Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться около него; прохожие замечают лишь дымок, уходящий через трубу, и проходят своей дорогой
В раннем детстве, в начале-середине шестидесятых годов двадцатого века, этот день стоял для меня в сторонке от всех других праздников. Он был другим. У меня к нему было много вопросов. Не всё в нём, и в отношении к нему людей, было понятно. Но как-то умудрилась тогда, маленькой, осознать – это очень, очень большой праздник. Просто, как говорила бездетная, и потому без ума любящая моего отца, его московская тётка, когда надо было выразить исключительность явления или вещи
- Это что-то особенное!
Да. Праздник день Победы это действительно что-то особенное. Несравнимое ни с какими другими датами и торжествами.
Мы подрастали, обзаводились новыми знаниями о жизни, в нас проклёвывалась любовь к традициям, к обрядовым праздничным действиями, к вкусной праздничной еде, к подаркам…
Очень хорошо помню осознание Нового Года. Столько интересного, удивительного вокруг! Хотя бы то, что каждому встреченному нами с папой по пути из магазина он говорил
- С наступающим!
И ему радостно отдавали в ответ
И вас с наступающим! Здоровья, счастья!
Я долго не понимала что это такое, - «С наступающим», пока не спросила у отца, и он мне объяснил, что это просто подходит, наступает Новый Год.
Где-то тут же рядом вертелось ещё более непонятное слово – сочельник. Слово богатое на ассоциации, тут тебе и сочник из песочного теста с творогом, и ельник с новогодним смыслом, и загадочный город Сочи, где никогда не бывает снега, как мы тогда считали, и челн из Пушкинских сказок, и человек, и челядь, да много, всего не перечесть, хорошее слово, занятное.
Про сочельник мне мама объяснила. Был ещё «канун». С ним я тоже со временем разобралась, хотя из всех новогодних слов оно казалось мне самым сухим и звучанием своим как бы намекающим не на начало, а на конец чего-то.
Ну а праздничная ёлка, можжевельник в нашем случае, изукрашенное привезёнными из Москвы сверкающими игрушками дерево, подарки из детского садика, потом из школы, с работы родителей, утренники,костюмы. Это ведь так здорово.
А главное, обнаруженная нами возможность не сразу ложиться спать в новогоднюю ночь! Нет, ну сначала лечь конечно, пожелать родителям хорошо встретить праздник где-то на их общем сборище, а потом, как хлопнет входная дверь, и начнут удаляться их голоса вниз по дорожке к клубу, встать, одеться и очутится на улице, за углом дома, где собираются такие же как ты «невинные овечки». И начинать встречать Новый Год со всей новизной ощущений и неистощимостью энергии.
Подглядывать, хихикая и шикая друг на друга, в закрытые темным киношным сатином окна клуба,и, слыша взрывы смеха, видя счастливые улыбки, убедиться, что родителям уже не до нас, а если даже увидят, ругать не станут.
Бегать из квартиры в квартиру, разглядывать игрушки на соседских ёлках, пробовать новогодние угощения, с гордостью тащить гостей к себе, поскольку и у нас мама настаралась, вкусного много.
Слушать, как на горе, в Голубой бухте поют-заливаются, уже дошедшие до состояния выплёскивания души, застольные кампании. С горки пение скатывалось до нас не в полном объёме, чуть потише. Но очень нравилось. Репертуар был известный и исполняемый всей страной на все праздники. "Хазбулат удалой - полна сакля твоя …", "Шумел камыш - деревья гнулись…", "Поедем красотка кататься…", "Так будьте здоровы, живите богато…"…
И так, пока не сморит всех, как всегда внезапно, навалившаяся усталость. Отличное праздничанье!
Были праздники и попроще – Первое мая и Седьмое ноября. Но они подкупали тем, что всех желающих всегда в эти дни везли в город на автобусе или катере. Мы обзаводились разноцветными шарами и маленькими красными флажками, важничали в детских "матросках", таких красивых!
На мамах трепетали прозрачные шарфы, и так изящны были их ножки в туфельках на толстых высоких, слегка скошенных вперёд каблучках, так крепко были затянуты талии широкими черными лаковыми поясами с застёжкой-
гребёнкой. А ещё почти у всех наших мам в начале шестидесятых годов были прикреплены на платьях у плеча или у выреза смешные мохнатые пластиковые броши "хризантема". Мода такая.
Папы,в костюмах со свободными пиджаками и широченными штанинами, в рубашках с галстуками, в шляпах, выстояв очередь под бортом грузовика, изображающего буфет, приносили нам бутылку лимонада, себе и мамам по кружке пива или стакану местного колхозного вина и бутерброды на всех, с хорошей ветчиной, с сырокопчёной Московской.
А больше всего мне нравились бутербродики с икрой. Сразу и с чёрной и с красной. Кусочек хлеба был наискось перечёркнут фигурно вырезанной извилинкой сливочного масла, с одной стороны от которого он был намазан черной, а с другой - красной икрой. Вдоль бутерброда обязательно лежала веточка петрушки, а на одном из краешков красовалось колечко лука. Это была очень вкусная еда.
На набережной звучала громкая музыка. Везде после демонстрации толпился народ. Все кафушки, столовки, павильончики, забегаловки были открыты. На всех судах, стоящих у причала и на рейде бухты были растянуты гирлянды флагов расцвечивания.
Нам покупали мороженное, давали денег на карусели, которых тогда в нашем городе было всего два вида – вертушка с сиденьями на цепях, которые здорово отклонялись, когда набиралась скорость,и тогда надо было орать со свей дури, потому-что орали все. И качели-лодочки, что бы раскачать которые, требовалось ритмично и синхронно с соседом приседать, вынося корпус слегка вперёд. Но нам и с таким простенькими карусельками вполне хватало счастья.
Ещё были праздники 8 Марта и 23 февраля. Но это было поскучнее. В них, главное, что бы обязательно придумать подарок для мамы, а потом и для папы, ну и просто поехать в город и погулять.
Все эти дни нам очень нравились, нетерпеливо ожидались и праздновались с полной отдачей.
А вот День Победы и вправду стоял особняком. Долгое время не было у него никаких признаков, типа шаров, флагов, демонстраций. Не гремела музыка, не слышала я в этот день у нас на Станции звуков шумного застолья. Наоборот, как-то тише, отстранённее становились знакомые мне люди, как-будто в себя уходили и там, в себе этот праздник отмечали.
1962 год. 9 мая. День лёгкий, тёплый, приятно ласково обнимающий меня со всех сторон. Мы с отцом вышли из подъезда нашего дома, во дворе стоит сосед, дядя Вова Кривин. Он внимательно смотрит на папу и говорит
- Ну что, Влад. С Днём Победы?
- С Днём Победы, Володя!
Так же негромко и с каким-то затаённым чувством, мне непонятным, отвечает мой отец.
Мы куда-то идём по делам, может быть в магазин? Потом возвращаемся домой. Дома мама
- Ну, где вы ходите? Всё остыло. Садитесь за стол.
Мы садимся. Едим. Тихо разговариваем. В воздухе, в глазах моих родителей грусть. Тут уж никакие «взвейтесь, да развейтесь» не подойдут, сфальшивят тут они.
Оба отца моих родителей не вернулись с той Войны.
Отец отца погиб в 41 году 26 декабря под Москвой, в селе Афанасово Лотошинского района. Был он ротным политруком, командира роты убило в предыдущем бою, и дед поднял по приказу в атаку своих бойцов. Он уже до этого был слегка ранен, но в госпиталь не лёг, остался в строю. А в этом, последнем бою его зацепило сильно. Он упал. Было очень холодно. Пришла ночь, но не пришли санитары. Теряя кровь, мой дед замёр на подмосковном снегу, в нескольких десятках километров от села в котором родился.
А отец моей мамы был на той Войне штабным писарем. Вот уж кому бы выжить, так это ему! И он действительно продержался очень долго. Но в сентябре 1944 года в Эстонии в местечке Сароверы он получил ранение, от которого умер через несколько дней в госпитале. «Умер от ран». Так было написано в похоронке.
Я очень долго думала, как может погибнуть штабной писарь? Что такое должно случиться? Артобстрел? Авиационная бомба, попавшая в здание штаба? Возможно.
И только совсем недавно мне помогли найти документы, объясняющие гибель маминого отца. Он получил смертельные ранения, заменив погибшего связиста. Более полутора суток поддерживал он связь, снова и снова соединяя выходящий из строя провод. За это его представили к награде. В документах к медали «За отвагу» указано, что мой дед "неоднократно раненый, продолжал обеспечивать связь в течении полутора суток" . Этого моя мама так и не узнала знала. До них не дошло даже известие о награде,только похоронка.
Мне, маленькой, очень было интересно, кто и как встретил тот Первый День Победы. Я спросила у мамы и её ответ меня потряс. Я ожидала, что она скажет, как они, крича от радости, ликуя, выбежали из дома и со словами
- Победа! Победа!
Начали обниматься и целоваться с соседями.
А мама, смотря куда-то через меня, наверное в то прошлое, в тот день, сказала без всякого выражения, как я потом поняла, что бы покрепче спрятать боль. Она же с Урала, там не принято чувства выставлять напоказ.
Она сказала
- Мы, Ира, больше плакали в тот день, когда по радио объявили Победу, чем когда получили похоронку на отца…
- Как? Почему? Ведь всё, ведь Победа?
Я не понимала…
- Ты не понимаешь, Ира. Ведь ему надо было продержаться ещё всего семь месяцев. И он вернулся бы к нам живой. И была бы совсем другая жизнь. Так было обидно.
Мама говорила это усталым, бесцветным голосом и я затихла, пытаясь понять. Пытаясь совместить большой общий праздник с персональной маминой болью.
Тогда, бродя по нашей притихшей Станции, я не знала, что первые три года после войны день победы праздновали широко и он был официальным не рабочим днём, а потом в 1948 году День Победы оставили, а выходной отменили. Вроде как надо было не почивать на лаврах Победы, а работать над восстановлением страны. И так продолжалось до 1965 года. Лишь Брежнев опять объявил День Победы нерабочим днём и праздновать стали пышно, звучно, с оркестрами и салютами.
Видимо потому и было на лицах наших отцов такое сдержанное выражение в этот праздник, а всё что болело и радовалось оставалось внутри.
И только с пыльной грунтовой дороги, ползущёй в военную часть на горе Дооб,и серой змейкой огибающей ограду Станции, пела, плакала, кричала и материлась какая-то пьяная солнцедарская тётка. Сухая, как вяленная рыба, черная от загара и вся в трещинах морщин, как подгоревшая ветка дерева, женщина эта работала на виноградниках. Толька там дамы приобретали такой ужасающий, не имеющий ничего общего с красотой, загар. На бёдрах плисированная юбка, на плечах цветастая кофта, на голове платок-косынка, завязанная назад по линии мочек ушей.
- Что, интеллигенты? Очки-шляпы нацепили, а сидите, как мыши? Ведь праздник сегодня! Что ж вы как неживые? Или не воевали?
Она, то шла вниз, то садилась прямо на землю. Ей хотелось расшевелить весь этот мир, что бы он вспомнил о войне, выпил и отпраздновал как надо, с песнями, с криками, со слезами.
Как она.
- Эх, вы-ы-ы..
.
Тяжелея от выпитого ,затихая, бормотала тётка, сидя на парапете ограды Станции, опустив голову в съехавшей на глаза косынке, и безвольно свесив вдоль тела бесполезные сейчас, тёмно-коричневые, потрескавшиеся крестьянские руки.
А тихий праздник дня Победы согревал нас майским теплом, даря памятью и грустью всех дождавшихся и не дождавшихся, всех выживших и родившихся после.
