Спасибо Андрею (petrovich) за чудный объемный текст, который и меня вдохновил на этот маленький эпистолярный подвиг. Зубр (Тимофеев-Ресовский) говорил, когда я понимаю что-либо, я пишу статью, когда нет – книгу. Так вот, думаю, что и труд Андрея, и мой скромный опус сродни той большой книге. Речь идет о petrovich. Герман. «Трудно быть богом». Пока писал коммент увлекся и... ну вот.
Знаете, что по первоначальному сценарию название картины «Трудно быть богом» по одноименной книге братьев Стругацких должно было быть «Что сказал табачник с Табачной улицы»? Может, оно и правильней… Поговорим?
Каждая сцена, остановленная и сфотографированная, являет собой образчик высокого фотоискусства. Продумано до мелочей. Композиция, сечение, ракурсы, пространство с перспективой… все, что угодно. Его так бы и смотреть – промотать чуток, остановить и осмыслить. Потом дальше пойти. Ибо частота смены кадров, реплик и декораций просто подавляет. Этот новый германовский прием, когда камера «идет в народ» (думаю, понятно, о чем я) сносит крышу и заставляет воспринимать «белый шум» или не белый? Вслушиваешься и не слышишь половину реплик. Важны они? Не знаю. В середине фильма подумал, что не важны, а должны проходить фоном. Режиссер хотел усилить мое раздражение? И без того переполнившее меня от этой грязи и мрази, которую занесли прямо в мой дом (эффект того же приема с камерой). Ждал весь фильм. Напрягался, морщил лоб… А они сморкались (заметили, что все и все время сморкаются?), хрюкали, пускали слюни, падали в грязь и размазывали слякоть по лицу… Да, еще постоянно давили насекомых!
Кстати, справка про звук и еще чуток фактов.
Съемки начались в 2000 году и закончились в 2006 году. С тех пор, Алексей Герман работал в основном над звуком. К сожалению, он умер в феврале 2013 года, не успев доработать звуковую составляющую.
Значит, Герману звук важен. Но звук у него всюду плохой. А озвучка часто занимает столько же времени, сколько и съемка видеоряда. Отсюда я делаю вывод, что звук нарочито плохой и режиссер знает, что и где я не слышу. Ну, допустим… Хотя мне это мешает. Мне мешает раствориться в фильме, проникнуться!
Раз уж я начал писать про факты, то не могу не сказать, что многие годы работы над картиной типичны не именно для «Трудно быть богом», а, вообще, для всех картин Германа. Например, «Хрусталёв, Машину!» он снимал целых семь лет!
У Стругацких важной темой была тема восстания. Революция? Фарс – не смешите меня! Герман имхо настолько переборщил с грязью в кадре, что мне сомнительно, что на той планете может быть некое разумное и, главное, направленное движение. Или… революции так и происходят? Бунт за, допустим, кусок рыбы с последующей подменой понятий? А если Герман хотел сказать это? Непросто тогда было сказать более явно. Ой, уже не знаю, согласен ли, что фарс… Меня можно обвинить сейчас в том, что я всех называю грязью, сужу и… примеряю на себя маску бога с крошечной буквы? Нет, я просто называю грязью то, что мне ею кажется и отнюдь не пытаюсь решать ее судьбу. Переиначив красивую фразу, прозвучавшую в фильме из уст дона Руматы Эсторского, из рода Румат Эсторских, благородного дворянина до двадцать второго предка («если я с вами разговариваю, это не значит, что мы беседуем»), скажу большее: я могу с ними разговаривать, но не умею беседовать. И это не ханжество, я говорю это без пафоса. Наоборот, всю жизнь укоряю себя в этом потому, как часто в быту бывает необходимо контачить. Я умею «разговаривать», но каждый раз, совершая усилие над собой. А после «беседы» я уже и себя не люблю.
Очень понравился прием с батистовыми белыми платочками из-за кадра! С третьего или четвертого раза я сообразил, что он означает. А заметили, в самой концовке насколько бессмысленный уже «жест белого платочка»? Так вот, к платочкам. Чуть запачкавшись, Антон тут же вытирает («умывает») руки о белоснежный платочек, который слуги подают, вытаскивая их как фокусники из-за кадра. Это подчеркивает неприятие и внутреннее противоречие двух миров и ставит под сомнение для меня «божественность» Руматы. Бог не сможет запачкаться – он полон любви ко всем своим детям. Подвергая сомнению «божественность» Руматы, Герман показывает кучу мелкого насилия, исходящего от него. Постоянные пинки, затрещины и зуботычины. Хотя, в принципе, это тутошний «язык», местный эсперанто. Антон просто разговаривает на их языке, периодически угрожая отрезать уши. И, действительно, никого из челяди такой «разговор» не пугает. Наверное, у Антона все-таки «сильный акцент» и его скорее любят, чем боятся.
Кстати, еще о белом. Заметили, что после резни, которую устроил Антон Румата, он сидит в грязи в чистейшем белом исподнем? Т.е. он сорвал с себя свои грозные доспехи (а доспехи, действительно, были устрашающими!). Я уверен, что психологически – это желание не раствориться, оградиться, не стать таким же. Не стал? Или же просто Антон (боги, мы) грязь другого порядка, высшего? И потому более страшны в своих свершениях? Просто мучаемся долго, рефлексируем, выбираем. А потом все компенсируется масштабами содеянного. А, если пойти по второму кругу, то его можно обвинить только в нарушении сомнительной теории невмешательства. А войны и убийства – все в духе времени, все по ситуации. Другое дело, что он сам себя «съест». Он-то знает, что руки не в «земляничном соке».
В какой-то момент мне показалось, что едва ли не главной идеей у Германа была цель подчеркнуть полную бессмысленность происходящего. Я, как зритель, не вижу (как уже говорил) даже возможности осмысленной революции в этой стране. Как жалок их лидер! Он говорит правильные слова, но он больше инопланетянин тут, чем Румата. Чувствуется, что за ним никого нет. А ученый, которого должен спасти наш бог-дон? Как его? Ах да, Будах! Он, вообще, жалок. В чем его ценность, выделяющая его среди прочих? Нам надо подумать и найти? Есть еще таинственный табачник с Табачной улицы и очень важно, что скажет он. Но «он ушел и никогда не вернулся. Так бывает». Алексей Юрьевич совсем меня запутал. Или он специально дает мне настолько неоднозначные ситуации, чтоб я понял, что все Ничто, а главное – это Проблема Выбора. Так ведь у меня так и есть по жизни. Ничего нового, кроме очередного «грузилова».
И еще, если мысль о спасении книжников-умников перенести на нашу страну и в годы Стругацких... Я очень не люблю слово «они». Они сделали, они, прогрессоры, виноваты. Нет, это звучит вполне приемлемо, когда я рассуждаю об Арканаре. Но очень раздражает, когда заменяешь Арканар на нас. Если Они такие сволочи, то где ж были Мы или хотя бы Наши, если мы не доросли? А не заодно ли они с Ними? А не одни ли они и те же? А не Мы ли сами готовы товось, в Метрополию эту деру дать? Причем если Он1 готов, а Он2 нет, то они вместе со мной уже не Мы? Если только Они виноваты, то нас-то и нет как Нас. Так – шушера. Так вот в фильме-то арканаровцы и есть та самая шушера!
Хочу отметить, что, на мой взгляд, книга и фильм разнятся колоссально. И даже не так важно, что в книге меньше грязи и даже присутствует романтика средневековья. Важно то, что не читавший книгу, поймет (не поймет) фильм по-другому. Т.е. мы имеем два фильма по восприятию? Не знаю, так ли задумывалось… Интересный факт: режиссер решил снимать «Трудно быть богом» всего через четыре года после появления книги. И первый вариант сценария был написан с Борисом Стругацким. Т.е. писатель не был против этого? Или сценарий поменялся? Интересно.
Да, концовка. Вот она меня зацепила. Здесь несколько очевидных для меня приемов, которые я знаю, бьют в меня наверняка.
1. Музыка. О! какая там музыка!
2. Эклектика. В смысле смешение эпох. Очки и свитер. Ему уже почти плевать на разоблачение. Уже все смешалось и «бог» развоплощается постепенно.
3. Потусторонность. Вздрагивание и испуганный взгляд в зрителя.
4. Ну и последний платочек великолепен…
Исход изгнанного божка. Брейгель. На первый взгляд. И опущенные руки, саморазвенчание, конец действия, сворачивание декораций. Слияние мира театра и реальности после спектакля. Это про нас, про нас! О, ужас. Трудно быть Нашим Богом?
