А лучше было бы назвать: «Герман и Стругацкие. Результат прочтения»
Пролог первый
Тут, ведь, главное – разрешить себе. Сначала – просто решиться на отчаянный и благородный поступок. Очевидный вариант действия вот здесь, в совершенно случайных обстоятельствах. Зима, полынья, тонущий человек. Как же не спасти, как же не вытащить? Ежели можешь! Неужели же я не преодолею страх, когда услышу крик? Неужели не вытащу его, барахтающегося в проруби, отчаянно, по-звериному, взлаивающему, когда лёд обламывается у него под руками? Я бы заставил себя не сыграть труса и подбежал бы к берегу, и пополз бы по льду, я бы протянул лыжину, я бы крикнул, приказал схватить, начал бы отползать, вытягивая, вытягивая его, пока не вытянул бы туда, где лёд уже не обламывается. И криком, матом, пинками погнал бы его – беги, туда к домам, можешь, не можешь – беги, согревайся на бегу. И свою бы куртку накинул на него. И удовлетворённо прижмурился бы – есть, чем гордиться!
Да, очевидно. Помог бы. Иначе последним был бы подлецом.
Конечно, тщеславие мелькнуло бы незаметным хвостиком в некоем отделе моего рассудка – и я бы, возможно, сощёлкнул этот пустяк в сторону.
А дальше, понимая, как это правильно – помогать, разрешить себе стать СПАСАТЕЛЕМ, преодолевая страх перед неизвестным и опасным, самому уже идти за своим сочувствием и определять, сочувствуя, того, кто нуждается в помощи – что именно вот этот человек нуждается в помощи. И именно в моей. И вытащить его, удивлённого. И вот эти вот несчастные люди тоже нуждаются в моей помощи. И их начать вытаскивать. А они, не понимая, что гибнут, дерутся, брыкаются, орут. Не дают себя спасать.
Тут главное – разрешить себе стать БОГОМ. Потому что в самом начале был, безусловно, героический и благородный поступок – я преодолел свой страх и вытащил тонущего из проруби. И испытал удовлетворение.
Пролог второй
Теперь представим себе, что живём мы во времена королей и баронов, арбалетов и коновязей у придорожных трактиров, во времена, когда повозки были, а самолётов не было, во времена РОМАНТИЧЕСКИЕ. Как мы жили бы там? Думаю, не сразу бы научились. Свечи, кремни с огнивами и трутом, ночные горшки, серые рубашки, поскольку мыла ещё нет, и стирают в воде, хорошо – с золою и глиной, а то – и так просто, руками трут. Первое, что надо было преодолевать, это – вонь. Воняло бы от всего и ото всех, и от себя самого, в первую очередь. Сточные канавы, отбросы на задних дворах, блохи и вши, крысы и тараканы… Чад от кухонь, слипшиеся волосы, гнилые зубы, одежда без молний, а на куче крючков и пряжек. Пока наденешь что – умучаешься. А не дай бог – нужду справить. Простонародью – проще. Штаны на завязке, да рубаха, да накидка…
Трудно было бы привыкнуть. Долго бы пришлось привыкать, пока вонь не превратилась бы в ЗАПАХ.
Как они любили-то там? В Версале только у короля была комната с отхожим горшком. Остальные на задних лестницах, на балконах, в погребках удовлетворяли нужду. А у дам – платья по полу подолом метут, и по краю подола, наверняка, слегка запачканы – а куда ты денешься?
У нас-то, в дикой Московии, нужные чуланы, вроде бы, по палатам предусматривались, да бани, в каждом считай дворе. Так всё одно – воняло, небось, за версту. А там, в землях просвещённых? Водой обплёскивали себя из кувшина, полотном с тела соскабливали, что накопилось.
Но, ведь, любили как-то. Трубадуры и менестрели под окнами пели о любви и песни эти слушали. Пьесу ставили «Ромео и Джульетта». И люди ходили смотреть, платили деньги и понимали, о чём. Значит, любили, не хуже нас. А я думаю, что даже и лучше. Потому что мы вот уже за четыреста лет ничего более приличного о любви не написали. Ничего приличнее «Ромео и Джульетты». На контрасте, видимо, с вонью и грязью воспаряли душою, и не так, как мы, шутки ради, а по-настоящему. Иначе не получилось бы в тех обстоятельствах.
А в монастырях книги собирали, Аристотеля и Платона монахи переписывали, и схоласты спорили о категориях, ныне, пожалуй, и неподсильных нашему уму, – Фому Аквинского одолеет ли кто сейчас даже с помощью ВИКИПЕДИИ? И каноник католический по фамилии Коперник удивительные гипотезы высказывал. И Галилей, в ссылке, в имении друга своего, епископа, утверждал, что ОНА всё-таки вертится.
Но ведьм и прочих инаких жгли бесперебойно на кострах. Народ и бароны жгли просто – хватали, привязывали к столбу и сжигали. Инквизиция прежде разбиралась, допрашивала, вела протокол и порою не сжигала, а отпускала.
И голодно было, говоря откровенно. И чума ходила десятилетиями. И рубились все со всеми, а Мартин Лютер поднимал такую бурю, что надвое разваливал громаду католичества. То есть читали, думали и спорили очень и очень многие, и тоже – взаправду, а не как мы, для понтов.
И всё это без центрального отопления, супермаркетов, интернета, карманных библиотек и внедорожников – как-то.
Времена удивительные и страшные. Но кого надо спасать бы – это ещё не очевидно. Нам спасать их от дурости средневековой? От костров и грязи. А они бы могли захотеть нас спасти, возможно. От нашей компьютерной, обжорливой дурости. От гуманных бомбардировок и крематориев для тех, кто тоже – не такой какой-то. И кто лучше и эффективнее фильтровал информацию, да книжки жёг, они или мы, тоже, знаете – вопрос.
Вопрос, конечно, в том, что такое прогресс.
*
Двенадцать лет я ждал этот фильм – «Трудно быть богом» Алексея Германа. За ожиданием моим тенью стоял Тарковский. «Сталкер» был явно не о том, о чём был «Пикник на обочине». Что-то сделает Герман? Режиссёр того же калибра. «Проверки на дорогах». «Мой друг Иван Лапшин». «Двадцать дней без войны» («Хрусталёва» так и не посмотрел – помалкиваю про «Хрусталёва»). Фильмы тончайшие, с душою гудящей и расширяющейся. Фильмы, где человек вставал в полный рост и в полный формат, со всеми своими причудами, грехами и радостями. Где сдержанная, но могучая доброта человеческая доказывалась виртуозно, безусловно, математически. Фильмы, понятные буквально всем, прозрачные абсолютно, достоверные до неправдоподобия. И поэтому, скорее всего, очень многим неприятные. Поскольку фильм, по нашему, по провинциальному, – это сказка, лесть нам, грешным, интрига и отдых от настоящих забот. А фильмы Германа не давали возможности отдохнуть, помечтать, расслабиться, отстраниться от непредсказуемой повседневности. В фильмах была та самая, но сконцентрированная до откровения, повседневность, была открыта огромная душа, а это – конфликт с душою собственной. Сколько времени нужно, чтобы одна душа совместилась с другою. Тут – только весовые категории. Пуд соли. Не меньше.
*
Далеко-далеко, в другой галактике, на планете неведомой, у неведомой звезды живут люди. Такие же, как мы. Абсолютно такие же. Но живут в средневековье. Со своими сказками, городками под черепицей, замками, королями, герцогами и баронами. А с Земли наблюдают за ними учёные, строят БАЗОВУЮ ТЕОРИЮ их развития, основываясь в выкладках на своём, земном, средневековье. И посылают на эту планету наблюдателей. Посылают со строгим наказом не вмешиваться ни коим образом. Разве что спасать самых умных. Разве что… Спасать и отправлять В МЕТРОПОЛИЮ.
Одному из этих наблюдателей, Антону, дону Румате Эсторскому, хлыщу и богатею, аристократу до чёрт его знает какого колена, поручено спасти доктора Буддаха. Арканарского учёного-интеллигента. А в Арканаре, в одном из средневековых уютных государств той планеты, начинают происходить зловещие события. Арканар вырождается, в нём появляются штурмовички, серая сволочь. В нём начинают уничтожать грамотеев.
Вот о таких делах рассказывает знаменитая повесть Братьев Стругацких.
*
Фильм «Трудно быть богом» наконец-то вышел. Вышел после смерти уже Алексея Германа. Вышел под чудовищно фальшивую ноту предуведомления: фильм будет понятен ТОЛЬКО ЕДИНИЦАМ. Так было предуведомлено кем-то.
ТОЛЬКО ЕДИНИЦАМ – это плохо. Это демонстрация собственной исключительности и предупреждение прямым текстом, что ежели не понимаете, то в сторонке постойте. Хотя, на самом деле, это – довольно элементарная приманка, блесна с пёрышками. Скажи такое – и знатоки кинутся смотреть, восхищаясь заранее всем подряд, или тщательно отбирая что-то уж совсем бессмысленное, чтобы объяснить заковыристо и фонетически безупречно.
Фильм вышел с чудовищно-нелепой по отношению к Герману рекламой. Я, во всяком случае, понимал фильмы Германа с первого же просмотра. Дальше шёл только ТРУД, шло только углубление, только спор и думанье. А я – не ЕДИНИЦЫ. Я – как очень многие.
Да, Алексей Герман и не может быть «только единицам». Он – больше на несколько порядков. Он – Алексей Герман. Он – для всех, а не для дегустаторов. Он – для того, чтобы услышать другого человека, согласиться или не согласиться с этим человеком и думать после, а не для того, чтобы пробовать на кончик языка и выплёвывать.
Стоп!
Я ловлю самого себя на непоследовательности в рассуждениях. С фильмов Тарковского уходили толпами. В залах свистели.
Я помню, как сам давным-давно, ругнувшись, ушёл со «Сталкера». Как возмущался тем, что вместо «ведьминого студня» и «золотого шара», вместо обыгрывания передо мной метафоры чуждой культуры, расползающейся среди ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ на зажигалки и ходячих мертвецов, Тарковский попытался заставить меня долго-долго идти. Долго-долго, чтобы растолковать, что истина – это вот такой долгий и непрямой путь. Долго-долго идти к странной мысли о том, что самые умные из нас – глупы по самому большому счёту. Что те, кто приблизился к пониманию, похожи на бомжей, а истина, возможно, – в пути, а не в игрушках, созданных из обломков невесть чьей культуры. Три раза Стругацкие переписывали сценарий. Но написали-таки, что надо было. И оказалось, что «Пикник» может вместить и это.
Потом, очень потом, этот фильм начал понемногу раскрываться для меня. С большим трудом.
А, вдруг, ПОСЛЕДНИЙ Герман – это УЖЕ такой вот Тарковский?
А, вдруг, ТОЛЬКО ЕДИНИЦАМ – именно про это? Про то, что фильма, как и текста, нет, пока его не УВИДЯТ (прочтут), пока в него не проникнут и не ответят ИНТЕРПРЕТАЦИЕЙ, спором и пониманием. А такой ЗРИТЕЛЬ, такой интерпретатор, – тот, кто готов вместе с автором хотя бы полверсты протащить эту перегруженную телегу по едва продавленной колее, – встреча нечастая. Такие добровольные мученики толпами не ходят. Может быть «только единицам» употреблено в именно таком смысле? Ведь «Жертвоприношение» явно смотрят очень и очень немногие. А я тут расхрабрился, понимаешь…
Да нет. Не так. Есть некая тонкость в этой ситуации. О таком не ПРЕДУВЕДОМЛЯЮТ.
Когда говорят: «Сейчас я буду шутить», шутка уже состоялась, и можно смеяться, не ожидая продолжения.
Слава Богу, этого не сказал сам Алексей Герман. Это сказали другие. Но раздражение на эту глупость осталось.
И поэтому я смотрел Алексея Германа, помня, что первый просмотр – это весьма возможное непонимание. Не ухватить с первого раза, ежели – формат Тарковского или, предположим, нового, неизвестного пока Германа. Особенно, если перед фильмом тебя кто-то предупредил, что фильм будет «понятен единицам».
*
Ну, ладно. Я посмотрел первый раз этот фильм. Что – после?
По оболочке фильма.
В принципе сохранён внешний сюжет Стругацких. И категорически изменена обстановка. Нет дивной (по началу) средневековой сказки с аккуратными городками, Икающим лесом и голым вепрем Ы. Нет той обстановки, в которой только и может осуществиться возмущение воинствующим невежеством. Есть грязь. Слякоть. Дождь. Теснота. Бестолочь. Не могущие ни на мгновение остановиться, полубезумные и невозможно грязные, даже по самым средневековым меркам, люди. Люди, толкаясь, всё время ходят туда-сюда и что-то бормочут. Наверняка, знатоки скажут, что ходят и сталкиваются эти чумазые безумцы великолепно, что хаос и бардак поставлены безупречно, что грязь и дерьмо сняты на самом высоком кинематографическом уровне. Всё-таки это – Герман. Не берусь оценивать профессионально, ибо – не профессионал.
Алексей Герман никогда раньше не увлекался грязью. Герман увлекался ДОСТОВЕРНОСТЬЮ. Не так ли? И внешней достоверностью, и внутренней.
То есть, как вы понимаете, внешняя оболочка не вызвала у меня большого интереса.
Я напоминаю себе в этом месте, что моё мнение – это только моё мнение.
Я напоминаю себе, что до просмотра был раздражён ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕМ.
Я напоминаю себе то, с каким возмущением я смотрел в первый раз «Сталкера», да и «Солярис», между прочим, тоже.
Надо смотреть второй и третий раз, чтобы понять. Может быть, эта слякоть всё-таки ДЛЯ ЧЕГО-ТО. И я спросил себя: БУДУ Я СМОТРЕТЬ ВО ВТОРОЙ РАЗ фильм Германа по повести Стругацких?
Я попытался вспомнить, что заставило меня посмотреть во второй, третий и четвёртый раз «Сталкера»? Там, ведь тоже был полусумасшедший и не очень умытый герой.
Но! При этом было там вполне адекватное моей душе пространство. Проблемы, которые были для меня крайне тяжелы, но полностью совместимы со мной, но НУЖНЫ мне. Рано или поздно их надо было решать, эти проблемы, как ни пытался бы я от них увернуться.
«Сталкер» и «Солярис» у Тарковского – фильмы гигантских проблем, но и фильмы расширения, поиска пути и возможности выхода для тех, кто топчется в тупике. Фильмы, в которых обозначается этот самый выход. Выход к Богу. В «Солярисе» главный герой получает от Океана прощение, если помните. И то, что «Сталкер» заканчивается так, как у Тарковского – отчаянием того, кто нащупал путь, но не может слепых сделать зрячими, не может умных, очень умных, но топчущихся в тупике своего интеллекта, людей научить увидеть это пространство, говорит о многом. И оставляет надежду. Полусумасшедший ПРОВОДНИК остаётся, чтобы снова, в который раз, повторить попытку вывести кого-нибудь.
Что же, тогда надо лезть в нутро фильма.
Но я не смог этого сделать. Этот фильм Германа не открывает внутреннего пространства. Во всяком случае – для меня, во всяком случае, после первого просмотра. В нём для меня нет проблемы. Некого жалеть. Нечем возмущаться. Некуда двигаться. В такой бестолочи даже самая немудрящая грамотность была бы крайне неестественной категорией. Почему и истребления грамотности в нём не было. Зато в нём есть тупик. Тупик человеческой (как я догадываюсь – нашей с вами) цивилизации, в которую ВНЕДРЁН бог с маленькой буквы. С очень маленькой буквы. Обозлённый, смертельно уставший и совсем по-человечески высокомерный бог. Человек, возомнивший себя Богом. «То, что я с вами говорю, не означает, что я с вами беседую» – говорит у Германа дон Румата кому-то из МЕСТНЫХ. Говорит то, что никоим образом не смог бы сказать Румата-коммунар, Румата, воспитанный на БАЗОВОЙ ТЕОРИИ, там, у Стругацких. Что и кого нужно спасать в этом мире из фильма не ясно. Доктора Буддаха? Ради этого – весь сюжет? Больше, повторюсь, там спасать некого и нечего. Люди у Германа приходят в своей истории к тому, что не могут произвести уже ничего, кроме дерьма. Белоснежно-чистые платки подают Румате из-за кадра. В фильме не оказалось ни одного персонажа, отстирывающего до белоснежной белизны бесконечные платки Руматы, ни одного персонажа делающего хоть что-то повседневно поддерживающее жизнь. Да и в том ПАВИЛЬОНЕ, который придумал для своего фильма режиссёр, ничего толкового сделать просто невозможно. В нём просто некуда приткнуть кухню, конюшню, кузницу. Просто негде в этой грязи выстирать бельё. Да, именно так. Фильм Германа снят В ПАВИЛЬОНЕ. Такой мир может существовать только при том условии, что кто-то за пределами павильона отстирывает, готовит, шьёт, выращивает и выкармливает.
Такой мир просто НЕДОСТОВЕРЕН.
Когда Арата Горбатый в фильме просит у БОГА средств на восстание, я не поверил Арате. В фильме он просил НЕИЗВЕСТНО ЗАЧЕМ. Восставать, подавлять восстание, просто воевать, идти на приступ, окружать и выходить из окружения в том мире опять-таки некому. Люди там не могут сосредоточиться ни на чём. Тем более, на таком сложном действии, как война или восстание.
Там, в фильме, – тесно, бестолково и непредставимо, сплошь, безнадёжно грязно. Там всё время ходят туда-сюда, и появление тех самых зловещих монахов я воспринял, говоря откровенно, с облегчением. Хоть какие-то внятные санитары появились, наконец, в этом сумасшедшем доме.
Странно это всё как-то было мне.
Алексей Герман, думается мне, не мог снимать фильм только ради удовольствия поиграть грязью и тряпками.
*
И опять – тот же вопрос. Буду ли я второй раз смотреть ЭТО? С первого раза я ничего не понял. Там – тупик. Тупик, придуманный и придуманный СПЕЦИАЛЬНО для нас, либо же по-другому – таким непростым способом режиссёр взялся изобразить нашу МОГИЛУ, наше с вами разложение после смерти. Люди там во имя этой цели помещены в залитый слякотью и дерьмом, завешанный тряпками и захламлённый случайными предметами мир. В котором уже, если быть честным, нечего делать ни богу с маленькой буквы, ни Богу с большой. В котором нам с вами объясняют: «То, что я с вами говорю, не означает, что я с вами беседую». Зачем же заглядывать в эту могилу второй раз?
Но это – Алексей Герман. Эффект Тарковского. Первый раз – непонимание и гнев.
Что хотел сказать Алексей Герман? Не мог же он, действительно, ставить фильм ПРОСТО ТАК!
Этот тупик – он всё-таки про нас?
Это такое предупреждение?
Нам?
Но тогда – в чём опасность? Как эти люди дошли до жизни такой? Вернее, как случилось, что они умерли и продолжают двигаться, разлагаясь и постепенно смешиваясь с грязью? Что явилось системной ошибкой в их истории, раз уж произошла такая катастрофа? Такая тотальная смерть всего?
В фильме об этом ни слова. «Мы думали, что здесь будет Возрождение, но Возрождения не произошло» – так говорится в предисловии к фильму. И всё.
Другими словами фильм о состоянии, а не о причинах. В нём не показан путь, а, значит, и нет надежды.
Согласитесь, такое обращение к нам крайне высокомерно. Это не похоже на Германа. Мне казалось до сей поры, что не в его стиле ставить фильм В ВОСПИТАТЕЛЬНЫХ ЦЕЛЯХ. Или фильм-обиду. На нас с вами. Или фильм-приговор…
В каком-то отзыве промелькнула отсылка фильма к Босху.
Только, знаете, – Босха в этом фильме не получилось. Нету в этом фильме фантасмагории и адских видений, вывороченных наизнанку смысловых оболочек и философской фантастики. Нету жизни в обстоятельствах, близких к смерти. Нету. Есть смерть в обстоятельствах, похожих на жизнь. У Босха безумен мир и грешны люди. Но люди – живы. И – активно, действенно, грешно живы. А мир имеет удивительную, неустойчивую, но вполне внятную, вполне ДОСТОВЕРНУЮ, архитектуру. У Германа люди – просто сумасшедшие. Сумасшедшие не могут быть грешниками. Они выключены из смысла. А мир у Германа – просто невозможно грязен и бестолков.
Что может быть скучнее и неопрятнее вскрытой могилы? Босх не опускался до такого УПРОЩЕНИЯ.
Тогда – вопросы.
Если это – просто так, про невесть чьё дерьмо, то, что нам делать с этим дерьмом? Для чего оно нам? Чтобы напомнить о мыле и рулонах туалетной бумаги?
Откровенная чушь, если мы говорим о режиссёре Германе.
Спрошу иначе. Это мы – такие, уже сейчас, или будем такими однажды? Это мы – такие грязные, бестолковые, не могущие ни на минуту остановиться и сосредоточиться? Это мы, сейчас или потом, – сумасшедшие, тонущие в грязи. Почему так жёстко отброшено всё, что могло бы напомнить о других, прямо противоположных наших с вами качествах? Ведь мы же не умерли, в конце-то концов! Мы как-то выживаем в наших не очень простых обстоятельствах.
Кто тогда этот бог с маленькой буквы? Раздражённый, не очень умный и очень высокомерный бог с очень маленькой буквы в исполнении очень хорошего актёра с большой буквы?
Для кого этот фильм, если режиссёр видит такими своих предполагаемых зрителей? Он кем, собственно, должен быть воспринят? Кто ИНТЕРПРЕТАТОР, через которого должен фильм осуществиться? Не хочу даже и думать, что великий режиссёр мог разделять расистские убеждения радикальной части нашего бомонда. В том смысле, что люди – это сотня другая интеллигентов, а все остальные – протоплазма. Может быть предуведомление «только единицам» всё-таки имеет место быть, как некий намёк на интеллектуальный расизм фильма Германа? Именно им, «белым людям», очень редким среди здешних дикарей, адресован этот фильм? Нет. Не верится мне. Слишком провинциально для такого умного и сложного режиссёра. Слишком. Мне тоже не нравится многое, очень многое, в себе и своих соотечественниках. Грехов наших не счесть и за день. Возможно, что и прав Андрон Кончаловский: «Россия сидит в шестнадцатом веке. Оставьте же её в покое». Но мы – всё те же, что в «Лапшине» и «Проверках». Всё те же. За исключением тех передовых сограждан, что исхитрились поменять отечество в период массового ДЁРА из России. Но мы, оставшиеся, – те же!
Наш бомонд, правда, не умеет думать исторически, не знает и не желает знать, каково это быть – россиянином, каково это – сохранять человеческое соображение после всех наших войн, революций, репрессий, шоково-терапевтических голодовок и массовых эмиграций. Да и работают соотечественники, работают. И сейчас всё ещё работают. Много чего интересного срабатывают, ежели глаза открыть. Говорить о людях, как о разлагающейся «биомассе», удел интеллектуального планктона, удел БОМОНДА.
Нет! Не могу я Германа причислить к бомонду, увольте! Поперёк это моей души!
Я не решился делать окончательные выводы с первого раза. Я принял версию о своём ошибочном восприятии фильма при первом его просмотре. Потому что первые впечатления мои были бы оскорбительны для великого режиссёра Алексея Германа.
*
И был ещё один результат. Я захотел перечитать повесть Стругацких. И перечитал. Но фильм перевёл виртуальные образы литературы в образы гораздо более конкретные, фильм переписал книгу – и потому разрешил связать образы с нынешней реальностью, снял запреты на социальные и бытовые увязки с действительностью. И заставил меня отодвинуться от моих тех, давних, младенческих впечатлений. Он заставил меня не вспоминать инстинктивно давние пристрастия, давние сказки и надежды, а перечитать сейчас. Нынешними моими глазами.
И эта попытка оказалась продуктивной в самом разрушительном смысле.
Если бы не этот фильм, повесть Стругацких, возможно, исчезла бы тихонько вместе с последними её читателями. Исчезла бы, так и не прочитанная до конца.
Я перечитал повесть Стругацких и, вдруг, понял именно это – я так и не прочёл её до конца. Раньше, когда я закрывал книжку, я был полон сочувствия к Антону-Румате, к его беде, к тому, что он не выдержал. После того чтения я пытался как-то помочь в своих мыслях и ему, и пропадающему в невежестве миру Арканара.
А ныне я спросил кого-то невидимого мне, но явно присутствующего за текстом:
– Слушайте, а какого чёрта ОНИ полезли со своей «базовой теорией» в чужую жизнь? Кто их просил в том чужом доме кого-то спасать? Давать деньги на восстания и совершать перевороты? Вводить в историю чудеса и непредсказуемость? Искажать чужую логику? Организовывать изъятия интеллекта? Несмотря на постоянные заклинания о недопустимости всего этого.
«Примерно в то же время в другом полушарии Карл Розенблюм, один из крупнейших знатоков крестьянских войн в Германии и Франции, он же торговец шерстью Пани-Па, поднял восстание мурисских крестьян, штурмом взял два города и был убит стрелой в затылок, пытаясь прекратить грабежи. Он был еще жив, когда за ним прилетели на вертолете, но говорить не мог и только смотрел виновато и недоуменно большими голубыми глазами, из которых непрерывно текли слезы...
А незадолго до прибытия Руматы великолепно законспирированный друг-конфидент кайсанского тирана (Джереми Тафнат, специалист по истории земельных реформ) вдруг ни с того ни с сего произвел дворцовый переворот, узурпировал власть, в течение двух месяцев пытался внедрить Золотой Век, упорно не отвечая на яростные запросы соседей и Земли, заслужил славу сумасшедшего, счастливо избежал восьми покушений, был, наконец, похищен аварийной командой сотрудников Института и на подводной лодке переправлен на островную базу у Южного полюса...»
И ещё большее раздражение испытал я, прочитав вот это:
«Стисни зубы и помни, что ты замаскированный бог, что они не ведают, что творят, и почти никто из них не виноват, и потому ты должен быть терпеливым и терпимым...»
А почему они, арканарцы, должны оправдываться, почему вы, прогрессоры, стиснув зубы, оправдываете их? Кто вы такие, чтобы прощать? Боги, неужто?
Так я подумал уже сегодня.
Великий советский писатель БРАТЬЯ СТРУГАЦКИЕ прошёл своим циклом «прогрессорских» романов и повестей наш ИСТОРИЧЕСКИЙ и очень непростой путь развития: от наивной восторженности тем самым «прогрессом человечества» до сдержанного ужаса перед людьми, работающими БОГАМИ по «базовой теории» прогресса.
«Трудно быть богом» – первая, пожалуй, повесть перелома вектора. После АНГЕЛЬСКИХ повестей ранней их фантастики. Первая повесть, где ангельские образы начинают обретать сатанинские черты.
Ангел-Румата с незамутнённой душой и вполне осознанно отдаёт на пытки и мучительную смерть женщину, донну Окану, которая ему глубоко противна. Он снабжает деньгами и оружием КРОВАВОГО профреволюционера Арату. На смерть и убийства во имя прогресса. Он кормит армию шпионов и агентов. Он исподволь готовит мальчика-принца к жизни в прекрасных иллюзиях. Он глубочайшим образом презирает всех, кто не идёт на баррикады, во имя БАЗОВОЙ ТЕОРИИ. Он постоянно подталкивает арканарцев к мысли о восстании.
«Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун? Всё разговоры, разговоры...
– Нет,– сказал Киун.– Мне никогда не хочется драться.
– В том-то и беда,– пробормотал Румата, поворачивая жеребца и неторопливо натягивая перчатки».
«– Не знаю,– сказал Румата.– Возможно, и прирезали. Ты лучше вот о чем подумай, кузнец. Ты один как перст, да таких перстов вас в городе тысяч десять.
– Ну? – сказал кузнец.
– Вот и думай,– сердито сказал Румата и пошел дальше.
Черта с два он чего-нибудь надумает. Рано ему еще думать. А казалось бы, чего проще: десять тысяч таких молотобойцев, да в ярости, кого хочешь раздавят в лепешку. Но ярости-то у них как раз еще нет. Один страх. Каждый за себя, один бог за всех».
Он, Румата, в конце концов, срывается и начинает убивать всех подряд – он, ведь, прекрасно выучен убивать. Его, Румату-Антона, жалко, не правда ли?
Ведь, в повести говорится, в сущности, о том, как страдает Антон-Румата. Как худо ему среди тех людей, куда его ВНЕДРИЛИ.
«Румата отступил от окна и прошелся по гостиной. Это безнадежно, подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их из привычного круга забот и представлений. Можно дать им все. Можно поселить их в самых современных спектроглассовых домах и научить их ионным процедурам, и все равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшего времяпрепровождения. В этом смысле дон Кондор прав: Рэба – чушь, мелочь в сравнении с громадой традиций, правил стадности, освященных веками, незыблемых, проверенных, доступных любому тупице из тупиц, освобождающих от необходимости думать и интересоваться».
Аркадий Натанович и Борис Натанович всецело на стороне Руматы, они рисуют этот образ с огромной симпатией. Они полностью разделяют его презрение и его жалость к этим людишкам. Но писатель БРАТЬЯ СТРУГАЦКИЕ смотрит одинаково внимательно на всех. И взгляд этот одинаково, как я теперь думаю, скептичен.
Так мне теперь кажется. После ВТОРОГО прочтения.
Кто сейчас поймёт слово «коммунар», так, как понимали его мы в шестидесятых? Кто поймёт слово «коммунизм» так, как понимали его тогда?
«Что он мог ей сказать? Поднял на руки, отнес на диван, сел рядом и стал рассказывать про хрустальные храмы, про веселые сады на много миль без гнилья, комаров и нечисти, про скатерть-самобранку, про ковры-самолеты, про волшебный город Ленинград, про своих друзей – людей гордых, веселых и добрых, про дивную страну за морями, за горами, которая называется по-странному – Земля...»
Кто теперь поймёт это так, как понимали это мы тогда?
Повесть эта должна была остаться в прошлом, там, где её понимали просто и правильно. Правильно. По-коммунарски.
Боюсь только, что по нынешним временам странно будет это всё читать. Эта махонькая сказка в сказке, о Ленинграде, обретает совсем другой смысл по нынешним временам, особенно, если заменить «Ленинград» на «Лондон» или «Лос-Анжелес», например. А почему бы не заменить по нынешним временам? Я взял, и заменил – и, знаете, мне стало противно.
*
Повесть начинается безоблачным РАЕМ с интернатом, где вырастают будущие АНГЕЛЫ, коммунары. Именно – интернатом. Именно – ангелы-коммунары. У будущих ангелов из интерната нет родителей, и намёка нет на родителей – они ниоткуда. У них есть только воспитатели и мечта о спасении Арканара. И нет грешков и слабостей. Они – будущие профессиональные ангелы. Спасатели. Прогрессоры.
А, ведь, тоже страшновато – по нынешним временам!
А тогда мы все были АНГЕЛАМИ. Виноват. Мы все имели этот идеал. Он был для нас частью повседневной жизни. И мы все прекрасно понимали, что мир надо спасать от капитализма, колониализма и фашизма. Мы прекрасно понимали ВНЕШНЮЮ идею повести. Идею СПАСЕНИЯ. Я думаю, что если было бы возможно адекватно перевести на английский повесть «Трудно быть богом», заменив слово «коммунар» на что-нибудь, относящееся в том языке к ангельскому чину, эту повесть, её ВНЕШНЮЮ оболочку, прекрасно поняли бы и в иных государствах-спасателях. Во всяком случае, «бремя белого человека» там будет понятно с самой позитивной стороны этого термина – прогрессоры. Давайте, приняв, как данность, презумпцию невиновности, сообразим, что те, кто и сейчас шарят по чужим землям, подготавливая, НЕ ВМЕШИВАЯСЬ, оранжевые, голубые, розовые и прочие РЕВОЛЮЦИИ, имеют чистые души и самые благие намерения – спасти аборигенов от их тоталитарного, недемократичного, антилиберального невежества. Спасти согласно «базовой теории» общечеловеческих ценностей и развитой демократии. Даже те самые ТРИСТА СЕМЕЙСТВ уродуют мир во имя спасения. Во имя спасения ИХ мира. Который, наверное, они считают единственно возможным для себя, для нас, для всех землян, для арканарцев.
Автор повести – великий писатель. В ней нет ничего случайного, ничего для «просто так», для лихости сюжета. В ней – всё на своём месте. «Фашизм», возникший на тысячу лет раньше срока, положенного по «базовой теории». Отсутствие Бога и наличие «монахов», более того хорошо организованного и вооружённого «Ордена». При явной отсылке к какому-то всё-таки Богу (святой Мика – всё-таки СВЯТОЙ, всё-таки имелось там когда-то понятие СВЯТОСТИ). Отношение к грамотности, как к привнесённому явлению, как к «инакомыслию». К грамотности, без которой не управиться ни с денежными, ни с торговыми, ни с государственными заботами. Ненависть к грамоте и книгам именно тогда, когда эта грамотность должна бурно развиваться, когда изобретения и открытия вот-вот должны начать приносить ощутимую прибыль в звонкой монете.
Настоящий автор повести, БРАТЬЯ СТРУГАЦКИЕ, не шёл ни за своей, ни за чьей-нибудь ещё, идеей. Автор искал резонанс с той, ВЕРХНЕЙ, гармоникой мировой мелодии, которая слышна была ему одному, с которой он искал совпадения своей удивительной души. Мелодии, которой объяснения он не должен давать и не давал, и знать его не хотел. Он играл на том музыкальном инструменте, который не требует сносок и комментариев, а требует напряжённого слуха. А потом уже – комментируйте, как хотите и что угодно. В тишине.
И чудовищные искажения исторической логики (а, ведь, отсылка к европейскому средневековью и его логике прописана в повести прямо) уравновешиваются в повести только одним – внешним вмешательством в нормальную жизнь.
Я не помню, кто говорил о том, что, если уничтожить тысячу умных людей общества, то ВСЁ общество перейдёт на низшую ступень развития. Это и не важно – кто говорил, в конце концов. Просто, мы это поняли на себе после массового отъезда, после ВЫНИМАНИЯ из нас наиболее УМНЫХ. После прекрасно организованной эмиграции целого слоя интеллектуалов В МЕТРОПОЛИЮ.
Если потихоньку организовывать ДЕГРАДАЦИЮ общества СПАСЕНИЕМ наиболее умных, то общество послушно деградирует. И мы это поняли в восьмидесятых-девяностых. И оно, общество, катастрофически деградирует в повести Стругацких, написанной лет на двадцать раньше.
Монахи и монастыри возникают только там, где есть Бог. Но если Бога ВЫНУТЬ потом из монастырей (а «базовые теории» коммунизма, да и «общечеловеческих ценностей», с Богом несовместимы – мы это знаем не хуже коммунаров), то монахи превращаются в вооружённые и прекрасно организованные ОРДЕНА. Чему примеры имеют место в истории той же Европы. Стоит вспомнить тамплиеров или Тевтонский Орден, у которых на алтарях место Бога занял самый обыкновенный Сатана. Сатана, который прекрасно чувствует себя и на алтарях, и на распятиях, при условии отсутствии Бога.
Надо только суметь вынуть Бога. Например, во имя прогресса.
Наша страна, как никакая другая, испытала на себе последствия трудов ангелов-прогрессоров. Прогрессоров-народников, прогрессоров-атеистов, прогрессоров-марксистов, прогрессоров-демократов. Чистых помыслами, благородных и очень самоотверженных прогрессоров. Ни у какой другой страны так не искажена история, так не загажено смысловое пространство самосознания. Может быть, поэтому именно у нас была написана эта кровавая повесть – «Трудно быть богом».
Если вы помните, она заканчивается приговором.
«Будах, сморщив лоб, молчал, обдумывая. Румата ждал. За окном снова тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:
– Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными... или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой».
Если вы помните, эпилог повести заканчивается «соком земляники». Руки Антона-Руматы – в крови.
Страшный финал.
Повесть «Трудно быть богом», понимаемая мною сейчас, когда уже поздно, это – повесть-предупреждение. Повесть о том, что ломающие чужую жизнь носители прогресса, в сущности своей, – прекрасные и чистые люди. Даже, когда руки у них по локоть…
Нет, «…это была не кровь – просто сок земляники».
Эпилог первый
Я уже сказал, что буду считать своё впечатление от фильма Алексея Германа черновиком. Может быть, даже – ошибкой. Я не знаю, будет ли у меня другое впечатление. Не стану загадывать. Подожду.
Хочу только привести собственную свою запись из дневничка времён девяностых. Из тех времён, когда гайдары с чубайсами, под присмотром чистого помыслами ПРОГРЕССОРА из метрополии – Джефри Сакса, уничтожали всё, что по БАЗОВОЙ ТЕОРИИ надобно было уничтожить в нашем с вами АРКАНАРЕ.
Вот эта запись:
«Алексей Герман, великий режиссер, умница, создавший по крупинкам и словечкам удивительного Лапшина, упрямо собиравший по десять лет вещи и факты для каждого эпизода своих благородно немногочисленных фильмов, выйдя за пространство искусства, бухнул с телеэкрана на весь наш Город: «Народ, как звери Даррела, вернулся в старые свои клетки, когда выпустили его на свободу». Я, грешный, на него обиделся – честно! Он со спокойною душою не дал себе труда разобраться с ситуацией так же дотошно, как разбирался с сюжетом, он не захотел посомневаться и спросить реальность вокруг: нужна ли была людям ТАКАЯ свобода, было ли то СВОБОДОЙ для людей или всего лишь АМНИСТИЕЙ для уголовников, было ли куда деться тем, кто не хотел и не умел высасывать и выгребать, а умел и хотел только работать. Он не дал себе труда придержать в себе интелигентщину, прежде ума его собирательного выговорилась его барская душа – НАРОД ПЛОХОЙ!»
А, ведь, действительно – барская душа. Обратите внимание – народ ВЫПУСТИЛИ.
Кто выпустил народ?
Я, так, уже догадываюсь.
А, ведь, действительно, ежели отбросить во имя новой БАЗОВОЙ ТЕОРИИ «коммунаров» ангельского чина и «коммунизм», как рай на земле, те самые прогрессоры становятся очень знакомыми, очень обыкновенными и очень упёртыми миссионерами. Которым для выполнения их миссии на Арканаре нужны как раз не люди, равные им, а полузвери, в крайнем случае – полусумасшедшие.
Напомню, что именно в эти прекрасные годы начинался у Германа фильм «Трудно быть богом»
Эпилог второй
Был ещё один результат.
После того, как я увидел фильм Германа, я испытал стыд за многие свои слова и мысли в адрес немытых и вороватых соотечественников. За свои, в сущности, грязные слова и мысли. Я, вдруг, сообразил, что людей нельзя смешивать с грязью, даже, если эти люди невозможно дурны на мой, ПРОГРЕССИВНЫЙ, взгляд.
Однажды, какой-нибудь страшно отсталый и плохо вымытый человек протянет мне руку и вытащит меня из проруби. Накинет свою куртку и пинками, матом, руганью погонит к домам: «Беги, согревайся, живи!»
Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоды.
Не пройдет и полгода — и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, — кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе,
я не верю судьбе, а себе — еще меньше.
Но мне хочется думать, что это не так, —
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах.
Я, конечно, спою,
я, конечно, спою, — не пройдет и полгода.
1966
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
