Миры моей бабушки (Гл.4. Мир Хозяйства. Великая труженица.)
Готовить бабушка очень любила. Кормить людей было для неё самым важным делом. Подходила к готовке и кормежке она всегда творчески, скрупулёзно, но без догм. Были блюда, которые она готовила всю жизнь, по рецептам заученным с детства. Были новые, попробованные в гостях или прочитанные в журнале. Все они получались очень вкусными. За её кухонным творчеством всегда стоял огромный ежедневный труд. Одна из её любимых поговорок «Лень вперёд его родилась», к ней не имела никакого отношения. Лениться бабушка не умела.
Существовало несколько принципов очень трудоёмких, но дающих на выходе отличную еду и экономное хозяйство.
Первым и главным из них был принцип – всё, что можно вырастить и сделать самим, надо выращивать и делать.
Бабушка с дедушкой были великими тружениками. Они засаживали огромный участок в Старом городе картофелем. Среди картофеля незаметно располагали тыквы и арбузы. Земля была лёгкая,копай хоть ладонями. Никакого сравнения с каменистыми участками станционных огородов. Пух, а не земля. Но всё это надо было прорастить, посадить, довести и досмотреть. Два раза обильно полить, два раза окучить, раз прополоть, потом собрать, высушить, рассортировать на крупный и мелкий, целый и повреждённый, засыпать в мешки и перевезти через весь город. Дома опять разделить, что - то оставить для готовки, что - то заложить на семена. Основную часть спустить в подвал сарая и укрыть так, что бы, не промёрзло.
Последние дни перед снятием урожая, дед очень нервничал, и дело кончалось тем, что он уезжал спать в шалаш на участке. «Что бы, кто-то не выкопал, вместо нас». Картофеля было много, часть мы отвозили в Гай, отцу Олежки, - бабушкиному сыну Боре. Из мелкого картофеля, своего и брошенного на соседних участках, бабушка тёрла в корыте крахмал, промывала его в нескольких водах до полной белизны порошка и прозрачности раствора. Тяжелый крахмал садился на дно корыта, последняя вода сливалась. Готовились чистые поверхности, на которых порошок должен был сохнуть. Время от времени бабушка или дедушка перемешивали слои. Крахмал белел на глазах, ударялся в голубизну с искоркой, хрустел в ладони, сыпался романтическими струйками. Такой был красивый! Но сколько труда. Бабушка одаривала белым порошком всех орских родственников и соседей, и нам оставалось на всю зиму.
Из этого крахмала ею готовились клюквенные и молочные кисели, клейстер для моих детских, а потом и более взрослых школьных, нужд. Да, мало ли ещё куда, мог он пригодиться.
За картошкой следовала капуста. Капусту сажали на даче, из рассады, выращенной дедушкой. В таких вопросах дед был педант и ювелир. Рассады всех культур готовил сам. Он замачивал зёрнышки и семена в марличках, не давал пересыхать, не давал гнить, всё время возился, проверял. Пока будущая зелень, полёживая, нежилась в тряпочках, дед мастерил бумажные стаканы.
Для этих целей весь год не выкидывались прочитанные газеты. Всеволод Николаевич одевал на кончик тонкого орлиного носа дальнозоркие очки, сразу становясь похожим на разведчика-нелегала, «при исполнении». То ли на Абеля, то ли на Рихарда Зорге. Вооружался огромной иголкой с толстыми суровыми нитками, ставил на стол высоконькую консервную банку-болванку, оборачивал её ловко свёрнутой в несколько слоёв газетой, что-то подворачивал, подшивал, закреплял и толстый бумажный стаканчик был готов.
К тому моменту, когда из семян, вылупливались клювики будущих капуст, помидор, огурцов, армия стаканов уже стояла с землёй, привезённой дедом с дачи, в аккуратных длинных ящичках на широких подоконниках. Малышей засаживали в стаканы и пестовали до определённого листа. Потом, их крепеньких, веселеньких, -Это тебе не с базара-, везли на дачу и заселяли в грядки. Ну и росло всё при таком уходе «по гренадёрски».
Итак, капуста. Дед привозил на тележке из сарая красивую важную бочку, уже вторую за сезон. Первая недавно уехала назад в сарай, полная солёных огурцов. Бабушка начинала бочку скрести, тереть, мыть и, напоследок, шпарить крутым кипятком. Делала она всё это очень вдохновенно, время от времени бочку уговаривала, временами ругалась с ней,выбивалась из сил, но, в конце концов, всё было сделано «как надо». Толстуху оставляли сохнуть, остывать и отдыхать, а сами принимались за капусту и морковь.
Овощи, снятые с дачных грядок, мыли, чистили, опять мыли. Дед брался за тёрку моркови, бабушка крошила капусту. Из моркови у деда получались весёлые выгнутые клинышки, из капусты у бабушки лезли просто кружева.Дед с морковью и металлической тёркой, располагался за кухонным столом, а бабушка сидела склонясь над специальным чистым корытом, энергично водя половинкой капустного кочана по большим сдвоенным лезвиям закреплённым в деревянной прямоугольной раме. Выглядело это очень похоже на стирку белья. Готовая продукция кидалось в эмалированный таз, солилась, перемешивалась, мялась и высыпалась в остывшую сухую бочку. И так раз за разом, пока бочка не наполнялась почти до краёв.
Провожали мы её в сарай всей семьёй, очень тяжёлой она становилась и надо было помогать деду в перевозе.
Маленькой, я вертелась вокруг всех их работ, став большой - помогала. Но вот чудеса, из каждой, даже самой грязной работы бабушка устраивала праздник! Работать с ней было не обузой, а удовольствием.
Если мы копали картошку, то радовались, что уродилось так много и такой крупной. Нам нравился день, «очень удачный», так повезло! Бабушка показывала на тыквы, угадавшие оранжево-желтым, в цвета осени, пылающей вокруг.
Рядом гомонили Елисеевы, владельцы соседнего участка и наши родственники через Генриету,- жену бабушкиного сына Бори.Они работали споро, весело и громко. Умаявшись к обеду, Раиса, жена тёти Гининого брата отдавала команду молодёжи бежать на пирожковый цех "фамильного" елисеевского мясокомбината, веля купить горячих жаренных мясных пирожков. Была установка, что вкуснее, чем в цеху Старого города,пирожков не жарят, поэтому брать их надо только там. Быстро преодолев отрезок поймы Урала, понтонный мост и несколько старых, ещё казачьих городских кварталов, ребята приносили большущую кучу обжигающих, золотисто-коричневых пирожков, сильно пахнущих мясом, луком и ливером. Бабушка быстро выкладывала на "общий стол" вкусности привезённые из дома, суетилась, пыхтела, сажала поудобнее детей. Ели всем миром. Дружненько было и весело.
Со всеми соседями по картофельному участку у стариков были прекрасные отношения и это тоже предавало работе оттенок праздника. К бабушке с дедушкой все подходили поздороваться. радостно приветствовали, внимательно, заинтересованно поглядывали на меня. Было приятно. Мои называли меня "помошницей","трудяжкой" иногда почему-то "купчишкой", хвалили за помощь.
Убийственное слово "лентяй" не произносилось бабушкой никогда, как-то она понимала,что со мной лучше похвалой, чем хулой, - я за похвалу из кожи вылезу, что бы сделать всё на "хорошо и отлично", а от хулы я уходила внутрь себя, долго перебирала обидные слова, "лентяй", "бездельница". Слова от моего буквального и глубокого понимания их, умножались на тысячу и преобретали характер приговора. Я начинала ненавидеть себя и "шла в разнос" по принципу "чем хуже, тем лучше".Всё это бабушка видела, слепой её любовь не была. Но обращалась она всегда к светлой моей, дневной стороне, а тёмная ночная при ней почти не вылезали из нутра.
Да, про хозяйские заботы моих стариков.
Бабушка всегда волновалась при серьёзных работах, охала, вдруг недокиснет, вдруг перекиснет, её надо было успокаивать и уговаривать,- что б у неё да перекисло, да такого быть не может. Она была рада такому нашему мнению и польщённая затихала. Ну, ритуал.
А перед картошкой были ещё варенья всех сортов, «витамины» - ягоды протёртые с сахаром, наливки и настойки - из всех плодов нашей дачи, малины, клубники, крыжовника, яблок, смородин всех цветов. Всё вкусное до невозможности. Количества огромные. Всю зиму бабушка рассылала сыновьям, а потом уже и подросшим внукам весь этот сладкий набор. Наливки и настойки для долгостояния требовали особой обработки бутылок и пробок. В дело включался дедушка. Он кипятил пробки от винных бутылок, собственноручно закупоривал, заливал поверх, растопленным парафином и стояло годами.
Никогда не забуду, я училась в десятом классе, и проведать нас приехал после рейса папа. Вечер, время после ужина, дед «пошёл отдохнуть», то есть раздевшись до голубого нижнего белья, полежать в постели с новым учебником по физике и порешать из него задачки,а в процессе и задремать не грех. Бабушка , отец и я, сидим на кухне, на улице сильный мороз, все стёкла в узорах. Бабушка лезет в «холодильник», такая холодная ниша под окном, и вынимает одну за другой штук пять своих наливок, ставит их все на стол перед папой и тихо говорит: «Пей, сынок». Это при её-то отношении к пьянству!
Ей хотелось, что бы сын попробовал и похвалил её успехи. Она знала, что папа очень любит сухое вино, но хотела доказать, что и она «не лыком шита», тоже кое-что умеет. Мой умный, деликатный папка тихо дегустировал разные сладкие наливки, которые никогда и ни у кого кроме матери пить бы не стал. Я это знала, но, также я очень верила, что он никогда не обидит бабушку и лучше «надерётся, как сапожник», чем признается ей, что ненавидит крепкое сладкое. Так и получилось, бабушкин первенец «умирал, но не сдавался», пробовал и нахваливал.
После варений и наливок шла засолка огурцов в бочке и помидоров в «баллонах». С огурцами было попроще, засол был по старинке, выверенный веками. Бочка есть бочка. А вот «баллоны» для помидоров доставляли бабушке много неудобств. У неё было слабое сердце и дамские проблемы.
Война, гадина такая, забрала много здоровья. Приходилось сильно надрываться, чтобы прокормить двух сыновей, свекровь, начавшую заговариваться после гибели сына и уже не помощницу, и себя. Ей даже валик стиральной машины крутить было тяжело.
Нужно было стерилизовать помидоры, а это пар, кипяток, непредсказуемое стекло, вытаскивание вверх тяжеленных банок. В дело опять включался дед, его конструкторский гений бил ключом. Понаблюдав немного за мучениями бабушки, дедушка вносил усовершенствования в виде прокладок, подкладок, хватких самодельных щипцов-зажимов, которыми так удобно было извлекать «баллоны» из кипящей воды. Дело спорилось. Помидоры уезжали в сарай.
Ещё заготавливались на зиму маленькие, не трёхлитровые банки с тёртым щавелем, для зимних зелёных борщей, овощные заправки для супов и вторых блюд, петрушка с солью, томат, соус «Огонёк», компоты, соки. Всего не вспомнить. Всё очень вкусное, душистое, яркое. Всё начиненное бабушкиным трудолюбием, весельем и добротой.
Никогда я не видела у неё обозлённого, страдальческого лица. Устав, она хваталась за любую возможность пошутить, посмеяться и снять этим часть усталости и напряжения. Она никогда не срывала на других досаду от бессилия. Ругаться бабушка, могла только сама с собой, укорять, подбадривать: «Что это я совсем обессилила. Ну, ничего, немного осталось. Эх, «грехи тяжки, толсты ляжки, ты - бежать, они – мешать». Так она сетовала на несовершенство постаревшего организма. Думаю, что в молодости, это обозначало совсем другое состояние женской души и тела.
Чтобы повеселить нас и подбодрить себя, бабушка, например, при изготовлении соуса с хреном «Огонёк», часто, фыркая, важно произносила слово ХРОН. Мы смеялись, потому что "была история". Знакомая, поедая в гостях у бабушки соус Огонёк, как-то сказала
- Что уж вы, Ольга Владимировна! Ведь такой культурный человек, а так часто употребляете совершенно неприличное слово ХРЕН. Ведь это некрасиво!
И на вопрос бабушки, как же тогда обходиться, ведь соус-то из хрена, знакомая ответила, что культурные, уважающие себя люди говорят: «Хрон». Мы всегда с удовольствием вспоминали эту историю. Не было ханжества и манерности в моей прекрасной леди. Хрен он и в Африке для неё был хреном.
Все, что вырастало на даче, было очень хорошего качества и количество продукта всегда было избыточным. После переработки ягод с фруктами и закладки на зиму овощей – свёклы, моркови, черной редьки в ящики с песком, сверху опилки или солома, лука с чесноком в вязанки, гороха и фасоли в банки, укропа в сухие плети, часть овощей и фруктов раздавалась родственникам, а часть практичный дед норовил продать. Из-за этого возникали споры и препирания.
Начиналось всё приблизительно так – утром дед вставал и начинал наводить мосты. «Знаешь, Оленька, я подумал, - куда нам столько виктории (клубника по орски)? Всего уже наделали, выбрасывать жаль (ага, выбросит он, как же), поеду-ка я на базар, продам два ведра». Бабушка начинает переживать и метаться. Спорить с мужем вроде бы не правильно, и не приучена этому бабушка, росла в хорошей сельской семье. Но продавать ей страшно и стыдно.
«Ну что ты придумал, Сева. Как же ты, директор школы, член партии, будешь на рынке клубникой торговать. Неудобно. А вдруг кто-нибудь из знакомых увидит. Давай лучше Боре с Гиной отвезём для Олежки, ему полезно». Дед тоже не любит ругаться, но продавать решил твёрдо. «Да не едят уже Борька с Гинкой твою викторию и Олежке она надоела. Ты ж им сколько перевозила? И потом, Оленька, ну какой я директор школы? Я уже пенсионер, а пенсионеру не стыдно продавать, что сам вырастил». Про «члена партии» дед молчит, как партизан. Бабушка опять говорит, что перед знакомыми стыдно. «Ну чего стыдно? Я не украл. Всё с дачи». Тут, хитрый дед пускает в ход последний козырь: «Ты знаешь, Оленька, я подумал, поеду ка я в Старый город на дальний базар. Там нас никто не знает».
Конечно, про Старый город он решил давно, но преподносит это, как уступку бабушкиной щепетильности. Крыть нечем. Дальше можно только скандалить. Но это вариант для другой семьи. Ни разу за всю жизнь с ними, я не услышала перепалки, или повышенных голосов. Какой скандал, невозможно. Что делать, бабушка вздыхает и нехотя соглашается.
Дед не торопясь собирается, он всегда очень неспешный, не то, что я, «совкая, да неловкая» по бабушкиной терминологии. Всё одето, проверено, прохлопано ладонями, дед берёт два ведра виктории и отбывает.
День идёт своим чередом, только время от времени с кухни помимо песен, раздаются продолжительные бабушкины вздохи, ей неуютно. Мы обе ждем результатов.
Дед возвращается довольно быстро, гордый и счастливый. Важно вручает бабушке деньги. Его коммерческий гений торжествует. Весь оставшийся день только и разговоров, как быстро и удачно дед сбыл викторию. Это потому что он умный, но не жадный, - цены узнал, стал со своими вёдрами у самых ворот рынка и просил немного меньше, чем на лотках, вот и «торганул» мигом. Другие весь день стоят, а цены не скинут, вот и уходят, с чем пришли. Нет, дед молодец. Потом обсуждается очень мучающий бабушку вопрос, не видел ли кто-нибудь из знакомых нашего «директора школы». «Что ты, Оленька, я же быстро. Раз, и продал. И захотели бы увидеть, не успели бы». Ну и хорошо, ну, и слава Богу. Мы гордимся дедом. Деду очень приятно. Полный консенсус.
Про первый принцип бабушкиного хозяйства я написала.
Принцип второй: всё, что не можешь вырастить или сделать сам, надо купить один раз на всю зиму по самой выгодной цене, самого хорошего качества.
Так покупалась разливная сгущёнка. Купили баночку, попробовали, понравилось, решили купить бидончик. Утром дед встал: «Знаешь, Оленька, я тут ночью подумал – зачем нам бидончик, надо покупать ведро. Хорошая вещь, вкусная, долго стоит. Чего мелочиться, ты как думаешь Оленька?» А что Оленька? Как он решил, так и будет, а бабушка хорошей еде всегда рада.
Так покупался мёд. Это вещь серьёзная, у случайных людей брать нельзя, «могут нахимичить». С мёдом та же песня о том, что «ночью подумал, знаешь Оленька, не надо рисковать. На базаре мёд брать не будем. Давай собирайся, поедем к Филимоновым, они люди честные, никогда нас не обманывали». Мы собирались и ехали черти куда, но действительно к честным людям. Филимоновы очень радушно нас принимали, говорили что конечно, как только начнут качать, ведро наше. Мы проводили у них весь день. Я, с разрешения главы семьи, лазила на голубятню, глядела птенчиков, рассматривала породистых голубей. Красивые, черти, трепетные, а птенцы их такие беспомощные, даже страшно. Я напитывалась впечатлениями, как жадный вампир.
И мёд, и голуби были для Филимонова не просто хобби, без этого жить было бы, не на что. Учитель, как и мои старики, в войну он попал в немецкий плен, а после этого работать в школе было запрещено. Вот и сменил профессию. А его жена Елизавета, маленькая, плотненькая, ладненькая, с приветливыми глазами, так всю жизнь и проработала в школе. И только на пенсии её вдруг прорвало – она начала писать очень простые, очень милые и совсем чудесные стихи. Она застенчиво читала их нам, потому что была большая скромница. Её стали печатать в местных газетах и журналах. Мы радовались. Очень жалею, что не взяла из Орска её брошюрку, думала захватить потом, а потом не случилось.
Привезя от Филимоновых ведро мёду и устав, дед опять клялся, что в следующем году обязательно купит мёд на ближайшем базаре. Мы с бабушкой, усмехались потихоньку,- «пой ласточка, пой».
Случались из-за «принципа большой закупки» и курьёзы. Как-то раз, дед, по своим тайным мужским делам, которые, кстати, очень не поощряла бабушка, оказался в буфете гостиницы «Урал». К стакану портвейна надо было присмотреть закуску. Разглядывая витрину, дедуль обнаружил, редчайший по тем временам, продукт – кусковый шоколад. Плиточный, в красочных, с золотом, обёртках стоил тогда дорого и приобретался редко, «к случаю». Хитроумный политик понял, что это большая удача. Неторопливо выцедив стакашку и попробовав сладость на вкус, дед принял решение, не мелочась брать килограмм.
Этим, понятно, он убивал сразу двух зайцев. Увидев шоколад, бабушка очень обрадуется, а обрадовавшись, может не сразу заметит, что супруг «принял».
Коричневое, с сизыми подпалинами на ломанных гранях, богатство, россыпью лежало на столе, в развёрнутой, мятой обёрточной бумаге. Мы пробовали, ставили чай, опять пробовали. Кусочек за кусочком, крошку за крошкой. Кончилось всё большими проблемами с кишечником, попросту говоря – поносом. «Дорвались»- резюмировала бабушка. Больше мы шоколад в запас не брали.
Кстати, об отношении бабушки к дедушкиным «маленьким мужским слабостям».
Бабушка ненавидела алкоголь, особенно гневало её тайное распитие горячительных напитков. Любое дедово мероприятие типа – посещение дачи зимой («Мы сидим здесь, разинями, а там может замки сорвали и всё путное вынесли», или «Надо съездить проверить колонку, хорошо ли укрыта, как бы не порвало морозом», или «Там может крысы все полы проели»), рыбалка («Давно мы, Оленька, свежей рыбки не ели, я тут подумал…»), поход по грибы («Ну почему ты, Оленька, говоришь, что грибов сейчас нет, я у мужиков узнавал – пошли»), вызывало у неё немедленное тайное подозрение в желание деда предаться пороку пьянства.
Бабушка тут же становилась осторожно язвительной, придумывала кучу причин, почему этого не надо делать, но очень редко брала верх. Иногда, что бы доказать ей необходимость посещения зимней дачи, дед брал нас собой. Тогда, проклиная всё на свете, мы тащились в ледяном, лязгающем трамвае с «Серпа и Молота» на Никель, оттуда, по заброшенному парку с заснеженными статуями дискоболов, пловчих и пионеров, к Уралу до дачи. Настроение у бабушки было очень напряжённым, обстановка грозовой.
Я шла с «поджатым хвостом» и помалкивала. Только дед был сама безмятежность и «ангельское терпение». Он знал, что опять обхитрил бабушку. Никакой «заначки» она на даче не найдёт, дел там всегда много, даже «просто посмотреть не грех». В домике, отпыхавшись, и не найдя ничего подозрительного бабушка расслаблялась, осматривалась, веселела. Дед проверял углы, мы с бабушкой трусили на морозе кроватные тряпки, вытирали пыль, убирали забытое на виду на столе варенье в, чудом не лопнувшей от мороза, банке, возились по мелочи. Домой возвращались в полном согласии. «Видишь, как хорошо, Оленька, что съездили, теперь душа на месте».
Но дед не был бы дедом, если бы, не сделал по-своему. «Уж если я чего решил, так выпью обязательно». Он просто придерживался поговорки «Зачем дразнить гусей?». Наступал день, когда супруг появлялся в дверях квартиры тише и улыбчивей обычного. Угрём проникал в спальню, и, пошуршав там, скрывался в туалете. Бабушка уже всё понимала, ей просто было нужно последнее подтверждение. Она начинала усиленно работать носом. Всё! Точно! Выпил, можно не сомневаться! Из туалета тянулся слабый, но явный запах курева. Папиросы «Беломор». «Ты куришь что ли там, Сева?» «Да, Оленька, что-то захотелось» - невинным вкрадчивым голосом, отвечал дед. А курил он, только «выпимши».
Пауза. Гремят плошки на кухне.
«Пёс такой!» про себя проговариваю я финальную фразу бабушкиного выхода. «Пёс такой!» - раздаётся, без нажима, из кухни (муж ведь, кормилец). Партия проиграна. Теперь до следующего раза.
После того, как дед засыпал, бабушка металась по квартире, жалуясь стенам, мне, всему, что попадалось по дороге: «Обманул ведь, обманул, вокруг пальца обвёл! А я то дура…»
Выпивал дед так редко, настолько мало и без последствий, что если б не бабушкина нетерпимость к пьянству, всё бы это и яйца выеденного не стоило.
А в рыбалках и грибах он был всегда везуч. Не было случая, что бы Всеволод Николаевич не принёс домой то, за чем ходил. Ум, прагматизм, системность и пунктуальность всегда приводили его к успеху.
Самый крупный успех в его жизни целиком зависел от этих качеств. Он не попал в плен вместе с армией генерала Власова, проанализировав и поняв обстановку. Под пистолетом подняв своих смертельно уставших шофёров, намеревавшихся, после доставки груза, заночевать, а уже утром выбираться в тыл, он благополучно вывел их по ниточке последней дороги. Утром кольцо окружения замкнулось. А насторожило его то, что на всём пути к позициям, с обеих сторон дороги были слышны выстрелы. И он, ещё не доехав, принял решение, разгрузиться и сразу же – возвращаться. От огромной беды спас дед тогда себя и свою «отдельную автороту подвоза».
В жизни мы всё примеряем на себя. Вот и я, примерив, понимаю – ни о чём не сказали бы мне выстрелы с двух сторон очень длинной дороги. Конечно, будь я там, приняла бы сторону, измучившихся от хронического недосыпа шофёров и, или легла бы в том «котле» без вести пропавшей, или того хуже, оказалась бы в плену в одной компании с «изменником Власовым». И только капитан, подавивший, начинающийся бунт с помощью вынутого из кобуры пистолета, спас бы всех нас из той смертельной ловушки.
Да, закупки.
Мясо закупалось на всю зиму и опускалось на ледник в подвал, кусок назывался «полтелушки». К мясу добавлялись субпродукты по талонам мясокомбината. Их нам отдавала тетьгинина родня по себестоимости, и на них мы закупали коровьи хвосты, рубец, копчёные рёбра, вымя, лёгкое, печень, почки, в общем, по образному выражению бабушки «сиськи-письки-хвост». Практически все родственники Бориной жены Генриетты работали на мясокомбинате, это у них семейное. Понятно, что субпродуктами они наелись на всю жизнь, и с удовольствием меняли талоны на деньги. А бабушка, человек по рождению сельский, очень здорово могла всё это перерабатывать и готовить. «Дёшево и сердито» - говорила она о такой еде.
То же самое происходило с другими основными продуктами.
Крупы, соль, мука, сахар закупались партиями, заботливо сохранялись и обновлялись. Для рассыпных запасов бабушка шила на древнем ручном "Подольске" красивые мешки-мешочки с затягивающимися тесёмками. Они, разные по высоте и объёму, стояли в глубоком резном старомодном буфете, в нижних его отсеках. Годы были шестидесятые, страна из-за малогабаритных квартир переходила на мелкую, никчемушную мебель, а бабушкин гигант даже не думал сдавать пост. Он оплотом стоял посреди главной комнаты, больше похожий на цитадель, чем на мебель.
Вторую скрипку играл гобеленовый, весь вздутый диван с валиками. Диван-великан. Сиденье его было пузатым, широким и уютным, так и хотелось немедленно залечь на такое ложе. Диван был не против, но всегда показывал, чего ему стоит наше удобство. Если человек забирался на чудовище деликатно, то он только вздыхал подушками спинки и хрюкал, подрагивая сиденьем. Если же кидались с разбегу, он долго лязгал и вибрировал, гневно гудел могучими пружинами и пытался подбросить, а то и просто сбросить наглого седока. Второй вариант нам с Олежкой, конечно, нравился больше.
Ноту перемирия в спор двух гордецов-патриархов, вносил стол, стоящий между ними. Всем своим круглым надёжным видом и ворсистой ковровой скатертью с бахромой стол говорил, что все равны и никакого волюнтаризма он не допустит. Поэтому в главной комнате бабушкиного жилища царили покой и умиротворение, художественным олицетворением которых , служила фарфоровая статуэтка изображающая двух мирно резвящихся котят. Котята, рыжий и серо-полосатый, располагались с полным удобством посреди стола, на белоснежной кружевной дорожке, выполненной в технике глади и прорези.
Третьим основополагающим принципом была разумная экономия.
Зарплаты, а потом пенсии деда и бабушки складывались вместе, часть денег сразу отправлялась на сберкнижку, часть шла не текущие нужды, часть отдавалась в руки бабушки «на питание». Траты из первых двух частей обсуждались на семейном совете. Решающую роль тут играл дед.
Нежадный, но очень практичный, он всегда первым принимал решения о пошиве новых зимних и осенних верхних вещей, о походе к скорняку за каракулевыми шкурками для воротников (любимый мех их обоих), о покупке или заказе новой обуви, о приобретение всего необходимого для жизни достойной и приличной.
Третья часть денег поступала в полное распоряжение бабушки и отчёта не требовала. Кормила она нас с дедом очень сытно, но в конце каждого месяца докладывала потихоньку, сколько ей удалось сэкономить и отложить в секретный женский фонд. Дедушка был умным человеком и наверняка догадывался о маленьких хитростях своей второй половины. Значит, его всё устраивало. Думаю даже, что и у него был маленький секретный мужской фонд. Откуда бы иначе он брал деньги на редкую «бутылочку». На сэкономленное, бабушка наряжала меня. Папа и мама каждый месяц присылали в Орск деньги, приходили от них и посылки с одеждой, я же росла.
Но ей всегда хотелось, что бы только от неё были самые лучшие, самые любимые мои вещи. Бабушка была ревнива и тщеславна. Это так смешно писать! В жизни я не знала более благородного и бескорыстного человека, чем она, и вдруг такие трогательные мелочи любви. Господи, милый, как же мне не хватает её! Она любила меня страстно,- четыре сына, дочерей не было. Я была первой в череде её внуков и внучек и угадала родиться девочкой. Поэтому на меня выплеснулся первый, самый могучий шквал её чувств.
Зима 56 года. Молодой папа, в длинном прямоугольном пальто в мутную тёмно-серую ёлочку , в брюках с просторными штанинами, с рюкзачишком, болтающимся за спиной, приехал в Орск, на «смотрины». Одной рукой он крепко держал ребёнка, прижимая меня к плечу и груди. А в другой нёс зелёный эмалированный детский горшок. Такими бабушка нас и увидела. Мы намучились в поезде, намерзлись по дороге с вокзала и, наверное, имели не очень товарный вид. Но бабушка рассказывала мне, что как только она смогла меня разглядеть, то сразу поняла, что, во-первых, я очень похожа на неё внешне, а во-вторых, что жизни без меня она уже не могла представить.
Бабушку восхищало наше сходство. «Надо же ручки, ножки, носик – вся в меня. А пальчики, пальчики! Копия! Даже ноготочки! Видишь, на указательном пальце лунка скошена. А у тебя, смотри – один в один. Жучка! Вот жучка!» Почему жучка, я не понимала, но всем остальным очень гордилась, быть «копией» бабушки было приятно.
Да, хозяйство.
Вот говорят, что талантливый человек, талантлив во всём. Конечно это так. Есть старое выражение «творить тесто». Бабушкино тесто другим словом кроме «творчество» назвать было нельзя. Процесс подготовки - сродни шаманству. Для настроя мылся стол, мылась вся необходимая посуда, подготавливались ингредиенты, раскладывались так, что бы было удобно рукам. В большой кастрюле сосредоточенно и тщательно, со вздохами и шепотками заводилась опара. Теперь её нельзя было тревожить, «что бы не села», не опала. Нельзя было заглядывать в кастрюлю, хлопать кастрюльной крышкой, бегать по кухне, громко говорить, «тесто этого не любит». Когда тесто поднималось, его надо было вовремя обмять и опять оставить на какое-то время в покое. Бабушка говорила с тестом как с живым, уговаривала его, успокаивала, если тесто не поднималось как надо, бабушка расстраивалась и досадливо спрашивала у него: «Чего тебе не хватает?» Но в конце концов всегда бывало по её, тесто слушалось и получалось.
Вся это долгая морока бесила меня, очень хотелось поучаствовать, или обойтись с капризным ломакой непочтительно. Один раз бабушка завела тесто, и мы пошли по магазинам. На обратном пути я узнала, что дома "будем обминать". Сразу, как только открылась дверь квартиры, я, расшвыривая на ходу малиновые валенки и пальтишко, ринулась в кухню, откинула крышку и изо всех сил начала мешать тесто, погружая в него немытые с улицы руки по локоть. Сложный продукт обиделся и сдулся. То есть"сел". Долго бабушка вспоминала эту мою шкоду.
Вкусной получалась любая выпечка. Пироги были пышными, золотистыми, с большим количеством начинки, экономии в таких вещах бабушка не признавала. Беляши выходили сочными, острыми (перец в фарш мололся скрежещущей ручной мельницей). От их запаха сводило живот, так хотелось сразу есть. Блины были тоненькими жирными и кружевными. Оладьи полёживали румяными героями. «Оленька, оладьи прям гренадёры!». Кексы, печенья, хворост, пончики, каждый раз что-то новое. Ещё были два любимых торта, они выпекались на праздники. Толстенный бледный чешуйчатый «Наполеон» и весёлый полосатый «Поль Робсон». Полоска черная, полоска белая. И так несколько рядов коржей. Бабушка говорила, что полосатым этот торт пекут из-за того, что у негритянского певца Поля Робсона жена - белая. Этот факт мне очень понравился. Я была за братство всех народов.
Недавно, отмечая какую-то дату, соседка поставила на стол чёрно-белый торт, очень похожий на бабушкиного «Поля». Я спросила название.
