Я не откажусь снова прожить свою жизнь от начала до конца. Я только попрошу права, которым пользуются авторы: исправить во втором издании ошибки первого
Глава семейства Выборовых — Демид, был известен в Холмогое
фанатичной набожностью. Кроме того, был честен, справедлив, но и дюже строг. Пятеро сыновей и дочь Данька отца боялись, однако уважали. Жена Демида — Василиса, по женской линии происходила из зажиточной еврейской семьи, по неизвестным причинам перебравшимся из города в деревню незадолго до революции. Не смотря на то, что замужество Василисы состоялось не по любви, а по воле родителей, она приняла его, как должное, и освоилась в новой роли быстро. Да и как было не освоиться, когда дети рождались один за другим, когда надо было успевать делать одновременно двадцать дел. Целый день стояла Василиса попеременно то у печки, то у корыта с бельем, разрываясь между прополкой кормильца—огорода, многочисленной домашней скотиной, подрастающими ребятишками и мужем. С годами пацаны стали отцу большим подспорьем в работе да в ведении хозяйства. Все, как на подбор, высокие, статные и смирные — в мать, серьезные да работящие — в отца. А вот Дарья — единственная дочь Выборовых, которую вся деревня ласково кликала Данькой, росла настоящим атаманом в юбке. Зная, что братья всегда защитят, Данька вечно задиралась, а уж попасть на ее острый язычок считалось плохой приметой. Ребята и восхищались ею, и шарахались от нее одновременно. Подружек у Даньки водилось много, она с детства была веселой, общительной, слыла первой запевалой и плясуньей. Но закадычной подружкой была лишь одна Катерина — дальняя родственница, которая стоически сносила насмешки Дашки в свой адрес и дорожила дружбой с деревенской красавицей и заводилой. Что они только не вытворяли вдвоем, в какие только истории не попадали.
Однажды Катерина назначила свидание на полянке (*) парню из близлежащей деревни, но потом отчего-то раздумала с ним встречаться. Однако, зная, что соседские парни горячие, отказа не прощают, подружки решили разыграть кавалера. Данька переоделась в мужскую одежду одного из братьев Катерины, усы пририсовала, нацепила кепку — никто из местных не смог узнать ее. К тому же дело было под вечер, а в деревнях рано темнело, фонарей отродясь не было, потому лицедейский номер удался. Только не смогли предположить подруги, чем может обернуться их вроде бы такая ни чем не примечательная, практически детская затея.
Отвергнутый кавалер с друзьями подстерег подруг и набросился на Даньку, думая, что это парень, его соперник. Не успели девчонки глазом моргнуть, как у одного из нападавших блеснул в руках нож и опустился прямо на локоть Дашки. Катерина в испуге завопила: «Это ж Данька!», чем и спасла подруге жизнь. Парни вмиг струсили, зная крутой нрав Данькиного отца, немаловажным было и наличие у девушки пятерых старших братьев. Нападавшие бежали с поля боя, а Катерина кое-как перебинтовала подруге руку, и пошли они виниться Данькиным братьям. А братья перепугались еще пуще соседских ребят — так велик был авторитет строгого отца. Перепугались не на шутку. И не придумали ничего лучшего, как ни в чем не бывало лечь спать. Рана сестры не шла ни в какое сравнение с гневом родителя.
У Выборовых, как во всех русских деревнях в те времена, дети спали на полу вповалку, часто прямо на дохах (**), без простыней и одеял, укрываясь теми же шубами. Лишь Даньке выпала привилегия — она почивала на широкой лавке в кути (***). Ночью у девушки начался жар, в беспамятстве она стала стонать. Проснулся отец. Подойдя к дочери и увидев в чем дело, поднял Василису. Наказание сыновьям Демид отложил до лучших времен, главным было — спасти Даньку. Родители погрузили раненную дочь на телегу, и отец, нахлестывая, что есть мочи жеребца, погнал к местному фельдшеру — старому подслеповатому деду. Деда еле дозвались, крепок оказался сон у старца. А потом при свете керосинки фельдшер зашивал рваные раны затейницы. Так на всю жизнь и осталась у Даньки отметина на уровне локтевого сгиба. Это место часто ныло в дальнейшем. Уже в зрелом возрасте Данька, ставшая к тому времени Дарьей Демидовной, научилась прикладывать к больному месту пиявки и снимать боль. Кстати, она не только себе боли снимала, не отказывала в помощи любому обратившемуся. Слава о народной врачевательнице Дарье Демидовне бежала впереди нее. А уж как она зубы больные заговаривала, как умела унять головные боли или вылечить заикание — об этом позже.
Старший из сыновей Демида отслужил в Красной Армии, успел даже захватить конец Гражданской войны и вернулся в Холмогой героем, а в качестве награды за доблесть и мужество привез с собой ценную в хозяйстве вещь — жнейку (****). И без того зажиточное семейство Выборовых, стало жить на зависть соседям всё лучше и лучше. И перины у них появились, и подушки не перьевые, а тоже пуховые, и дети уже ходили не в обносках, передаваемых от старшего к младшему, а в новых одеждах, покупных или сшитых рукодельницей–матерью. Ну, а уж Даньку баловала не только мать, но и строгий Демид. Но как бы отец не благоволил Даньке, после памятной операции у фельдшера досталось всем, и Даньке, в том числе.
Примерно на это же время пришлось раскулачивание, которое до Холмогоя докатилось слишком поздно, чуть ли не на пять лет позже, чем по всей России. Живших слишком хорошо, дружно и благополучно Выборовых завистники «за глаза» называли не иначе, как кулаками. Указали на них кто доносом, кто просто пальцем.
Однако деревенское сарафанное радио успело предупредить. Ночью Демид с сыновьями вынес самое ценное, что было в доме, и спрятал в дальней баньке. Перины, подушки, утварь кухонную, жнейку любимую, старинную библию в серебряном окладе и многое другое.
Но нашлись не только завистники и недоброжелатели. Кое-кто догадался и про дальнюю баньку. Добро, нажитое упорным, каждодневным трудом, своровали.
Лошадей, коров, коз, которых у Выборовых было в достатке, забрали в колхозное стадо. Данька, узнав об этом, вскочила на лошадь и понеслась отбивать родительский скот. И отбила ведь, вернула домой. Так и повелось: утром скотину забирали в колхозное стадо, через несколько часов Данька пригоняла всех назад. Терпели ее выходки колхозные начальники, терпели, да и заявили в милицию.
Пришлось Демиду срочно увозить родимое чадо в город. Там Даньку пристроили каменщиком в «Лензолото», где она проработала несколько месяцев. От природы работящая и способная, шестнадцатилетняя девчонка поражала мастеровой люд умением ловко выкладывать углы. «Уж, отвесит, так отвесит» — говорил про нее бригадир. Но одной, без родных, в большом городе Даньке было скучно, и она вернулась в деревню. К тому времени ее проделки с угоном скота забылись, да и вступление в комсомол сыграло немаловажную роль в дальнейшей судьбе.
Само принятие Дашки во всероссийскую молодежную организацию стало в некотором роде легендой, которую потом кумушки долго мусолили в разговорах между собой. По традиции, как и любому вступающему в ряды ВЛКСМ, девушке задали вопрос: — «У тебя Слово есть?» (подразумевалось право на голосование). А дерзкая Данька, распрямившись во весь свой внушительный рост, громко и задиристо спела вместо ответа революционные куплеты — вот тебе и Слово. Став комсомолкой, она начала принимать самое активное участие в агитбригадах, участвовала в выступлениях, известное дело — в хоре солировала. Красива была до умопомрачения — в кумачовом платке и белоснежной блузке, высокая, стройная, с горделивой осанкой королевы. А уж как запевала, так глаз было не оторвать от нее.
Дашка росла, становясь все краше и краше. По ней сох и страдал соседский Мотя Быков — невысокого роста, коренастый и жилистый, работящий и несколько угрюмый молчун. Данька догадывалась про Мотину любовь, но виду не показывала, а вот дружбой с соседом не брезговала, зная про его тяжелую бедняцкую долю. Что естественным образом отражалось потом на ссорах с отцом. Но отказаться от дружбы с Мотей девушка не могла, ее сердце уже давно принадлежало именно этому босяку. Частенько друзья сидели на завалинке, попивая квас, коим славились Быковы. Аксинья, Мотина мать, родом из бурятской семьи, готовила его на редкость вкусным, душистым и крепким. Матвей все больше молчал, Данька всегда говорила за двоих. Как-то раз она рассказала Моте, что городской парень (образованный и молодой), приехавший в деревню с проверкой уполномоченным райкома партии, недвусмысленно делает ей серьезные предложения руки и сердца, и что она уже почти согласилась. Данька шутила, а Матвей встревожился. Вечером следующего дня на Полянке Мотя увязался после посиделок за Данькой и предложил, как обычно, попить кваску. Ничего не подозревающая Данька согласилась.
— Пошли, попьем у нас дома, мать свежего нальёт, а то я в темноте сам не найду.
И опять Данька не заподозрила подвоха. Только войдя в сени, увидев, что Мотя запирает дверь на щеколду, зажимает ей рот рукой, сообразила, что дело-то серьезнее некуда. Она начала брыкаться, пыталась драться, но справится с сильным и ловким Матвеем оказалось трудно.
На шум выскочила Аксинья и запричитала, приняв Даньку за другую девушку.
— Мотька, зачем ты Таньку привел. Мне только Данька люба. Только ее невесткой вижу.
Проснулись младшие Мотины братья и сестры, высунулся недовольный отец с родительской половины.
— Тссс всем! — сердито цыкнул Мотя. — Дашку не выпускать из дома. Пусть сидит тут в сенях на кровати. — И уже обращаясь к Даньке, ласково закончил. — Я и пальцем тебя не трону. Не бойся. Но женой моей ты станешь.
Дмитрий (отец) только посмеялся. Радости же Аксиньи вообще не было предела. А ребятишкам новая забава прибавилась. Они-то и «сдали» Мотю, проговорившись на следующий день о Данькином заключении.
Демид с Василисой замолчали на два дня, предавшись горю, из дома не выходили, ни с кем не общались. Демид все поклоны бил, советы испрашивал у Всевышнего, а Василиса лишь тихо плакала. Не такой видела она жизнь любимой дочери, не за голытьбу замуж мечтала выдать. Братья пытались выручить Даньку, да все бестолку. На третий день разъяренный Демид сам пошел к Быковым.
Данька к тому времени уже смирилась с судьбой, помаленьку освоилась в новой семье, начала помогать Аксиньи по хозяйству. Да и на Мотю смотрела уже совсем по-другому.
Потому, когда пришел отец и стал сверлить ее взглядом, она только прятала глаза, зная, что поймет отец по выражению их, по задорным искоркам, что ничего у нее с Матвеем пока еще не было. А замуж за Мотьку уже хотелось.
Вот так они и поженились.
2. Мужья жена.
Жили молодые дружно. Тяготы бедняцкого быта не сломили Дарью, она никогда не унывала, во всем умела находить положительные стороны. Вот и в новую семью Зыковых превнесла свой, веселый и задорный дух. Расшевелила мрачное некогда семейство, научила улыбкам без повода и шуточным сюрпризам. Особые отношения сложились у Даньки с дедом Матвея — Яковом, который, как и свекровь Анисья, принял невестку словно родную. Дед всегда светился от радости, если «молодая» обращалась к нему, с удовольствием вступал с ней в беседы, учил уму–разуму, посвящал в тайны не женской работы, коей невестка интересовалась. Рубить дрова Даньку научил именно дед Яков. Мужчины в роду Зыковых в отличии от Дарьиных родственников-великанов имели рост невысокий, но славились отличным здоровьем и долголетием. Но самым большим долгожителем стал как раз Яков — он дожил до ста двух лет, ни разу не обратившись к врачу. Свекру тоже прочили долгий век, болезни к нему не цеплялись, впрочем, как и к остальным членам семьи Зыковых. Однажды на вокзале в городе, куда Тимофей ездил с женой за покупками, к Анисье привязалась цыганка, и как не отмахивалась от нее женщина, гадалка все равно упрямо шла за ней и бормотала: «…долго будет жить, долго, если переживет одну страшную болезнь… береги его, береги…». Впоследствии цыганское пророчество сбылось: Тимофей в возрасте семидесяти трех лет, никогда не посещавший докторов, как и его отец Яков, заразился желтухой. Болел он долго и мучительно, не привыкший к недомоганиям переносил болезнь трудно. Но к врачам обращаться отказался наотрез и занялся самолечением. Одним из традиционных, исконно русских обычаев лечения была баня. Ею лечили все — от ломоты в суставах до насморка. Но знать, что жар при желтухе только во вред никто из деревенских не мог. Да и сама болезнь в Куйте появилась впервые — как раз у Тимофея. После баньки Данькин свекор «ушел» очень быстро.
Матвей выучился на тракториста и очень скоро его назначили бригадиром моложенной бригады. Чтобы супруга была рядышком, чтобы можно было почаще ее видеть, ревнивый Мотя договорился с председателем колхоза, и Даньку взяли в бригаду поварихой. Готовила молодая женщина хорошо, с душой. Пела всегда, даже когда мыла посуду. Работали с рассвета до заката, в поле и ночевать оставались.
В самый разгар уборочной страды в начале сентября беременная Дарья поняла, что пришел срок рожать. О декретных тогда в деревне никто даже не заикался. Хоть и положен был отпуск будущим мамам по закону, но так это только для городских дамочек. Сельские женщины работали до самого последнего дня.
Уже и схватки начались, ломало все тело, но Данька мужественно доварила обед, накормила свою бригаду, перемыла посуду, а потом ушла в ближайшую рощицу и родила своего первенца под березкой. Только после благополучных родов женщине разрешили не выходить на работу и заняться малышкой. Матвей дома бывал не часто, уборочная еще не закончилась. Но даже когда изредка появлялся, к зыбке (*****) не подходил, словно и не его дочь это была. Данька со свекровью недоумевали. Даже всегда молчаливый свекор и тот был удивлен, что Мотя не интересуется ребенком.
«Заговоренный он», — насмешливо обмолвилась как-то соседка, а Даньку аж в жар бросило. Вспомнила она, что жаловался муж на какую-то девицу, когда Данька ребенка под сердцем носила. Пришлось попытать подружек. Кое-как выяснила: муж верен, но соперница не дремлет, обрабатывает Мотю по полной программе, пока жена дома с дитем нянчится. Взрывная Данька тут же выпалила:
— Порешу! Возьму тесак и порешу! Обоим достанется.
Никуда идти она не собиралась, в сердцах произнесла все. Но слово не воробей, вылетело — пойди, поймай его. По деревне быстро распространилась молва о предстоящей расправе. Анисья с перепугу убрала все колющие предметы из дома и спряла их за ларем в амбаре. В том числе, и тесак. А буквально на следующий день сама же и послала невестку в амбар, муку просеять. Когда Дарья наткнулась на «нычку» свекрови, поняла, что это провидение. Взяла тесак и медленно двинулась по деревне в сторону поля. Шла без злости, даже со смехом, то песни пела, то ругалась, но совершенно беззлобно. Никаких мыслей о мести не было. Хотелось лишь попугать ту девицу, ну и мужа заодно.
Со стороны поля навстречу Даньке ехал на коне парень из бригады Моти. Увидел ее с холодным оружием, развернул своего жеребца и поскакал предупредить о надвигающейся беде. Дарья только посмеялась, но продолжила свое шествие. За ней уже и зрители пристроились. Так что шла она в сопровождении свиты. Предупрежденная соперница от страха побежала в деревню — прямо в объятия Даньке. Когда увидела ту с тесаком, заорала на всю деревню и юркнула в первый попавшийся двор. Данька за ней. Бегают по двору, обе орут. Зрители тоже вносят свою лепту, подвывая да подсвистывая. Хозяйка того двора всех своих в подполье попрятала, сама заперлась в доме. Сопернице деться было некуда, бросилась в ноги к Даньке, стала ее умолять простить и пощадить. Милиция подоспела как раз в этот момент: Дарья с ножом в поднятой руке и валяющаяся в пыли под ногами у нее девчонка. Можно картину писать — пользовалась бы спросом. С Дарьи взяли подписку о невыезде и велели явиться на следующий день в отделение милиции для допроса.
Всю ночь Зыковы собирали невестку. Набрался довольно увесистый узел, ведь впереди маячила зима. Что в тюрьме может пригодиться, что разрешат взять, что нет — никто толком не знал. Но все были единодушны — Даньку посадят, значит нужно подготовить ее основательно. Один Мотя сидел безразличный к происходящему, смотрел в одну точку на стене.
— Точно! Заговорен, — шепнула Даньке перед сном Анисья. — Но ты не переживай, я что-нибудь придумаю.
В милицию выехали рано утром, отделение находилось далеко, почти в райцентре. Сопровождать Даньку вызвался дед Яков. Но поехал Мотя — отец приказал. В дорогу дед сунул Даньке завернутые в тряпицу деньги. Женщина посмотрела и ахнула — двести рублей! Это ж какие денжищи-то? Но они остались целыми, не пригодились. Следователь, к которому явилась Дарья, вспомнил ее:
— Вот те раз! Опять хулиганка Выборова к нам пожаловала, да, причём, сама! Что, опять родную скотину из плена выручала?
Но когда «поднял» заявление, перечитал его, насмеялся до слёз, выслушав рассказ женщины, то решил дело не возбуждать и отпустил с миром.
Но Данька не была бы Данькой, если бы дала закончиться истории вот так просто и буднично. Хотелось проучить мужа. Потому на крыльцо милиции она вышла скорбная и молчаливая, кутаясь в платок, чтобы Матвей не видел её смешливых глаз.
— Ну, что? Как? — Мотя заметно нервничал.
— Как, как? Вези за угол, на соседнюю улицу, там тюрьма, — еле сдерживая смех, угрюмо огрызнулась супруга.
Впервые за время их совместной жизни Матвей расплакался, и телега двинулась в указанном Дарьей направлении. Конечно же, выдержать до конца спектакль Даньке не удалось, сжалилась она над мужем и покаялась в обмане.
И вроде бы должно было все пойти по-старому, ведь плакал Матвей, значит — не равнодушен. Однако он так и не интересовался ни ребёнком, ни молодой женой. Тогда Анисья посоветовалась с авторитетной в деревне знахаркой, и та поделилась рецептом приготовления любовного отворота–приворота.
Ничего не подозревающего Матвея отправили порыбачить. Ушел с пустой «мордой»(******), вернулся с уловом. Свекровь сразу же принялась за приготовление пирожков, но для Моти испекла индивидуальный пирог. О том знали они вдвоем с Дарьей, которую Анисья отправила к знахарке с еще не остывшей панацеей. Каким образом колдовские чары и заклинания попали в выпечку, Данька не знала, но твёрдо усвоила наказ знахарки: муж должен съесть весь пирог, один, без помощников. Пирог вместе с устными инструкциями был передан свекрови, и Анисья правдами и неправдами умудрилась скормить его сыну целиком. Данька за печкой только хихикала и давилась от смеха. До тех пор, пока Матвей не проглотил последний кусок. После этого он как-то резко встал, решительно подошел к зыбке, взял дочь на руки и стал разговаривать с ребенком. А потом поведал:
— Я как будто спал, ничего не видел и не слышал, а тут точно пелена спала с глаз.
Женщины понимающе переглянулись и успокоились — дело сделано, мир в семье воцарился.
(*) Полянка — место встречи деревенской молодежи, где происходили гуляния с песнями и плясками, где не требовались свахи, и молодые люди находили себе пару.
(**) Доха — шуба мехом внутрь и наружу.
(***) Куть — кухня в деревенской избе.
(****) Жнейка — современная сенокосилка.
(*****) Зыбка — детская люлька, подвешиваемая к потолку на крюке.
(******) Морда — приспособление для ловли рыбы.
(*******) Стайка — сарай, кладовка.
(********) Вихотка — мочалка.
На фоне Афонского монастыря
потягивать кофе на жаркой веранде,
и не вопреки, и не благодаря,
и не по капризу и не по команде,
а так, заговаривая, говоря.
Куда повело... Не следить за собой.
Куда повело... Не подыскивать повод.
И тычется тучное (шмель или овод?),
украшено национальной резьбой,
создание и вылетает на холод.
Естественной лени живое тепло.
Истрёпанный номер журнала на пляже
Ты знаешь, что это такое. Число
ушедших на холод растёт, на чело
кладя отпечаток любви и пропажи,
и только они, и ещё кофейку.
И море, смотри, ни единой медузы.
За длинные ноги и чистые узы!
Нам каяться не в чем, отдай дураку
журнал, на кавказском базаре арбузы,
и те, по сравнению с ним на разрез —
белее крыла голодающей чайки.
Бессмысленна речь моя в противовес
глубоким речам записного всезнайки,
с Олимпа спорхнул он, я с дерева слез.
Я видел, укрывшись ветвями, тебя,
я слышал их шёпот и пение в кроне.
И долго молчал, погружённый в себя,
нам хватит борозд на господней ладони,
язык отпуская да сердце скрепя.
1988
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
