Яблоко
----
- Хочешь яблоко?
Яблоко оказалось кислое, невкусное и пахло солёной рыбой. Надо было его выкинуть, а не держать надкушенным в опущенной руке.
- Где взял?
- Там.
- Всё у тебя «там».
- Не хочешь, отдай, я доем.
Холодные шершавые пальцы, скользнув по тыльной стороне ладони, потянули яблоко.
- Ещё раз кусну и забирай.
На этот раз показалось, что свело даже зубы.
- Держи. А конфетки нет?
- У-у. Но могу найти, хочешь?
- «Там»?
- А, ну тебя. К тебе уже никто не ходит, а ты выпендриваешься.
- Мне и не нужен никто.
- Разговаривать разучишься, будешь, как птица, чирикать или шипеть, как змея.
- С тобой много наговоришься.
- Ну и оставайся. Дикари вы и есть дикари. Ай… Ду…
- Иди.
Хруст стих. Прямо в глаза неожиданно подул лёгкий ветерок. Секрет такой есть – если зажмуриться сильно-сильно, до боли, до колких звёздочек, можно пересилить любое желание.
Я не хо-чу кис-ло-го яб-ло-ка.
Тук
---
- Да потому что осень. Ты же знаешь, осенью всегда так, соберётся толпа и стоят, молчат. Потом расходятся.
- Знаю, у них даже яблоко из кармана в такой момент вытащить можно и не заметят. Ай... Я ж не про себя, я как будто…
- Ду… А в глаза им пробовал смотреть?
- А чего смотреть? Глаза как глаза, темно, ничего не видно.
- То-то и оно. Даже имени не прочесть.
- На кой имя тебе? Да ты их так что ли не знаешь?
- Знать одно, с именем другое.
- Я могу жетон достать у кого хочешь сейчас. Всё равно не заметят… Ай…
- Жетон, жетон… Ты у них весной жетон вытяни.
- Ага, весной. Весной от них только уворачивайся успевай, носятся что бешеные.
- Кончились.
Местность открылась ровная, рыжая, пустая.
- Ну, и где?
- Не знаю. Не прилетели сегодня.
Воцарилась какая-то бездонная неживая тишина.
- Чего стоим? Назад пошли. Ого, что это? Орех откуда-то. Хочешь?
- Дай сюда. Пошли назад. И не бери у этих ничего.
- Да иди ты. Сама иди, раз такая умная. Эй, мне просто это… в меловой овраг надо слазить.
Последние слова долетели в спину только потому, что им не мешал никакой другой звук. Чёрт, они таки заставили улыбнуться, чёрт. Надо жёстче себя контролировать. И торопиться. В руке был зажат тёплый орех и из-под скорлупы всё чётче улавливался пульсирующий тук.
Листья
---
- Принёс?
- А не видно? Хватай с того края, а то высыплется, дыра ж в мешке.
- У, с ледышками, тащи сушить сначала.
Когда ворох холодных сырых листьев был расстелен тонким слоем по полу и негде стало ходить, помещение медленно стало наполняться их остаточным живым духом и окно запотело.
- Не трогай, пусть…
- Надо, я должна видеть тропу, вдруг кто.
- Кто? Зверуха только если бродячая.
- Хоть бы и зверуха. Она мне прошлый раз бочку с водой перевернула, недельный запас.
- Чего не сказала? Я бы принёс.
- Листья таскай. Ещё много надо.
- Откуда знаешь, сколько? Молчишь? Скрытная ты, живёшь одна, хмурая всегда, листья теперь эти выдумала.
- Я не заставляю.
Окно само начало медленно отпотевать и по матовому стеклу прокладывали дорогу прозрачные капли, ведя за собой тонкие струйки.
- В городе лето уже почти полностью законсервировали, пишут, что без потерь.
- Мне всё равно. Топай к своему лету.
Дверь бабахнула, отскочила и прикрылась неплотно. С улицы раздался шум и крик, по тропе, нескладно задирая ноги, удирала испуганная зверуха. Дверь распахнулась.
- Всё-таки просмотрели, прогнал. Мешок где? Забыл мешок я.
Скорее закрыть ладонями мокрое стекло, чтобы невозможно было увидеть отражения.
- Где бросил, там и валяется.
Пар
----
- Ты обещала.
- Не было такого. На черта мне твой праздник?
- Сидишь и сидишь тут, вся серая стала. Раньше хоть за лес ходили, на скалы. Сейчас капканы проверишь и сразу назад. Пошли, там лето же, бананы, говорят, будут раздавать и мандарины какие-то первый раз.
- Манда…что? Хаха.
- Это такие ягоды новые. Пошла бы и увидела сама. Только ржать умеешь, хоть бы раз улыбнулась по-человечески.
- Я не знаю, как это.
- Да пойдём же. Хоть среди людей побудешь. Они сейчас добрые.
- Я их ненавижу.
- Ду… Ай… айй
- Все будут? И… ?
- За главного он теперь. Будет лето всем по справедливости раздавать.
- Я сейчас. Отвернись.
Шёлковое платье приторно-розового цвета с сиреневыми разводами висело мешком, но это единственное, что могло походить на наряд. Хорошо, что нашёлся плетёный косичкой волосяной шнурок, которым можно подвязаться.
- Не поворачивайся
- Да надо больно.
- И не шевелись вообще.
Медленно приподнимается тяжёлая крышка сундука, под завязку набитого листьями, и в нос ударяет парное тепло. Рука быстро проверят тайник. Тук ровный, подстилка рабочая. До утра хватит. Я скоро.
- Готово, идём.
- Причешись хоть.
- Вот ещё. Чёрт, ладно. Что это? Убери руки! Не ношу я ваши дурацкие побрякушки! Украл?
- Сделал сам. За мастером подглядывал… А камни… Я место знаю, никто до него ещё не добрался. Хочешь, покажу? Не снимай. Вот так, морщись, а не снимай.
Чёрт, почему так внутри горячо, будто вдохнула того пара из сундука? Болезнь что ли какая? Глупости, показалось.
- Чёрт ты настырный, идём уже.
- Куртку застегни, разжарилась, ветряха там ледяной.
Мандарины
----
- Фуух, ну ты и…
- Праздник, праздник! Это не праздник никакой, если всех обыскивают.
- Порядок такой, для безопасности. Чтобы люди не пострадали.
- От меня?
- Да не от тебя, а вообще от негодяя какого.
- Вот и обыскивают пусть негодяя. Хотя мне уже плевать, в гробу я твой город видала и лето ваше фальшивое. И улыбки человеческие такие же. Обожритесь своими бананами ватными и этими, как их…
- Мандаринами. Хочешь?
- Нет, ни капельки. Дай, я только под кожицей понюхаю. Запах у них чудной.
- Хочешь. Понравились? Мне тоже. Можно было бы больше унести, если бы ты кидаться в Главного не начала. Пришлось уносить ноги.
- Неправда, не хочу, забирай свой мандарин, ненавижу. Он, он... Он же меня учил другому совсем, а сам…
- Стой. Там толпа этих, застывших.
- Откуда? Сейчас не может быть, сейчас зима, они спят.
- Стоят, тебе говорю.
- Чёрт, стоят. Идём тихо, не стоять же с ними.
- А глаза-то…
- Вижу, горят. Как мандарины светящиеся… А это что?
- Воют, вроде зверухи, да много…
- Сундук… Я дверь не подпёрла полешком же… Всё праздник твой идиотский!
- Ты куда? Этих посшибаешь… Стой! Да расступитесь, истуканы!
Любовь
----
- Что, что случилось, ты можешь сказать? Не мотай головой. Говори! Да громче же…
- Тук…
- Опять «тук». Ты съехала что ли башкой? Дверь я закрыл, сейчас нагреется. Листья откуда-то затхлые кругом...
- Из сундука.
Чёрные скрюченные листья были повсюду – на столе, на топчане, на полках с утварью.
- Из сундука… А где сундук? Это как же, его разорвало что ли? Ты из-за этой колымаги так убиваешься?
- Тук
- Я сейчас не знаю, что сделаю. Я сейчас врежу тебе!
- Врежь.
- И врежу.
- И врежь! Врежь, врежь так, чтобы я сдохла, ненавижу тебя.
Неосторожный взмах рукой и резкая боль в локте от тычка об угол стола разжала кулак. По полу покатились черепки скорлупы ореха. Язык развязался.
- Там был тук, сила, мечта. Если бы он дожил до весны и я бы смогла расколоть его в первую грозу, я бы, я бы могла получить эту силу… Мне уже было добро, но всё пропало…
- Какую силу, чего тебе не хватает? Просил же, скажи, принесу.
- Дурак! Что ты принесёшь, что? Кислое ворованное яблоко? Никчёмные камни на верёвке? Мне сила нужна, чтобы всё изменить, чтобы глаза у людей светились как звёзды и чтобы ничего они не создавали фальшивого, чтобы Учитель не расплывался в слащавой улыбке, когда толпа кидается наперегонки целовать подол его карнавального платья, чтобы главной была любовь…
- Любовь? Что ты знаешь о любви? Ты же всех ненавидишь, всех, даже тех, кто любит тебя!
Дверь бабахнула, чёрные невесомые листья подлетели до потолка и осели вновь.
- Почему ты не ушёл?
- Страшно, за полночь уже. Тут переночую. Из дома выгонишь – в сарай пойду, там листьев навалом ещё.
- Дай мне куртку, в кармане должен остаться мандарин. Есть!...
Ты прав, я не знаю, что такое любовь. Но я чувствую, как мандарин ей пахнет. А шкурку едят?
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.
Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.
Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит!
1840
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
