
Мыа завернул Чию в эту бесконечно теплую шкуру, лег рядом и впервые за несколько дней по-настоящему заснул. Теперь он был убежден, что ничего не бывает просто так и что все будет хорошо.
Штрихи и точки нотного письма.
Кленовый лист на стареньком пюпитре.
Идет смычок, и слышится зима.
Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,
Здесь осень музицирует сама.
Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.
Вольно мне было музыке не верить,
Кощунствовать, угрюмо браконьерить
В скрипичном заповеднике души.
Вольно мне очутиться на краю
И музыку, наперсницу мою, -
Все тридцать три широких оборота -
Уродовать семьюдестью восьмью
Вращениями хриплого фокстрота.
Условимся о гибели молчать.
В застолье нету места укоризне
И жалости. Мне скоро двадцать пять,
Мне по карману праздник этой жизни.
Холодные созвездия горят.
Глухого мирозданья не корят
Остывшие Ока, Шексна и Припять.
Поэтому я предлагаю выпить
За жизнь с листа и веру наугад.
За трепет барабанных перепонок.
В последний день, когда меня спросонок
По имени окликнут в тишине,
Неведомый пробудится ребенок
И втайне затоскует обо мне.
Условимся о гибели молчок.
Нам вечность беззаботная не светит.
А если кто и выронит смычок,
То музыка сама себе ответит.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
