Лекарка появилась на закате. Лицом почти девушка, вид она имела грозный и голос низкий и суровый. Ее темно-зеленая одежда была обильно украшена бахромой и амулетами, а из платка, которым она повязала голову, торчало десятка два крапчатых птичьих перьев. В руке она держала основательно потрепанную корзину, укрытую серой рванинкой, а на плече несла палку, с которой на спину свисал неоднократно штопанный мешок.
Тиснати, сидевший на ступеньке крыльца, увидел ее издалека. Лекарка шла не быстро и не медленно, загребая босыми ногами пыли больше, чем следовало – казалось, она делала это именно для своего удовольствия. Жила она так далеко, что шла целый день, с самого восхода, но до сих пор ступала уверенно и упруго. За ней на почтительном расстоянии семенила собачонка кузнеца Женеоме; было видно, что ей очень хотелось залаять, но нездешний вид лекарки ее останавливал. Дойдя до калитки, ведунья уверенно свернула во двор. Тиснати отметил это – знающая! – и поднялся навстречу.
- На закате дети в хате, - задорно сказала лекарка вместо «здравствуйте!»
- И вам доброго здоровья, - ответствовал Тиснати.
Тайпа, лежавший у его ног, ненадолго приподнял губу, показав один белый клык, и вопросительно повернул голову к хозяину.
- У нас гости, Тайпа, будь умницей, - сказал ему Тиснати.
- Ой ли, - вдруг возразила лекарка. – Может, и не задержусь. Плату беру за лечение немаленькую.
Она поставила корзину на дорожку перед собой, а сверху на корзину опустила мешок и теперь, отдыхая, опиралась на свою палку. Взгляд у нее был лукавый и вызывающий. Луч солнца, пробивавшийся сквозь вишневые деревья, золотил ее амулеты и бисерную вышивку на рукавах.
- Ну, коли так, - медленно сказал Тиснати, - называй цену.
Лекарка, не торопясь, обвела глазами двор, взглянула вверх, на крышу, где в растрепанном гнезде сонно переступал ногами голубой ибис, подмигнула ему и вдруг резко кивнула на Тайпу:
- Его отдашь?
Не выказывая никаких чувств, кроме стариковской безнадежной грусти, Тиснати взглянул сверху на пса, потом на лекарку.
- Бери.
Гостья усмехнулась:
- Щедрый, я вижу, ты старик. А хоромы свои отдашь?
Она смотрела на Тиснати, сощурившись и чуть склонив голову набок, то ли просительница, то ли кочевая царица. Трепетали перья в ее платке, позванивал на вечернем ветерке какой-то бубенчик. Молодая, задорная, она могла сейчас же развернуться и такой же упругой походкой, какой пришла, пройти всю ночь по долам и холмам до своей деревни, а наутро и забыть, зачем и куда ходила, и не пожалеть ни на мгновение ни о силах, ни о времени. Тиснати видел это и, лишь чуть-чуть, почти незаметно вздохнув, повторил:
- Бери.
В этот момент откуда-то из сада выбежали Дагу и Макил. Мальчики, видимо, намеревались с двух сторон обнять Тайпу, но, увидев незнакомую девушку, почтительно остановились возле дорожки, ведущей к дому. Лекарка при их виде тряхнула головой и безошибочно указала на Макила:
- Отрок, ты, видимо, брат страждущего? Вот тебе корзинка, поставь возле печки, да смотри, не трогай ничего, а то руки отсохнут!
Макил испуганно кивнул, опасливо взял из протянутой руки лекарки корзинку и, пятясь, пошел в сторону крыльца. Дагу последовал за ним, а ведунья, рассмеявшись, сказала Тиснати:
- Не тяготись, старче, данным словом. Ничего я с тебя не возьму, кроме десяти монет и того улова, что ваш Пойк привезет нынче.
Тиснати поклонился и приглашающим жестом указал на дом, в котором уже скрылись мальчики. Мгновение назад эта женщина не знала о существовании на свете Пойка-рыбака. Значит, надежда есть.
Лекарка проследовала прямо в кухню и опустилась на колени возле печки. Взглянув на свою корзину – рванинка лежала именно так, как и была положена – она бросила на угли один из травяных клубков из своего ожерелья и раздула огонь. Поднялось зеленое пламя. Лекарка водила над ним рукой, и под ее ладонью пламя пригибалось, стелясь по головешкам, а стоило ей руку убрать, как оно вздымалось до самого дымохода. Волшбуя с огнем, лекарка вдруг, не оборачиваясь, словно зная, что за ее спиной стоят и Тиснати, и Дамира, обронила:
- Амитимья меня зовут. Дайте ковш с водой.
Скрипя половицами, Дамира прошагала до кадки и вернулась, протянув лекарке требуемое.
Амитимья так же, не глядя, взяла ковш, плеснула немного в огонь и отставила.
- Теперь котел.
Дамира подала ей котел, в котором обычно варила похлебку, и уже хотела что-то сказать, но Тиснати приложил палец к губам и покачал головой. Дамира кивнула и прикрыла рот ладонью.
Лекарка тем временем откинула ветошь со своей корзинки. Там обнаружились засушенные корешки, травки и мелкие мертвые животные. Погрузив руку в эту пахучую смесь, она достала несколько бурых листочков, бросила их в котел, залила водой из ковша и пронесла над пламенем, держа котел за цепочку на деревянной ручке. Булькнула вода, по кухне пошел запах жимолости, лекарка отчетливо произнесла: «Нет» и вылила отвар в огонь.
Еще раз пошарив в корзинке, она вынула огромного, в пол-ладони паука, который при жизни, возможно, мог убить и птенчика, и взрослую птицу, бросила его в котел, снова залила водой и пронесла над пламенем. Вода вскипела бурой пеной, осела и распространила затхлый дух подземелья. «Нет», - повторила Амитимья и опрокинула котел.
В третий раз рука ее в корзинке задержалась. Лекарка перебирала то бабочек с ломающимися крылышками цвета июньской заходящей луны, то редкостные цветы морозников, распускающиеся в декабрьскую стужу, то переливчатых лягушек с мертвыми печальными глазами цвета тумана. «Нет», - повторяла она снова и снова, роняя сушеных мух, мышей, малюсеньких змей и скорпионов, пока не оказались в ее пальцах два червя, словно скроенных из сотен крохотных колечек угольно-черного цвета. Пиявки. Поколебавшись секунду, Амитимья бросила их в котел, залила водой и протянула в огонь. Застонал огонь, завыл, рванул в дымоход, вскипела вода и перелила через край. Амитимья стала лихорадочно бросать в котел какие-то листки, кусочки коры, пыльцу, перья, что-то приговаривать, напевать и нашептывать. По кухне поплыл запах робкого родника, еле бьющего среди камней, запах мха и синих горечавок, растущих возле него, запах тихой, умиротворенной радости. «Да», - сказала Амитимья и поставила котел рядом с собой.
- Процедить бы надо.
Получив из рук Дамиры ситечко и кусок чистой реденькой холстины, она приладила все это на ковш, бросила на холстинку медное колечко и медленно, пришептывая и приговаривая, перелила сквозь него отвар. Почерневшие листочки, перышки и жучиные тельца, падавшие из котла со струйкой отвара, едва коснувшись колечка, истаивали голубоватым паром, окутывали полупрозрачным туманом руки лекарки. Звякнула цепочка – Амитимья снова отставила котел и водила теперь ладонями над ковшом. Дамира заглянула в котел. Он был сух и чист.
- Поставьте в погреб, остудить, - велела Амитимья, бросив усталые руки в складки залатанной бахромчатой юбки. – Да и держите там все время. Это живая вода, она холод любит. Давать пить будете, как проснется ибис на крыше, по наперстку в молоко. Каждый день, до зимы. Колечко ему на безымянный палец наденьте, на левую руку. И пусть всю жизнь носит, не снимая, а не то боль вернется. Холст сожгите, сито закопайте под той вишней, что в прошлом году плодов не дала. Да скажите ребятишкам вашим, чтобы до Пойка сбегали, рыба его в уплату нужна. Без уплаты от живой воды толку не будет.
Дамира бережно взяла теплый ковш с целебной водой и вышла из кухни. Было слышно, как она зовет Дагу и Макила, скрипит крышкой погреба и ступенями. Когда она вернулась, Амитимья и Тиснати сидели на лавках, друг против друга, возле стола. Лекарка копалась в своей корзинке, держа ее на коленях, а Тиснати молча смотрел на печной огонь.
- Может, взглянете на него, Амитимья? – спросила Дамира.
- Ни к чему это, - отрезала ведунья. – Негоже ему меня видеть, добра не выйдет из этого. А если удивляетесь, как это лечить недужного, не зная, что с ним, так вот вам ответ: у мальчика вашего голова покусана гадами, каких в Лемании отродясь никто не видел, ранки маленькие, все равно что бисер, но яд, что сквозь них прошел, сильную боль причиняет и за полгода в могилу сводит. Верно?
Дамира вздрогнула. Ведьма смотрела прямо на нее темно-зелеными с чернотой глазами, мгновенно превратившись из веселой умелой девушки в грозную властительницу жизни и смерти, бесконечно старую и мудрую. Она знала абсолютно все, знала пугающе много о людях и вещах, о которых говорила – касалась ли речь Юка, умершего от велези отца Дамиры или старой бесплодной вишни в саду Тиснати - не выказывая ни малейшего желания их увидеть, просто знала, что они существуют, как выглядят и что с ними было.
- Не обижайтесь, - тихо повинилась Дамира, отведя взгляд. – Я ведь просто привыкла, что лекари смотрят на хворых.
- То – лекари, - сказала Амитимья, но договаривать не стала. И от этого Дамире стало еще страшнее. – А вот повечерять с вами не откажусь, - она вдруг перешла на веселый тон, снова став юной и озорной. – С утра крошки во рту не было.
- Дамира, матушка, принесите десять монет, - попросил Тиснати, - а потом уж на стол собирайте.
- Может, тогда в столовую пройдете?
- Да нет, здесь останемся, - сказала Амитимья. – Здесь уютнее, да и пригрелась я уже у печки.
Когда Дамира вышла, она проворно убрала с колен корзинку, убрав ее под лавку, и стала вертеть в руках блюдечко, одиноко стоявшее на светлом дереве стола.
- Она у тебя, старче, по хозяйству хлопочет?
- Хлопочет, - степенно согласился Тиснати. – Хорошо хлопочет. С душой.
- Тоже оттуда?
- Откуда – оттуда?
- А-а-ай, старче, - досадливо ухмыльнулась ведунья, покачав головой, отчего зазвенели амулеты и заплясали крапчатые перья. – Не делай вида, будто не понял. Не с ребятенком разговариваешь.
- Хорошо. Оттуда, - пожал плечами Тиснати.
- И сколько теперь в Лемании Крылатых, кроме Юка?
- Десять.
- Десять, - задумчиво повторила Амитимья. – Десять. А должно быть одиннадцать. Стало быть, Юку вашему еще раз к Золотому Лесу лететь.
- Почему одиннадцать? Двенадцать, - поправил Тиснати.
- Ох, не спорь, старче. Одиннадцать, - с нажимом сказала Амитимья.
- Да, с тобой спорить без толку. Я даже рад, что одиннадцать. А еще лучше б было – десять. Нелегко Юку туда летать.
- Нелегко. Тем не менее должно быть одиннадцать. А кто такой многомудрый сказал тебе про двенадцать?
Лекарка спросила это с веселым интересом, взглянув в лицо старика и даже отставив блюдечко. Она уложила локти на столе, выставив их вперед и зажав пальцы левой руки в кулаке правой.
- Будто не знаешь? – ответил Тиснати.
- Будто знаю, - согласилась лекарка. – Но от тебя хочу услышать.
Тиснати немного помолчал. Голос удивительной гостьи живительными мягкими ударами отдавался в его сердце. Стихла душная боль за грудиной, ушла ломота из суставов, возвращалась сила, отданная на безмолвный зов в далекую страну за Стеной. Он выпрямился и даже улыбнулся, впервые за то время, как Юк ушел за братом.
- Астроном Кумаль-Сартари сказал, - чуть поклонившись, с достоинством ответил старик.
Лекарка захохотала, окруженная звоном своих бубенчиков, захохотала всей своей зеленой хламидой, трясущимися перьями на платке, ровными молодыми зубами и румяными щеками, до слез и всхлипываний. Тиснати смотрел на нее в изумлении, потому что смех ее сбросил с его плеч десятка два лет, он даже наклонился и тихо положил на пол свою палку, почувствовав, что теперь она будет только мешать ему, а когда разогнулся, увидел, что Амитимья сидит, подперев щеки, и восторженно смотрит на него блестящими от непросохших слез темно-зелеными глазами.
- Что так насмешило тебя, госпожа? – галантно осведомился Тиснати, недоумевая, что странного можно было услышать в имени астронома.
- Старче, - шмыгнув носом, проникновенно начала госпожа, - передай брату моему Сартари, что он болван. Он променял свой дар на сытую женатую жизнь и теперь никогда не будет владеть чистым, кристальным знанием.
- Но что-то же осталось?
- Да, что-то осталось. Это что-то позволяет ему угадывать имена. Он назовет тебе имя одиннадцатого. Но хотела бы я посмотреть, как он будет биться головой об стену, ища имя двенадцатого!
В этот момент в кухню вошла Дамира.
- Вот, пожалуйте, - сказала она и выложила на стол золотые монеты. Потом отошла к рукомойнику, сполоснула руки и стала собирать ужин: хлеб, сыр, мед, кислое молоко, миску резаных овощей с маслом солнечного цветка, теплую кашу с грибами и яблоки. Лекарка тем временем убрала девять монет, оставив на столе одну.
- Это Пойку. За рыбу, - пояснила она.
- Доброго аппетита, - сказала Дамира, положив возле каждого по матерчатой салфетке.
- Да благословлен будет Золотой Лес, дающий нам свет, - произнес Тиснати, и все трое молча принялись за кашу. Амитимья, усталая и голодная, уплетала за обе щеки, Дамира же ела чуть-чуть, поглядывая то на соседку, так пугавшую ее своей невероятной прозорливостью, то на Тиснати, чей аппетит действительно ощутимо подобрел.
- Колечко Юку надели? – спустя минут пять спросила Амитимья.
- Надела, а то как же, - ответила Дамира, будто школьница. – И молока он выпил с медом, сухарик даже съел. Спасибо вам, добрая госпожа…
- О-й-й-й, оставьте! – перебила ее лекарка. – Не люблю я этого. Да и не за что пока благодарить, пусть на ноги сначала встанет, а там посмотрим.
На крыльце раздались шаги. В дверь деликатно постучали, и вскоре в кухне появились возбужденные долгим бегом, рыбацкой романтикой и таинственностью незнакомки Макил и Дагу, а над их головами возвышался счастливый оказанной ему честью Пойк. На плече он нес свернутый, мокрый еще бредень, а в руке – большую, удлиненной формы корзину, от которой густо пахло свежей рыбой.
- Ага! – радостно воскликнула Амитимья, когда вошедшие поздоровались. – Ты, значит, и есть Пойк? – обратилась она к рыбаку. – Бери-ка вот эту монетку и подавай сюда улов!
Макил и Дагу с готовностью подтащили к ней тяжелую корзину. Пойк взглянул на монету.
- Но это слишком много! Вся эта рыба столько не стоит!
- А мне вся и не нужна, - сказала Амитимья и, нагнувшись, запустила руки в корзину. Зашевелились скользкие спинки, еще живые рыбины слабо шлепали ее хвостами по запястьям, но лекарка упорно выуживала все новых со дна и бросала поверх уже виденных, пока не оказалась в ее руках рыбина особенная. Была она с длинным вытянутым рыльцем, приплюснутым сверху, вся в каких-то острых шишечках, с черной полосой вдоль колючего хребта, с розоватыми плавниками и хвостом, разделенным не на две, как обычно, а на четыре лопасти.
-Ух ты! – воскликнул Дагу. – Это что за рыба такая? Никогда не видел!
Но никто ему не ответил. Амитимья и не собиралась ничего объяснять, Тиснати тоже не видал таких рыб, хотя и догадался, к чему это, а Макил, чуть приоткрыв рот, тут же его и захлопнул, почувствовав немое предостережение старших: Дамира и Пойк, так же, как и Макил, знали, что такие рыбы водятся в Реке Первого Яруса владений Великих и Безгрешных Самуров.
- Земля у нас общая, - загадочно для мальчиков сказала ведунья. – Только распоряжаемся ею по-разному. Ну-ка, малец, помоги мне, - обратилась она к Макилу. – Держи рыбку, сейчас с тобой колдовать будем. Матушка Дамира, спасибо за хлеб-соль, дайте нам мису глиняную побольше, да пойдем мы, пока на дворе еще что-то видно.
Она выволокла из-под лавки свою корзинку, уложила сверху мису, подобрала мешок и палку, на котором его носила и, кивнув Макилу, вышла.
Город, город на сфинкском заливе.
Мы гуляли зимой по нему,
ощущая планету — в отрыве
и по правую руку — Неву.
Вдоль обломков хорошего тона
Невским... Не с кем... Эй, сфинксы, ать-два!
Город, город, медуза Горгона,
ты три века всему голова.
2 Т.З.
Здоровья осталось на несколько тысяч затяжек.
Ночные коты крымский дворик обходят дозором.
Рассыпались звёзды солдатских начищенных пряжек,
им время настало спаяться единым узором.
Двенадцать часов. Место встречи — площадка за клубом.
Пожатия рук и ленивый обмен новостями.
Промокшая тумба отброшена выбитым зубом,
оставленным здесь не курящими «Приму» гостями.
Я с детства боюсь, только страх свой всё меньше скрываю,
и вправду, ну что я могу против местных — приезжий...
1985
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
