1972 год, время, когда денег мы имели меньше, чем женщин, а времени – больше, чем денег. Когда казалось, что МЫ имеем время, а не оно нас. Харьков, юридический институт, второй курс.
И было лето, и были летние каникулы, и было почти пустое общежитие, бурсаки-сокоечники разъехались. С выездом домой я задержался,
т. к. состоял в институтском оркестре, и мы малым составом подрядились на несколько халтурок, (одна из них, как ни странно – в ЗАГСе, даже сохранилось газетное фото). Уже месяц на всех наших репетициях появлялась женщина лет тридцати, внешность которой мне разглядеть толком не удавалось, т.к. садилась она далеко от сцены, прямо у входа в зал, и исчезала за несколько минут до конца мероприятия. Красавчик Вовка–клавишник бурчал: – И чего маячит? Я ее месяц окучивал, результат нулевой. Не выдержал, неделю назад послал на х… Так ты знаешь, что она мне ответила?! «Мальчик, я там бываю чаще, чем ты на лекциях и с гораздо бόльшим удовольствием» И все равно ходит! Но до чего ж красивая тетка! – Тогда нам, почти двадцатилетним юношам женщины под 30 естественно казались таковыми.
Потом она пропала. Репетировали мы перед каждой халтурой, и я заметил ее исчезновение, лишь, когда к рампе подошла какая-то старшекурсница и, окинув меня изучающим взглядом, загадочно спросила – Ты в комнате один? Не закрывайся сегодня на ночь! - Атавистическим спинным мозгом почувствовав, что это связано с Незнакомкой, я ответил, что у меня и сейчас там открыто, (все мало-мальски ценное я уже сдал в камеру хранения при общаге, т.к. собирался уезжать домой, да и замок в двери барахлил, а гитара всегда была при мне). Тем не менее, отыграв вечером свадебку, получив честно заработанный червонец,
---------------------------------------------------------------------------------------------
Контрапункт: …интересно, что такую же полновесную десятку на рыло мы получали за то, что на праздничных демонстрациях играли в духовой составляющей оркестра института. Мне, гитаристу, там нечего было делать, но дважды я получал такой гонорар за то, что, хоть и не всегда к месту, но с усердием громыхал литаврами-тарелками большого барабана. Этакая своеобразная плата за патриотизм.
---------------------------------------------------------------------------------------------
и плотно с фантазией «поужинав», я добрался до койки к часу ночи, напрочь забыв о предупреждении. Свет почему-то не включался. Сняв только обувь, и отметив краем сознания непривычный тонкий запах, витающий в комнате, я рухнул сверху на одеяло. И уже на лету, проваливаясь в объятия к Морфею, понял, что в кровати не один, услышав – Ты что, всегда спишь не раздеваясь? - Как она пробралась в общежитие мимо свирепой комендантши Дюймовочки и ее дежурных шавок, остается для меня загадкой до сих пор.
На тот момент я уже успел без особого сожаления распрощаться с девственностью, и даже кое-что умел, но, то, что началось потом в комнате №401, моему пониманию и умению было недоступно. Во всяком случае, аскетические, худосочные студенческие койки на такое рассчитаны не были. Наскоро исправив защелку, и забаррикадировав дверь мебелью, я бросил на пол несколько матрацев и…
Очнулись мы только днем. По коридору шастало человечество, страшно хотелось жрать, а в комнате царил конец света, (ожидая меня, она выкрутила лампочку и наглухо завесила окно одеялом). Джентльменно оставив ее наедине с графином воды и половым во всех смыслах экс-тазиком, я отправился по общежитию в рассуждении надыбать пропитание. Как всегда выручило извечное бабье. Наша солистка, хозяйственная молдаваночка Дарица, с сочувственным пониманием посмотрев на мой измочаленный вид и сияющие из глубин организма глаза, молча выкатила полголовы брынзы, лепешку домашнего хлеба и трехлитровую банку консервированного винограда, (я тогда впервые увидел эти ягоды, укупоренные целиком, гроздями). На пришедшийся кстати червонец в ближайшем «гастрике» я купил несколько фугасов, (0,7), «сухаря» с яркой ранее невиданной иностранной заплаткой на боку. Тем и питались в оставшиеся день и ночь. Вернее, ночь, поскольку она так и не позволила мне снять одеяло с окна.
И не было пищи вкуснее, а напитка благоуханней и пьянее. За окном взахлеб хлестал дождь, а мы были похожи на двух канонических птиц, случайно упавших на общую ветку, ничем друг другу не обязанных и ничего друг от друга не требующих, не интересных ни дождю, ни миру и ничем не интересующихся, кроме слитных очерков тел в темноте, наслаждающихся неземным в и н н е к т а р о м, божественной а м б р ы н з и е й и взаимной библейской наготой. Более того, первый и последний раз в жизни, проведя с женщиной почти двое суток, я не только не рассмотрел подробно ее лица, но даже не узнал ее имени. Она, смеялась, отшучивалась, загадочно отмалчивалась, и это еще больше заострило ощущения, укутало нашу встречу тончайшим романтическим флером.
…Ушла так же, как появилась. Я проснулся и нащупал в ставшем привычным, полумраке рядом с собой только остывающую пустоту. В дверь уже ломились пацаны, я пропустил репетицию, и пора было ехать зарабатывать очередной «чирик».
Десятки раз потом я видел в кино и читал в книгах о непременной, пошлой атрибутике подобных расставаний – прощальной помадной надписи на зеркале, но никогда по этому поводу не острил, не кривился досадливо. Потому что знал, – так бывает. Когда снял одеяло и впустил в комнату дневной свет, на оконном стекле обнаружил начертанные помадой всего два слова: – Прощай! Спасибо! – Больше никогда ее не встречал.
Не просил: – Лечи!
Знал: игра!
Хоть кричала в ночи,
но молчишь с утра.
Виноград, лаваш,
брынза и
баш на баш
там, на дне тоски.
Не смотри туда,
за окошком грязь,
тротуар, вода
в луже – с небом связь.
И сомнений моих,
и догадок блиц –
парафраз двоих
нахохленных птиц.
Тело к телу,
но души врозь,
вдруг завертелось –
враз расплелось.
В темноте дорога
в вечность видна,
мы шагнем не в ногу,
испив до дна
дУши ибо,
но впредь,
Всевышний, спасибо,
что дал нам спеть!
Осенью, прибыв на второй курс, и зная, что непременно воспоследует междусобойчик, я решил осчастливить сокоечников сюрпризом. Тем более, что на меня была возложена миссия по закупке спиртного. Вкус приключения и того самого вина еще был жив, и я потратил несколько часов, пока отыскал его в стекляшке на Сумской.
------------------------------------------------------
Попутно. В Харькове, едва ли не единственном городе СССР, где центральная улица НЕ носила имя Ленина, тогда ходил такой стишок:
Один станок – это станок,
Много станков – мастерская.
Одна б… – это б…,
много б...й - Сумская!
------------------------------------------------
Вино оказалось алжирским, но во время встречи с Незнакомкой это значения не имело. Однако надо было видеть лица ребят, его отведавших. А когда я сам поднес ко рту стакан, то понял, что его вкус можно сравнить только с перебродившим уксусом или «Солнцедаром». Было такое крепкое 20-градусное вино, с осадком в палец, тускло-смолянистого цвета, которым, уверяли знающие люди, можно было травить негров, если развести из расчета литр на бочку воды и разбрызгивать над Африкой. Еще долго после этого я не сомневался, что мне подсунули брак. Теперь понимаю, вино было все тем же. Даже времени прошло не очень. Каких-нибудь пара месяцев.
Сейчас мне кажется, встреть ее еще раз, после каникул, все равно вкус вина был бы другим. Почему – не могу объяснить.
Еще далёко мне до патриарха,
Еще не время, заявляясь в гости,
Пугать подростков выморочным басом:
"Давно ль я на руках тебя носил!"
Но в целом траектория движенья,
Берущего начало у дверей
Роддома имени Грауэрмана,
Сквозь анфиладу прочих помещений,
Которые впотьмах я проходил,
Нашаривая тайный выключатель,
Чтоб светом озарить свое хозяйство,
Становится ясна.
Вот мое детство
Размахивает музыкальной папкой,
В пинг-понг играет отрочество, юность
Витийствует, а молодость моя,
Любимая, как детство, потеряла
Счет легким километрам дивных странствий.
Вот годы, прожитые в четырех
Стенах московского алкоголизма.
Сидели, пили, пели хоровую -
Река, разлука, мать-сыра земля.
Но ты зеваешь: "Мол, у этой песни
Припев какой-то скучный..." - Почему?
Совсем не скучный, он традиционный.
Вдоль вереницы зданий станционных
С дурашливым щенком на поводке
Под зонтиком в пальто демисезонных
Мы вышли наконец к Москва-реке.
Вот здесь и поживем. Совсем пустая
Профессорская дача в шесть окон.
Крапивница, капризно приседая,
Пропархивает наискось балкон.
А завтра из ведра возле колодца
Уже оцепенелая вода
Обрушится к ногам и обернется
Цилиндром изумительного льда.
А послезавтра изгородь, дрова,
Террасу заштрихует дождик частый.
Под старым рукомойником трава
Заляпана зубною пастой.
Нет-нет, да и проглянет синева,
И песня не кончается.
В пpипеве
Мы движемся к суровой переправе.
Смеркается. Сквозит, как на плацу.
Взмывают чайки с оголенной суши.
Живая речь уходит в хрипотцу
Грамзаписи. Щенок развесил уши -
His master’s voice.
Беда не велика.
Поговорим, покурим, выпьем чаю.
Пора ложиться. Мне, наверняка,
Опять приснится хмурая, большая,
Наверное, великая река.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
