Клюевой (Курмашовой) Саиде Закировне и её сёстрам.
У бабули Сони было две сестры, тоже татарки – тётя Зина и тётя Феня. Вообще-то их звали не так, а Забейдат, Саида и Факия. И это было так таинственно. Я даже немного помню Абикай – их маму, сухую старушку в национальном халате и кожаных тапочках, которой я помогала ставить ноги на стул, потому что она сидела за столом только в такой позе – с поднятыми ногами, накрытыми длинным халатом. Между собой они говорили на непонятном языке, татарском. Правда, совсем непонятным его назвать нельзя, в нём полно русских слов, всегда можно догадаться, о чём говорят. На русском чисто говорила только бабуля Соня – она прошла всю войну, её призвали 22 июня, она тогда только что закончила медучилище. После войны всю жизнь проработала медсестрой в госпитале военного училища химической защиты. Поэтому она мне всегда ставила банки и компрессы, а ещё делала уколы. Наверное по привычке.
Тётя Зина была на 10 лет старше бабули и жила в том же доме, но с другой стороны. До пенсии она работала на швейной фабрике, а теперь всем нам шила тёплые жилетки и кепки. Очень хорошие прочные кепки, я до сих пор одну на даче ношу. Однажды даже она сшила мне настоящую Красную шапочку типа будённовка. Правда розового цвета. Но это ничего, я всем говорила, что она красная. У тёти Зины была маленькая комнатка и кухонька, а ещё много дров в сарае. Она жила одна, без дедушки. Зато к ней приходили внуки – мальчишки не намного старше меня – Олег, Игорь и Ренат. И тогда все играли в войнушку во дворе.
Тётя Феня жила с бабулей, но у неё была своя комната. В комнате всё было старое и жутко интересное – журналы, фарфоровые статуэтки, давнишние исписанные открытки. Тётя Феня плела косички, лучше всех играла в карты и читала книжки. Работала уборщицей на полиграфкомбинате и приносила мне всякие разграфленные журналы – играть в школу. Когда я спросила, почему у тёти Фени нет ни мужа, ни детей, мама сказала, что якобы бабуля решила, что замуж Фене нельзя, потому что она слишком глупая. Тётя Феня переболела менингитом в подростковом возрасте. Это я узнала потом, а тогда я думала, что бабуля не права в этом вопросе. Итак она часто ругает тётю Феню – то купит не то, то сделает что-то неаккуратно. Тётя Феня часто обижалась и рыдала в окно на всю улицу, истеря по-татарски и по-русски, так, что трясся дом. А я думала – тётя Феня никакая не дура, она же два языка знает.
Бабуля в свои выходные целый день была у плиты – перемяча, хворост, мои любимые пирожные с заварным кремом, самая вкусная в мире жареная картошечка, пирог с посыпкой, лимонник – мня, мня, мня… Мясо я тогда не любила. Только бесконечно чай, чай, чай… "Цай", как я говорила в детстве. Из блюдца в чашку и обратно. Нигде больше так чай не пили.
Вечером все шли смотреть картину. Дедушка, бабуля Соня, тётя Зина и тётя Феня. Тётя Феня засыпала на второй минуте сидя на своём стуле. Если начинала храпеть, дедушка говорил, что картина будет хорошая. Но иногда шёл «кокей», то есть хоккей. Тогда тётю Феню было не удержать. «Эх ты, шляпа!» - кричала она на промахнувшегося Капустина, чем поднимала настроение всей компании, болевшей, естественно, за ЦСКА.
В доме всегда было тепло зимой и свежо летом. От накрахмаленного постельного белья с надписями «минздрав» пахло чистотой. Наконец-то тётя Феня научила меня играть в дурака. И ещё она меня называла «сенгел эм», но я думала тогда, что «Сенгелем» - такое принцессино имя. Нет, шамаханско-царицыно.
Иаков сказал: Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.
Бытие, 32, 26.
Всё снаружи готово. Раскрыта щель. Выкарабкивайся, балда!
Кислый запах алькова. Щелчок клещей, отсекающих навсегда.
Но в приветственном крике – тоска, тоска. Изначально – конец, конец.
Из тебе предназначенного соска насыщается брат-близнец.
Мой большой первородный косматый брат. Исполать тебе, дураку.
Человек – это тот, кто умеет врать. Мне дано. Я могу, могу.
Мы вдвоем, мы одни, мы одних кровей. Я люблю тебя. Ты мой враг.
Полведра чечевицы – и я первей. Всё, свободен. Гуляй, дурак.
Словно черный мешок голова слепца. Он сердит, не меня зовёт.
Невеликий грешок – обмануть отца, если ставка – Завет, Завет.
Я – другой. Привлечен. Поднялся с колен. К стариковской груди прижат.
Дело кончено. Проклят. Благословен. Что осталось? Бежать, бежать.
Крики дикой чужбины. Бездонный зной. Крики чаек, скота, шпанья.
Крики самки, кончающей подо мной. Крики первенца – кровь моя.
Ненавидеть жену. Презирать нагой. Подминать на чужом одре.
В это время мечтать о другой, другой: о прекрасной сестре, сестре.
Добиваться сестрицы. Семь лет – рабом их отца. Быть рабом раба.
Загородки. Границы. Об стенку лбом. Жизнь – проигранная борьба.
Я хочу. Я хочу. Насейчас. Навек. До утра. До последних дат.
Я сильнее желания. Человек – это тот, кто умеет ждать.
До родимого дома семь дней пути. Возвращаюсь – почти сдаюсь.
Брат, охотник, кулема, прости, прости. Не сердись, я боюсь, боюсь.
...Эта пыль золотая косых песков, эта стая сухих пустот –
этот сон. Никогда я не видел снов. Человек? Человек – суть тот,
кто срывает резьбу заводных орбит, дабы вольной звездой бродить.
Человек – это тот, кто умеет бить. Слышишь, Боже? Умеет бить.
Равнозначные роли живых картин – кто по краю, кто посреди?
Это ты в моей воле, мой Господин. Победи – или отойди.
Привкус легкой победы. Дела, дела. Эко хлебово заварил.
Для семьи, для народа земля мала. Здесь зовут меня - Израиль.
Я – народ. Я – семья. Я один, как гриб. Загляни в себя: это я.
Человек? Человек – он тогда погиб. Сыновья растут, сыновья.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
