Десять лет как мы с дочкой живём без мужика в доме. Мне - тридцать семь, дочке - восемнадцать.
Решили затеять ремонт квартиры собственными силами. Для начала надо было выбросить накопившееся лишнее барахло. Стали разбирать старые вещи и книги. Оказалось, что и того и другого достаточно много - разложили по кулькам и понесли на мусорник. Темнело.
Возле мусорника с палкой в руке стоял мужчина лет сорока в очках. На конце палки торчал крючок, сделанный их ржавого гвоздя. На очках дужка с одной стороны была примотана изолентой, одно стекло - треснутое.
«Бомж», - подумала я, и сказала: «Здрасьте!» Дочка промолчала, а бомж заулыбался и, поздоровавшись, спросил: «Детективчики есть?».
У нас среди выбрасываемых книг как раз только они и были. Не классику же выбрасывать!
«Есть», - ответила я, и добавила: «Вы пока посмотрите, а мы сейчас ещё принесём.»
Дочка неодобрительно молчала. Бомж спросил: «А можно я вам помогу нести?»
Тут мы с дочкой одновременно ответили... Она: «Ни в коем случае!». Я: «Конечно, спасибо!». Возникло неловкое молчание, которое прервал бомж, сказав моей дочери:
«Вы меня не бойтесь, я был ещё совсем недавно интеллигентным человеком, преподавал физику и математику в школе». Дочка от неожиданности присвистнула. И мы отправились втроём за следующей порцией барахла.
В углу прихожей лежали рулоны обоев и стояли банки с краской. «Никак ремонт затеяли?» - спросил бомж. И на мой утвердительный ответ сказал: «Так я к вашим услугам - могу пригодиться! За тарелку наваристого борща! А?»
«Мама, можно тебя на минутку?» - позвала меня дочка из соседней комнаты, «Ты что, с ума сошла, с бомжом связываться!» «Так ты же слышала, он - интеллигентный, учителем был.» «Мало, что он тебе наплетёт ради тарелки борща. Погляди на него, у него же руки и лицо сто лет немыты!» «Дочка, каждый человек может попасть в беду, а ближнему надо помогать. Закон джунглей!» «Ну, как хочешь, потом пеняй на себя!»
Борща у нас в тот день не было, и мы накормили нашего нового знакомого, которого звали Михаилом, котлетами с макаронами. И напоили чаем с клубничным вареньем.
На мусорник ходили ещё несколько раз. А потом я спросила у Михаила: «Ну, и куда Вы теперь?» «А тут неподалёку есть один тёплый подвал,» - ответил он, «там нас собирается несколько человек, мы беседуем о нашей прошлой жизни и привыкаем понемножку к новой. Ну, это Вам не интересно. Дай Бог, чтобы Вас это никогда не коснулось!» Моё предложение принять душ, он с благодарностью принял.
Когда он ушёл, я перемыла посуду, потом ещё посмотрела по телеку новости и легла спать. Но мысли мои были только об одном: о Михаиле. Перед глазами всё время стояла его грустная улыбка и умные, заглянувшие, как мне казалось, в какое-то человеческое предательство, глаза.
На следующий день была суббота - первый день нашего ремонта. Квартира у нас трёхкомнатная. Работы предстояло - непочатый край.
Опуская все ненужные подробности, скажу, что всё это заняло у нас полтора месяца - вечерами и выходными. Что бы мы делали без Михаила - ума не приложу. Даже дочка моя оттаяла и называла его теперь почтительно - Михал Евгеньич.
Между тем, наступили холодные ноябрьские дни и морозные ночи. Тот тёплый подвал уже не вмещал всех желающих. А я стала тосковать по Михаилу, когда он вечерами уходил. Он же в силу своей врождённой интеллигентности и всех, возникающих отсюда, комплексов, не мог себе позволить сделать первым шаг навстречу.
И тут моя дочь за вечерним чаем говорит: «Знаете, Михал Евгеньич, моя мама в Вас влюблена, она всё время вздыхает, когда Вы вечерами уходите. Мне это уже надоело - я Вас сегодня не отпускаю. В конце концов, у нас же три комнаты, и нас трое - разместимся как-нибудь. Обсуждению не подлежит!»
Думаю, что моя физиономия была краснее свёклы. У Михаила отвисла челюсть. Мы оба судорожно глотали воздух, не в силах произнести ни слова. Так продолжалось несколько секунд. И тут я разрыдалась...
Прошёл год... А маленькому Мишеньке вчера исполнилось уже три месяца.
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
