|
Растить в душе побег уныния — преступление (Омар Хайям)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Миры моей бабушки (Гл.5. Мир притяжения. Бабушка и я) | Я родилась, когда бабушке было 43 года. «В сорок лет меня бабкой сделал» - жаловалась она на своего сына, моего отца, слегка лукавя.
Очень долго мне до её возраста не было никакого дела. Сначала она была просто бабушка «приятная во всех отношениях». Приглядываясь, я замечала седые искры корней, окрашенных в каштановый, волос, косо опущенные складочки верхних век добрых и весёлых жёлто-карих глаз. Из-за этих провисших складочек, бабушка всегда казалась мне немного усталой. Очень трогали меня вертикальные, длинные морщинки под шеей в зоне декольте. Цвет кожи этого «декольте», был коричневее, чем в других местах. Ведя пальцами по морщинкам и, глядя то на шею, то в лицо бабушки, я осторожно спрашивала: «Ты старенькая?», а она отшучивалась, смеялась и тискала меня.
Со временем все вопросы отпали сами собой. Больше не надо было приноравливаться, пытаться понять, я стала опять воспринимать её, как данность, - вот она такая, а старая или не очень- всё равно. Бабушка превратилась для меня в личность, в главного человека моей жизни, в «мою прекрасную леди».
Держалась она всегда с большим достоинством и простотой умного человека. Напыщенность и дутая важность ей не нравились. Над манерностью подсмеивалась, но так, что понятно было только самым близким. Роста, по тем временам, была высокого – метр шестьдесят пять сантиметров. Спину и голову держала прямо, но без надменности. Никаких «королев не включала», но, сама может, об этом не догадываясь, королевой была.
Из-за её доброты, уверенности в себе, неравнодушии, хорошем жизненном настрое (бабушка была прирождённым оптимистом), люди тянулись к ней. И попав в орбиту обаяния, оставались с ней навсегда.
С возрастом, из-за полноты, ходить стала бабушка, слегка переваливаясь, но спину держала ровно, не сутулясь, не вбирая голову в плечи. От постоянной боли в её до старости стройных, красивых ногах, несущих очень тяжёлое и большое тело, она только слегка поджимала губы и покачивала головой. Но выражение лица оставалось лукавым, приветливым и, как бы слегка посмеивающимся над своей немощью.
Умение смеяться над собой я от неё унаследовала, к великому неудовольствию мамы. Видимо в кодекс кержацких приличий такое явление не входило. Что поделать, нежно и предано любя маму, и оберегая от многого, чего ей знать обо мне было ни к чему, я временами «срывалась» и начинала куролесить. «Ну, что ты людей смешишь! Какой «клоун»? Это же для мальчиков. Давай костюм «снежинки» тебе сошьём». Сходились мы на «Докторе Айболите», "Ромашке" или «Шахматном короле». От «Короля», который у мамы получился особенно хорошо, остались слайды. Костюм «клоуна» она, на полном основании, сшила подрастающему Серёже. Но вот ведь незадача – мой братишка ненавидел быть «ряженым»!
Бабушка была смешливым и любящим смешить человеком, я же - просто обожала выглядеть клоуном.
Это, по мнению моей мамы «не лезло ни в какие ворота». Что угодно, как угодно, но сдержанность и ровность должны были быть соблюдены любой ценой. «Ничего наружу» - наверное, маме подошёл бы этот девиз. Вот такие разные были мы с ней люди.
А я до сих пор счастлива, когда удаётся рассмешить подружек, сына или папу.
Когда мой ребёнок был маленьким, мы обожали вместе с ним смотреть по телевизору советские кинокомедии. Дружно кисли от смеха, переглядываясь. Это общность в веселье, в хохоте, очень важна для меня до сих пор, хотя случается всё реже и реже.
В любой компании, в любом обществе, бабушка была центром объединения. Она не претендовала на лидерство, не брала управление на себя, а просто делала погоду. Все начинали улыбаться, обмякали, забывали «пыжиться», сплачивались. Как ей это удавалось? Трудно объяснить. Какие-то улыбки, установочные слова, призывающие к совместному общению глаза. Никакого лицемерия. Одинаковая простота в обращении с любым человеком. И всем становилось хорошо. И толпа превращалась в коллектив. И из дверей бабушкиного жилья уходили "из гостей", обласканные, согревшиеся от внимания к ним, люди. Уходящие всегда улыбались и оборачивались, приветливо долго "делали ручкой", неохотно вырывая себя из бабушкиного плена.
На Станции и папе, и маме, и мне люди, познакомившись с бабушкой, часто говорили одни и те же слова: «Какой хороший человек Ольга Владимировна». И опять – «Человек», намного реже звучало слово «женщина». В понятие просто «женщина» бабушка не укладывалась, его было мало для определения её личности. Очень симпатичная в молодости, я думаю, она притягивала поклонников не просто потому, что была живой и хорошенькой, а в большей степени своим характером, конечно, помноженным на привлекательность.
Ещё бабушка очень любила хорошее слово. Но была не из тех, кто «ради красного словца не пожалеет и отца». Она понимала, какое это грозное оружие. Ненароком и убить может. Или на всю жизнь запомнится и станет приговором. Даже в наших с ней ссорах, бабушка оставалась сдержанной и никогда не оскорбляла, не унижала, хоть я и упрямилась, и перечила, и считала себя правой от небольшого ума. Педагог в ней всегда держал верх над эмоциями.
Называла она меня всегда ровно – Ира. У мамы было два имени для меня – Иришенка и Ирка, и это сразу определяло, как будет развиваться разговор. Под «Иришенку» я расслаблялась, глядела телком и никаких нахлобучек не ждала. «Ирка» - знак тревоги. Сейчас будут ругать, срамить, а за что – всегда было. Я ссорилась с подругами, дралась, дерзила взрослым, уводила ватагу друзей в лес или на речку. Маме жаловались на меня родители, она выходила из себя и песочила своё дитя.
Это казалось мне несправедливым. Ну, поссорились, делов-то,а пусть Наташка сама не вредничает!
То, что я побила Криву, наше с ним дело.
То, что поругалась с Василием Семёновичем – «А чего он при всех стал качать головой и говорить «Ай, да девочка!» Обидно. Ну, не сдержалась. (В подобных ситуациях на вопрос «Почему ты так поступил?», мой маленький сын печально качал головой и скорбно вздыхая, сообщал мне: «Не смог удержаться…» Весь мой воспитательный порыв начинал дребезжать от смеха и лопался.)
А то, что все побежали со мной на речку, так я-то здесь причём? Я же у тебя отпросилась? А до них мне дела нет.
Но мама всё равно сердилась: «Ты зачем в лес убежала, когда родители вас нашли! Значит «знала, кошка, чьё мясо съела!» Вот эта «кошка» злила меня больше всего. При чём здесь какая-то кошка? Что я - дура, этих родителей ждать. Они бы сразу набросились на меня, оправдывайся потом, что их детки у них не отпросились. Я ж по-ихнему «атаман», «заводила» и «подстрекатель».
Некачественно ко мне мама относится, не по родственному, так мне казалось. Надо было сразу сказать всем, что я у неё отпросилась, и молодец, а со своими пусть сами разбираются. А у нас дочь умница, чудо что за девочка, и никакой не «атаман».
И отстаньте.
И не жалуйтесь больше.
Ну, вот так мне казалось должны вести себя благородные родители. Тем более примеры были. Была на Станции чета, которая при любых претензиях в сторону их чада, с честными глазами и твёрдыми голосами заявляла: «Наш ребёнок на это не способен, и вообще он дома сидит». Потом шли к себе, дожидались с улицы «сидящего дома сына»,устраивали "разбор полётов" и пороли, если очень нашкодил. Но всё по-тихому, без выноса наружу. Поведение этих «очень примерных», на мой взгляд, родителей, расхолаживало жалующихся, толку то нет. Вот и не неслись докладывать, даже если что и видели.
А послушай их, жалующихся: «Мы тебе добра хотим». Заладили.
А где вы были доброхоты, когда я в форточке пробкой застряла, из закрытого дома выбираясь, и ни туда, ни сюда. Я же орала на всю Станцию, никто не пришёл. Мамина и папина лаборатории далеко, там не слышно. Полчаса вопила, пока бабка Лиза не прибежала, соседка наша. Потом она всю жизнь смеялась, вспоминая, какими словами я призывала к себе спасение. Если ей верить, то я орала: «Люди добрые, спасите - помогите!»
А когда я ногу себе первый раз сломала, тоже никого не было. Наташка с Саней Кривой меня до дома тащили. А в квартире я на этой ноге ещё ходить пыталась, так боялась, что родители заметят, что опять зашиблась. Зато когда в гипсе через забор на костылях лезла, в пять минут мама уже была на месте преступления, и плакала. Мигом доложили. Не поленились до «геологов» бежать. Это ж как нестись надо было!
Да, разные люди жили на Станции. Сейчас всех вспоминаю, как родственников. Ведь действительно «добра хотели». Боялись за нас, дураков.
В Орске подобных проблем у меня почти не было. Бабушка умело направляла мою энергию в мирное русло, так как педагогом была не только по профессии, но и от Бога. Как-то сразу становилось понятно, что для неё очень важны мои успехи в учёбе, общении, освоении правил аккуратности. «Заварычек», неухоженных, непромытых особ, она терпеть не могла. Если видела, что я неопрятна, небрежно одета, или непричесанна, спрашивала с досадой в голосе: «Что ты как торфушка? Приберись». Мне очень хотелось нравиться ей, и старалась изо всех сил, занималась всерьёз, навёрстывая прошлые огрехи, старалась быть «хорошей девочкой», ладной и спокойной. Никогда не «огрызалась» на бабушкиных знакомых. Старалась не ударить в грязь лицом в гостях. Но всё равно натура время от времени брала верх.
Я училась в Орске в первом, седьмом, восьмом и десятом классах. В седьмом меня посадили за одну парту с Антоновым, тогдашним школьным «авторитетом». Был он груб, неблагополучен и сильно обозлён на жизнь. Я ему очень не понравилась.
«Внучка училкина. Что строишь из себя, думаешь самая умная?» - ну, и так далее сквозь зубы с белыми глазами. Он попытался меня запугать. Я пару раз стукнула его в классе, слегка, и в ответ. «Ты что делаешь. Это же Антонов!» - пытались предупредить меня девчонки, боящиеся хулигана, как огня. "Не связывайся с ним, пожалеешь!" Ни они, ни бандит-Витька, даже не подозревали, насколько «тяжёлым» было моё детство. Антонов, вроде притих, я, считая, что мы квиты, успокоилась. А в один чудесный день, поздней осенью, он подкараулил нас с подругой за школой, на пути домой. Самое смешное, что пришёл Витька на разборку с другом! Ну и отлично сделал.
Что в драках первое для очкариков? Правильно. Сразу снять очки. Мимо рожи всё равно не промахнёшься, а вот битые стёкла случиться могут, глаза надо беречь. И не выведет раньше срока из строя дикая боль в переносице, если удар попадёт на оправу.
Сняв очки, и отдав их Наде, я встала лицом к подходившим противникам, готовясь к первому орскому бою.
Портфель, тяжеленный, с двумя массивными замками, остался со мной. «Только бы выдержала ручка, Не оторвалась бы в неподходящий момент». Перед дракой мне всегда было смешно, я скалилась. «Ну что, профессорша, довыступалась?» - прошипел Антонов, «Сейчас мы тебя бить будем!».
Они с другом «брали меня в клещи», обступали с двух сторон. Медлить больше было нельзя. Сделав полшага назад, я двинулась на них, раскручивая портфель. Чтобы силу удара набрал. Видимо их ещё никогда не лупили такой интеллегентской вещью. Я целила сразу в головы, и всё получалось, как по нотам. Били не меня, била я, и очень успешно. Они даже приблизиться толком не могли, так летали. Портфель на их мордах взрывался, как бомба. И мальчишки сдались!
«Психованная!» - орал, убегая и смахивая злые слёзы, Антонов, его друг был уже далеко.
Чтобы не прийти «растрёпой», потной и краснолицей, я зашла к Надежде и привела себя в порядок. Очень не хотелось, чтобы дома узнали о «моих геройствах». Ведь такая «хорошая девочка», и на тебе. Всё стало известным уже в тот же вечер.
К бабушке прибыла делегация из учительской и рассказала в красках. Сидя на кухне я ловила хвосты фраз, произносимых в комнате. «дети… кричат дерутся… бежать спасать… портфель… очки сняла… представляете, обоих … обоих! Проводив бывших коллег, и пряча за строгим выражением лица, весёлых чертят в глазах, бабушка спросила:
- Всё правда?
- Да.
- Что ж ты, пёс такая, не сказала деду, что тебя мальчик терроризирует?!
Я вылупила глаза. Ах, вот как это называется. Мне опять стало смешно. Надо же, терроризирует. Это ещё надо понять кто кого.
- Где ж ты так драться научилась, сучка такая?
тихо и удивлённо пробормотала она, уходя в кухню.
Да ведь это была даже не драка. Но этого я бабушке не сказала. Многие знания – много печали. Не надо моей прекрасной леди знать, что такое, когда бьёшь не ты, а тебя. Втроём. Сапогами. По голове, по лицу. За то, что не дала отнять мелочь у слабенькой Наташки, моей главной станционной подружки. И бьют так, что трудно подняться с земли. А после такого надо опять прийти в школу, как только лицо из сине-распухшего, станет нормальным. И надо быть такой же сильной, как до драки. Чтобы видели – справились вы только с моим телом, но не с духом. Да и справились только потому, что мужские сапоги, на редком для югов льду, стоят крепче, чем мои девчоночьи ботинки.
После бабушка рассказывала, что учителя буквально благодарили её за такую решительную внучку. «Ведь с ним, Ольга Владимировна, никакого слада не было. Его вся школа боялась! А ваша Ира – бах-бах портфелем, и он заревел. Вы ей спасибо от нас скажите, ведь теперь и мы на него управу найдём». Оказывается, наш бой наблюдало почти пол-школы, во главе с педсоставом, из дворовых окон. Сначала хотели послать подкрепление, а потом поняли что не надо.
Больше Антонова никто не боялся. Мы закончили обучение. Разъехались. Через несколько лет кто-то написал мне в письме, что Витька сел за убийство своей бабушки. Она не дала ему денег на водку. Вот ведь упырь. Щупленькая, тихая старуха души в нём не чаяла, и подняла одна.
А нам казалось, что мы его почти вытащили из хулиганства и ненависти. Мы ходили к нему домой в барак, мы приносили ему на День рождения подарки и пили чай с ним и его бабушкой. Похоже, что он был рад нам. Это был "комитет спасения" из девчонок нашего класса. Не получилось.
Вот с таким «материалом» работала моя бабушка. И если б только это. Столько гадкого, ненавидимого мной самой, было во мне. Я врала, потому что врать легче, чем говорить правду. Я делала вид, что читаю учебник, а сама бродила мыслями где угодно, только не в науках. Такую ситуацию, папа определял так: «Гляжу в книгу, вижу - фигу». Я могла пойти в школу, а оказаться за тридевять земель от неё. У меня всегда было очень много дел на речке, в лесу, на море в шторм, у ручейков весной, только не на уроках.
Вот такое «золото - с г…ном смолото» и принимала на себя бабушка. И умудрялась, терпением, любовью и верой в меня, в считанные месяцы приводить в порядок. Она как-то «причёсывала», «приглаживала» мои дикие порывы. «Ведь в тебе самое главное есть, Ира. Ты добрая. Неглупая. В тебе очень живая совесть». (Ещё бы ей не быть живой, я ж ей лениться не давала, она у меня работала без устали!) Наворочу, наломаю дров, а потом мычу от стыда. Вот это и выцепила бабушка. Она всегда обращалась к самому лучшему во мне. Как она умудрялась всегда быть на моей стороне, и при этом - строгой, когда надо, нетерпимой, когда совсем плохо? Она была мне справедливым судьёй и добрым адвокатом, но никогда не становилась прокурором.
Сколько же хороших слов ты не услышала от меня. Я неслась по жизни. Я знала, что ты у меня есть. Мне было хорошо от этого. Но очень поздно я стала осознавать, что ты для меня сделала. Ведь если и есть в моём характере стержень, он весь от тебя. Ведь если я знаю, что такое настоящая любовь, это твоя любовь. Ведь если мне до сих пор удаётся переваливать через невзгоды, никого не ненавидя, так это ты научила меня смеяться, чтобы не плакать.
Только одному ты так и не смогла научить - терпению. Наверное, оно приходит само и в свой срок. Теперь я это знаю. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
