Студент Нижегородской консерватории по классу дирижер-хормейстер Андрей Н. проснулся ранним июльским утром в Петербурге, в комнате, заранее снятой для него питерскими дальними родственниками. Приехал он на конкурс молодых дарований, ибо, и в самом деле, был одарен талантом и трудолюбием. Все прочили Андрею великое будущее. И сам он не сомневался в этом. Проснулся счастливым и бодрым, исполненным радостного предчувствия, потому что вчера выиграл этот самый конкурс, спал крепко, а сегодня намечался важный, долгожданный разговор с человеком, от которого, быть может, зависела дальнейшая карьера.
В комнате было душно, темновато и прохладно-сыро. Квартира находилась на первом этаже, низко над тротуаром, в одном из старых домов выборгской стороны, невысоких, длинных, коричневато-серых, образующих большой квартал с внутренними проходными дворами. А душно и темновато было от того, что на ночь, опасаясь случайного хулиганства, он оставлял открытой только маленькую форточку, и хотя, солнце уже взошло, свет попадал в комнату лишь отраженным от противоположной, ярко освещенной стороны двора, заросшего кустами и старыми, высокими деревьями.
Встав, Андрей, первым делом, распахнул окно и блаженно вдохнул душистый и прохладный от ещё влажной зелени воздух с дуновением тепла от нагревавшихся уже крыш и асфальта. Всё предвещало жаркий городской день.
В квартире он был один. Хозяева уехали в отпуск, закрыв вторую комнату, оставив на кухне немного посуды и коротенькую записку о пользовании плитой и прочими устройствами. Умывшись, Андрей, с удовольствием улыбнулся своему отражению в зеркале, ибо сегодня нравился сам себе. Отражение улыбнулось в ответ, прищурив блестящие, тёмные глаза, показав ровные зубы. Высокий, тонкий и стройный, с волнистой, романтической шевелюрой, с аскетической бледностью щёк, намекавшей на нервную, художественную натуру, Андрей нравился женщинам, знал это, но, из-за вечной углубленности в музыку, так и не сумел завязать настоящих любовных отношений.
Он был очень голоден, может, потому и проснулся так рано. Вчера, после конкурсных волнений и последующих церемоний, в суетной атмосфере фуршета и минуты не нашел, чтобы нормально поесть. Когда расходились, сердобольная старушка-одуванчик, опытная в таких делах, всучила ему пакет с бутербродами. «Святая женщина!» весело вспомнил её Андрей, разворачивая вкусную еду, замешивая в кипяток растворимый кофе, и… бросился к шкафу, проверять, осталась ли еще чистая рубашка для сегодняшнего визита. Рубашка нашлась в пакете, аккуратно сложенная мамой. Он расправлял её на плечиках с перекладиной, на которой уже висели, выходные брюки, когда…
- Привет!
Звонко. За спиной.
Андрей обернулся, замешкался от удивления, и нелепо прикрылся вешалкой с одеждой. Из окна, как оживший поясной портрет, уцепившись обеими руками за внутренний край подоконника, слегка нагнувшись вперед, на него смотрела девчонка. "Или девушка?" Смотрела прямо в глаза, неуверенно улыбаясь. Видимо, стояла она на узенькой приступке фундамента, ей мешал наружный жестяной отлив, и потому удерживалась с некоторым напряжением. Прямые, очень светлые волосы до плеч, короткая челка, симпатичное, круглое лицо, примечательное особенным золотистым загаром, какой бывает только у природных блондинок. Так же золотились обнаженные руки, плечи и полоска груди между широкими цветастыми лямками платья.
- А я тебя знаю. Ты – Андрей. Верно?
- Да…
- А к тебе можно зайти?
- Э… Можно. Заходите, я… сейчас открою вам дверь.
- Зачем? Не надо.
Исчезла, и, почти тотчас, на подоконник взгромоздилась сперва объёмистая, спортивная сумка, затем в окне снова явилась и она сама. Столкнула сумку на пол, очень ловко отжалась на руках, боком присела на подоконник, затем подтянув под грудь коленки, повернулась на попе, легко перенесла ноги, и… очутилась в комнате. Девочка оказалась, всё-таки, очень молодой девушкой. Высокой и ладной. Цветастый, свободный сарафан выглядел необычно длинным для современной моды, обнаружились также и низенькие, спортивные, довольно поношенные тапочки на шнурках, на босу ногу.
Вид её, слегка, даже, деревенский, был так прост, что Андрей, наконец, кое-как собрался с мыслями.
Он все еще прикрывался вешалкой, но, понял, вдруг, что она просто не замечает этого, потому, что смотрит только в лицо, в глаза, и совсем не так, как обычная девушка, а, скорее, как маленькая его сестренка, когда просит поиграть в шашки, сбивая их с доски щелчками.
- А вас как зовут?
Она, улыбнулась свободнее, смешно подняла светлые брови:
- Это секрет.
Помедлила.
- Пока.
И тоже перешла на «вы».
- Но я, вообще-то, пришла за вами.Собирайтесь.
- Погодите, не понимаю. И… можно, я… оденусь?
- Ой, извините.
Отвернулась к окну.
Быстренько натягивая брюки и вчерашнюю, брошенную на спинке кровати, рубашку, Андрей пытался что-то сообразить, но, в голове снова образовалась полная пустота.
- Я готов. Хотите кофе?
- Что?
Обернулась, и опять он понял, что не заметила ни рубашки, ни брюк. "А глаза у неё темно-серые, блестящие, детские совсем, и плечи… золотые, ровные, гладкие, то ли ещё припухлые, как у детей, то ли наливающиеся уже…"
- Кофе? Зачем? У нас мало времени. Поторопитесь, иначе мы можем опоздать на электричку.
- Но, почему, куда?
- О, господи, зачем вы всё, всегда хотите знать заранее? Это же скучно.
- Но, у меня есть дела, я должен спланировать свой день…
- Дела?
Девушка презрительно удивилась, как будто иметь дела это было что-то совершенно необыкновенное и, даже, неприличное.
- Какие такие дела могут быть в воскресение?
- Понимаете, я здесь на конкурсе. Я победил даже… Вчера…
Андрей говорил и понимал, что несет какую-то ахинею, непонятно зачем, все время думая, что в комнате пахнет бутербродной колбасой, и, почему то, именно это особенно смущало и сбивало с толку.
- Вы - музыкант. Я знаю. Ладно, я расскажу вам, куда мы поедем, и… выбирайте сами.
Она подпрыгнула, села на подоконник и поболтала ногами. Заговорила глуховато, распевно и таинственно, точно рассказывая сказку.
- Сначала мы поедем на трамвае,
потом - на электричке,
потом - на автобусе,
а потом –
по тайной, звериной тропе, которую знают немногие,
пойдем через дремучий лес.
Мы переберёмся через канаву, что тянется вдоль шоссе,
заросшую узкими, острыми, листьями и красными цветами,
мы поднимемся вверх
по лысому, в пучках сгоревшей, сухой травы, песчаному, пригорку,
одолеем полосу рогатого бурелома,
проникнем в сырую, лиственную чащу,
и потом,
сквозь неё,
станем подниматься в гору, в гору и,
будто из страшной темницы…
очутимся, вдруг, в светлом, сосновом бору,
а потом –
спускаясь, теперь, все положе и ниже,
вдоль быстрого, извилистого ручья,
выйдем на берег огромного моря
и увидим весь его простор -
весь, весь,
начинающийся сразу, –
за узкой каменистой полосой пляжа.
И там, где ручей образует маленький водопад,
нас ждут друзья.
Сейчас они ещё спят, лентяи,
но пока мы доберемся,
они вылезут на свет божий,
приготовят горячий чай с молоком и черникой
и станут нас поджидать.
Целый день мы будем купаться в прохладном море
и загорать на огромном, чёрном камне,
до которого еще нужно доплыть,
а он будет горячий от солнца и шелковый под руками,
потому что волны выглаживали его немыслимые миллионы лет.
И еще мы будем бродить босиком по теплым, разноцветным камням,
там, где, между ними, у воды,
мертвая, выброшенная морем трава
пахнет странно, тревожно и горько,
а вдоль кромки леса стелется по земле дикий, цветущий шиповник.
Мы отыщем (для тебя) пестрый, плоский камешек с дыркой,
в которую можно продеть верёвочку и носить его на шее,
как амулет от злых духов.
Но там-то нет злых духов.
Потому что мало кто знает туда дорогу.
А вечером, когда солнце опустится в море, но будет еще светло,
мы разожжем костер и будем пить вино,
а когда совсем стемнеет,
теплый ветер подует с моря,
и в небе замерцают звезды,
точь-в-точь, как в шиповниках - светлячки…
Поехали?
Мысли в голове Андрея скакали, не складываясь в ясный итог, призрак «важного разговора» стоял за спиной и дышал в затылок.
- Я… не могу… Может, завтра?
Спрыгнула с подоконника.
- Ну, что ж.
Голос стал звонким и обиженным.
- Значит, победили?
Радуясь изменению темы, Андрей подхватил.
- Да. Вот, даже памятную награду получил.
- О! Интересно.
Андрей взял со стола узкий, замшевый футляр. Открыл его.
- Вот!
Подошла, взглянула.
- А что это ?.
- Генеральский жезл, дирижерская палочка. Декоративная, конечно. Из слоновой кости, с серебром даже, немного. На память.
Она осторожно вынула палочку из футляра, вдруг, взмахнула ею и очень немузыкально пропела, скорее, воскликнула
- Ля-ля, ля-ля!
Палочка совсем легонько стукнула о висящий над столом плафон и… сломалась пополам.
- Ой, ой, извините, я не хотела.
Странно, но Андрея это нисколько не огорчило. Ему почудилось, вдруг, что вот, теперь, она станет послушней, покладистей и всё, всё будет хорошо… "Что – всё…?"
Кажется виновато, она вложила половинки обратно в футляр.
- Мне - пора. Простите.
Отошла, подняла сумку на подоконник, не очень ловко залезла на него коленками, развернулась спиной к улице, склонила голову к груди так, что светлые пряди скрыли лицо, скользнула вниз и пропала. Затем исчезла и сумка.
Маленькая комната стала огромной и совсем, совсем пустой. Андрей растерянно держал в руках футляр. Опомнившись, закрыл, бросил на стол, ринулся к окну. На улице никого не было. Тень от дома по-прежнему была длинной. Птицы чирикали, как безумные. «Она не могла так быстро исчезнуть, нужно долго идти вдоль дома, до угла. Этого не может быть. Быстро бегает? Она пошла на трамвай?» Прикрыл окно, схватил ключи от квартиры и пустился в погоню.
На остановке какой-то тип, судя по всему, с великого бодуна, ответил, что трамвай, мать его, он ждёт давным-давно, а блондинки с сумкой, в цветастом сарафане не видел.
Андрей вернулся, сел за стол. Недопитый кофе был еще тёплым. Подумал, может, привиделось. Открыл футляр. Выпил, наконец, кофе и поел. Мысль о предстоящем важном разговоре тяготила. Встал, подошел к кровати, лег на покрывало, в подушку лицом. Она - была.
