Они сидели в маленькой уютной гостиной и пили чай с экзотическим тортом из сливок и ананаса. Ванечка, самый младший из гостей – ему на днях стукнуло девятнадцать – чихнул, и тогда хозяин дома, Санек Ухтомский, принес из кухни банку малинового варенья.
- Машенька сама варила, - объявил он и поставил варенье поближе к Ванечке. – Здесь еще лимонник добавлен, так что – лучшее лекарство!
- Да, Манечка твоя – золото, - сказал Соболев, помешивая чай, так что желтое колесико лимона кружилось не переставая. – И почему я сам на ней не женился?
Ухтомский широко заулыбался:
- У Маши – совершенный вкус. И посему выбрала она меня.
На этот раз добродушно хохотнул Соболев.
- Ты неисправим! Все тот же самовлюбленный нарцисс, что и в институте. И я по-прежнему не понимаю, что она в тебе нашла.
- Раз любит, значит, нашла, - объяснил Ванечка и снова чихнул.
- Ой, Ванечка, ты до сих пор без варенья! – воскликнул Ухтомский. – Сейчас Маша вернется, услышит, как ты чихаешь, увидит закрытую банку и задаст мне!
- Взбучку? – уточнил молчавший до сих пор Андрей Андреевич.
- Еще какую! – гордо подтвердил Ухтомский и поддел ножом не хотевшую провернуться крышку. Нож соскочил, банка выскользнула из рук, боком проехала по скатерти, и расписная чашечка тонкого английского фарфора упала к его ногам, разлетевшись на много-много мелких расписных и по-прежнему тонких осколков.
Наступила пауза.
Ухтомский поставил банку и молча пошел за веником. Когда он вернулся, его встретило сочувственное внимание. Соболев взглянул на часы и сказал:
- Маша придет через пять минут. У тебя есть время сделать вид, будто этой чашки вовсе не существовало.
- Зачем? – спросил Ухтомский, заметая осколки.
- Как зачем? А взбучка?
- Да ну вас! Ничего мне Маша не скажет. Она меня поцелует и попросит не расстраиваться по пустякам.
В этот момент затренькал дверной звонок. Сидевший ближе всех к прихожей Андрей Андреевич пошел открывать.
- О, Мария Павловна! Приветствую! – немедленно раздался его баритон за полузакрытой дверью.
Она вошла в комнату, румяная с мороза, шурша платьем, с двумя блестящими пакетами в руках. Андрей Андреевич нес остальные.
- Ну, здравствуйте, старики! – весело сказала она и бросила взгляд на коробку из-под торта. – Хоть кусочек оставили старосте курса?
- Маш, я чашку разбил.
Это был самый любимый машин сервиз, и Ухтомский решил не тянуть с объяснением. Гости напряженно уставились на хозяйку.
- Ой, да не расстраивайся ты по пустякам! – воскликнула Маша. – Иди сюда, дай, я тебя поцелую!
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
