Нет такой глупости, которой бы не рукоплескали, и такого глупца, что не прослыл бы великим человеком, или великого человека, которого не обзывали бы кретином
Миры моей бабушки (Гл.3. Мир утра. Бабушка поёт на кухне)
Бабушка поёт на кухне. Утро. Родители унеслись на работу.
Сначала прислушиваюсь в полудрёме. Совершенно непривычно. Вслух у нас дома никто не пел. Тем более один. Папа с мамой могли подпеть в компании, но очень тихо. Музыкальностью наше семейство было обделено по полной программе. Мне петь очень нравилось, но всегда останавливали, потому - что делала я это строго поперёк мелодии. Мама, человек северных понятий, считала что «нечего позориться», раз не дано, то надо смириться и «не смешить людей».
В кухне продолжается пение, постепенно я начинаю различать музыкальное сопровождение,- шум льющейся воды, посудное погромыхивание, оттопывание бабушкиных ног. Всё вместе это так здорово. Самыми последними в уши начинают просачиваться фразы. Их слова тоже очень необычные.
Бабушкин репертуар состоял из совершенно незнакомых мне песен, частушек и речитативов. Это были песни её детства и юности.
Постепенно я узнала про тяжёлую судьбу «комсомольца Дьякова Петра», которого коварные «кулаки» окатили с головы до ног керосином и подожгли. Меня очень трогал пафос исполнения. Очень энергичные слова были в этой песне
"...Разобраться надо, покалякать,
Нам с тобой собачий депутат.
С солнышком собаке не видаться!
Ну-ка, поворачивай назад!
Замолчала робкая машина.
Тракториста с головы до ног,
Кто- то облил едким керосином,
Чиркнул спичкой, вспыхнул огонёк.
Поле-поле, что ж ты замолчало?
Страшно что ль от жуткого костра?
На заре на утренней не стало
Комсомольца Дьякова Петра..."
Я потом долго пыталась представить себе этого несгибаемого сельского тракториста, просчитывала варианты его спасения, приставала к бабушке с вопросами о том, поплатились ли кулаки за своё зверство. Бабушка легко отмахивалась: «Отвяжись, худая жись, привяжись хорошая!», и на вопрос « А что было дальше?», отделывалась одной из своих любимых присказок: «А что было дале, люди не видали».
И никогда, по легкомыслию и детскому возрасту, мне не приходило в голову, что у настоящих, не песенных кулаков были свои резоны люто ненавидеть "коммунаров".
Узнала я и про то, как
«Молодайка – молода,
Поехала по дрова,
А за нею зайка,-
Молодайка, дай-ка!...»
и что с ней случилось в лесу. Бабушка не догадывалась, что я слушаю очень внимательно, потому что слова люблю больше сладкого, и продолжала с упоением, песенно выкладывать диалоги молодайки с зайкой. Потом, услышав моё исполнение, она очень долго и смущённо уговаривала меня забыть эту песню. А мне наоборот надо было прояснить для себя непонятные моменты отношений персонажей. «Простота хуже воровства» - сказала бабушка и прямым текстом объяснила, что это песня для взрослых и детям её понимать не стоит. Я была несколько разочарована неожиданной скрытностью близкого человека.
Так много было песен, что в голове до сих пор крутится калейдоскоп из обрывков фраз и словечек. Кое-что бабушка никогда не пела сначала и до конца, а просто озвучивала особенно нравящиеся моменты. А что - то не удержала моя память. Был в её песнях персонаж, который бабушкиным голосом сообщал
«Когда Оля вырастешь большой,
Будешь, Оля, ты моей женой,
Буду, Оля, я тебя любить
И подарки часто приносить».
Мою бабушку звали Ольгой, и это наводило меня на размышления. Кажется, тот же персонаж сообщал из кухни
«Отращу я для красы,
Как у Феди дворника усы».
И усы, и имя Федя мне не нравились своей старомодностью. А как выглядит дворник - я не представляла.
Если настроение у певицы было менее лирическое, она переходила на частушки. И тогда я могла услышать о любимом занятии подмосковных «торфушек», в часы их досуга,-
Ох, люблю же я смотреть,
Как торфушки прыгают,
Как пойдут они плясать,
Только титьки дрыгают!
вещь тоже не совсем для детских ушей. Но бабушка всегда пела на кухне в одиночестве и так увлекалась, что забывала о «благодарных слушателях» за стеной.
Очень я любила её речитативы, четкие, проговариваемые очень быстро и внятно. Только что была полная тишина и лишь плеск воды её сопровождающий. И сразу
«Што ты, што ты, што ты, што ты! Я солдат девятой роты, тридцать третьего полка, лапа-дрипа, у-ха-ха!
Или:
«Очень рад, капитан, что я вас увидел! Подпоручик вашей роты мою дочь обидел!».
И-
«Штиблеты прелесть хороши, они ко мне идут, но мне их жалко от души, когда собаки рвут!»
Проскакивал у бабули и несчастный Мальбрук, так и не успевший в свой поход.
"Мальбрук в поход собрался,
Объелся кислых щей.
И тут же обоср...ся,
И умер в тот же день..."
Это была длинная и смешная песенка-речетатив о реальном лице и реальных событиях.
Очень мне нравилось слушать в этой кухонной манере
«Раз прислал мне барин чаю
И велел его сварить,
А я отроду не знаю,
Как проклятый чай варить.
Взял я всё на скору руку,
Чай я высыпал в горшок.
Для приправы перцу, луку
И корицы корешок …».
Проговаривать всё это надо было очень чётко, правильно попадать. Из современного больше всего на эти речитативы похож молодёжный рэп. А если учесть что при исполнении, она всё время ритмично притопывала и постукивала возле плиты или раковины, сходство становится почти полным.
Нравились мне и парадоксы типа всем известных
«В огороде бузина, а в Киеве дядька».
Например, такой:
«Чижик прыгает на ветке, баба спать пошла в овин, честь имею вас поздравить, со днём ваших именин».
Или:
«Свинья вилкою хлебала из телятины уху».
Я, не подавая признаков присутствия, вслушивалась, шевелила губами, запоминала. Было то смешно, то трогательно, то поучительно. Даже в самом раннем детстве как-то умудрялась понимать – это, очень личное. Это – можно только с собой наедине. На улицу не выносила. Приличную семью не скандализировала. А за удовольствие, доставляемое мне каждый день, только всё больше и больше любила свою прекрасную леди.
Иногда бабушку разбирал патриотический дух. В такие дни из кухни неслись «Плакала Саша, как лес вырубали…», «Внимая ужасам войны, при каждой новой жертве боя…», «…сам Топтыгин-генерал правит на берлогу». Очень уж бабушке нравился Некрасов.
Любила она и Пушкина, особенно попадали под кухонные ритмы
«Мой дядя самых честных правил…»
и
«О, витязь, то была Наина!».
Сообщала она эти литературные новости исключительно стене или раковине перед ней. Никогда я не слышала её пения в обществе, в комнате, в компании. Никогда не читала она стихов на публику, не ударялась прилюдно в частушечничество. В этом для меня была большая тайна.
Только во взрослом возрасте, узнав о скелетах, которыми жизнь забила её шкафы, я подумала, что, наверное, быть одной ей было невыносимо, из-за поднимающихся со дна души ужасов и боли. Вот что бы не думать о страшном, она и развлекала себя как могла. А так как личностью она была незаурядной, и всё что пела - ей нравилось, получалось у неё так, что я на всю жизнь запомнила.
Но мое детство всё видело в сказочных, фантастических тонах. Тайны, секреты, интриги, клады, благородные рыцари… Бабушка была и остаётся для меня самой большой тайной. Я никогда не пойму её до конца. Какой силой надо обладать, что бы до последнего дня не устать любить. Я всю жизнь буду помнить, каким океаном любви она меня одарила, каким тёплым и безопасным был этот океан.
Её щедрость в самораздаривании не имела границ. По первому зову, она летела на помощь к каждому из четырёх сыновей. Выхаживала, нянчила, кормила их младенцев и малышей. Если было нужно, забирала крошечных внуков в Орск и пестовала, и обучала, и волновалась и всегда любила, любила, любила. Через её руки прошли и я, и Олежка, и Андрюшка, и Мариночка, и Саня, и Наташа.
Только моему младшему брату Серёже не повезло. Он так и не смог поплавать в этом Океане любви – в год и месяц его рождения очень тяжело заболел наш дед. В московской клинике бабушка нянчила, пестовала, выхаживала, и вырывала из рук смерти своего мужа. И справилась. Совсем слабого, она привезла его назад в Орск, и несколько лет он приходил в себя.
Я вижу бабушку рядом с очередным «подкинутым» внуком. Карапуз всегда крепкощёкий, пружинный, с сияющими глазами и с ложкой перед ротиком
- Ешь, лупоня!
Бабушка взволнована, тяжело отдувается, смахивает пот, ещё бы - самый главный процесс! Во что бы то ни стало внук должен предстать перед родителями откормленным, навитаминенным, смеющимся, с обязательной прибавкой в весе. И все мы именно такими и «представали».
Единственный выброс из системы, это Олежка. Ох, как мучились с ним, из-за его нежелания есть! Для бабушки, пережившей несколько голодух, это было невыносимо. Она готова была кормить его стоя на руках. А он – худенький как былиночка, с большой круглой головой и упрямым взглядом круглых глаз, не размыкал рта, а что – бы, не впихнули насильно, вместо рёва мычал. Потом, когда научился говорить, кротко объяснял, постанывая
- Душа не принимает.
Ну, вот что с ним, «псом таким», делать? А умненький, любознательный!
Как-то на дачке, Олежка прибежал от калитки очень взволнованный. На вопрос бабушки рассказал, что мимо шла девочка и ела что-то «белое и дрожащее» и он, тоже этого хочет! Поднялся большой переполох. Все вокруг, во главе с бабушкой начали играть в разгадку продукта. «Мороженное, творог, сахарная вата?» - предлагали мы Олежке по очереди, всем так хотелось угадать. «Нет. Нет. И нет». Моя прекрасная леди поняла, что вопрос надо решать не здесь и быстренько на дачной улице провела расследование, нашла свидетелей, вычислила с их помощью местонахождение той самой девчонки и рванула на фазенду её родных.
Задыхаясь от быстрой ходьбы, бабушка попросила сказать, что такое «белое и дрожащее» ела их дочка. Соседи сначала перепугались, мало ли что. Но потом, поняв ситуацию, стали вспоминать, что же у них могло быть похожим на означенный продукт. Они так хотели помочь, что запутались. Наконец появилась сама девочка. На неё накинулись всем скопом
- Что ты ела на дороге?
- Плавленый шырок.
ответило невозмутимое дитя, шепелявя от возрастных проблем с зубами.
ПЛАВЛЕННЫЙ СЫРОК. Моя бабушка, не доверяя ответственное дело никому, понеслась на Никель и купила там четыре сырка. Когда она вернулась победителем и протянула Олежке «белое и дрожащее», мы все замерли, Вдруг опять «душа не принимает»? Боже, какое чудо, наш Бацилла медленно содрав мягкую, расползающуюся фольгу и внимательно осмотрев еду, нет ли подвоха, начал есть и съел полтора сырка. Бабушка глядела героем и была абсолютно счастлива.
А я до сих пор вспоминаю её весёлую кухонную самодеятельность. Жаль, что сама так не могу. Стоит мне слегка увлечься "по хозяйству", и начать бурчать что-то вслух, из коридора, из-за угла, тут же высовывается любопытная, ироничная физиономия одного из мужчин семьи, с немым вопросом в глазах
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
