Они сидели в маленькой уютной гостиной и пили чай с экзотическим тортом из сливок и ананаса. Ванечка, самый младший из гостей – ему на днях стукнуло девятнадцать – чихнул, и тогда хозяин дома, Санек Ухтомский, принес из кухни банку малинового варенья.
- Машенька сама варила, - объявил он и поставил варенье поближе к Ванечке. – Здесь еще лимонник добавлен, так что – лучшее лекарство!
- Да, Манечка твоя – золото, - сказал Соболев, помешивая чай, так что желтое колесико лимона кружилось не переставая. – И почему я сам на ней не женился?
Ухтомский широко заулыбался:
- У Маши – совершенный вкус. И посему выбрала она меня.
На этот раз добродушно хохотнул Соболев.
- Ты неисправим! Все тот же самовлюбленный нарцисс, что и в институте. И я по-прежнему не понимаю, что она в тебе нашла.
- Раз любит, значит, нашла, - объяснил Ванечка и снова чихнул.
- Ой, Ванечка, ты до сих пор без варенья! – воскликнул Ухтомский. – Сейчас Маша вернется, услышит, как ты чихаешь, увидит закрытую банку и задаст мне!
- Взбучку? – уточнил молчавший до сих пор Андрей Андреевич.
- Еще какую! – гордо подтвердил Ухтомский и поддел ножом не хотевшую провернуться крышку. Нож соскочил, банка выскользнула из рук, боком проехала по скатерти, и расписная чашечка тонкого английского фарфора упала к его ногам, разлетевшись на много-много мелких расписных и по-прежнему тонких осколков.
Наступила пауза.
Ухтомский поставил банку и молча пошел за веником. Когда он вернулся, его встретило сочувственное внимание. Соболев взглянул на часы и сказал:
- Маша придет через пять минут. У тебя есть время сделать вид, будто этой чашки вовсе не существовало.
- Зачем? – спросил Ухтомский, заметая осколки.
- Как зачем? А взбучка?
- Да ну вас! Ничего мне Маша не скажет. Она меня поцелует и попросит не расстраиваться по пустякам.
В этот момент затренькал дверной звонок. Сидевший ближе всех к прихожей Андрей Андреевич пошел открывать.
- О, Мария Павловна! Приветствую! – немедленно раздался его баритон за полузакрытой дверью.
Она вошла в комнату, румяная с мороза, шурша платьем, с двумя блестящими пакетами в руках. Андрей Андреевич нес остальные.
- Ну, здравствуйте, старики! – весело сказала она и бросила взгляд на коробку из-под торта. – Хоть кусочек оставили старосте курса?
- Маш, я чашку разбил.
Это был самый любимый машин сервиз, и Ухтомский решил не тянуть с объяснением. Гости напряженно уставились на хозяйку.
- Ой, да не расстраивайся ты по пустякам! – воскликнула Маша. – Иди сюда, дай, я тебя поцелую!
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела!
Ни объятья невозможны, ни измена.
* * *
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
* * *
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро - лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
* * *
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
* * *
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я - не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
* * *
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
* * *
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
* * *
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
* * *
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
март 1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
