То ж, что мы живем безумной, вполне безумной, сумасшедшей жизнью, это не слова, не сравнение, не преувеличение, а самое простое утверждение того, что есть
«Три этапа истории города:
сперва исчезают животные,
потом деревья и наконец – дети»
- «20000 Quips & Quotes»
«…потом наступают еще два этапа
возвращаются деревья и животные. Всё!»
- П. Скорук
Я приезжаю сюда уже гостем. Всё меньше узнаваемых лиц на улицах, всё больше знакомых фамилий на надгробиях. Умолкают телефоны. Приходит душевное томление, обнимает тоска, щемит сердце, выступают слёзы и никак не глотается перцовый комок в горле.
Я человек сентиментальный, у меня слезные железы изрядные, почтенные и квелые, чуть что – сыреют. И веко едва успевает смигнуть набежавшую влагу, как жизнь становится прошлой.
Было небольшое цветущее местечко, много садов, элегические уютные домишки, милая сердцу, старая деревянная пристань и вечно быстро бегущий Днестр. Теперь город, который я когда-то для себя называл «мини-Одессой», его люди и дома, и, самое главное, его дух уходит! Ушел? В небытие. Это признают даже, живущие в нем безвыездно, мои уже немногочисленные школьные друзья. Нет уже во многом простодушно расстегнутого и наивного, юморного, непоседливого, живого, пёстрого и трепливого «за все на свете» населения, вставлявшего в речь одесские словечки и местные выражения типа – «Шоб я так жыл!», «Ну, ты кароль!» - (король в смысле - молодец), «Чё ты жабисся?!» - т. е. «Чего выпендриваешься?, «А ху-ху не хо-хо?!» - в смысле «Может тебе еще и ключи от квартиры, где деньги лежат?!», «Отзынь!» - «Отстань!», «Позырь! или Позынь! – «Посмотри!»; «Сосни!» – (не в смысле «Поспи немного!», а в смысле категорического отказа), «сармак» - деньги, выручка, «Шоб вы нашли подкову от слона!» - пожелание огромного счастья молодоженам, «Оцым-поцым!» - что-то вроде – «Вот тебе, бабушка, и юрьев день!», к пацану-сопляку обращались - «Мелкий!», а «труп» означал любого сверстника или мужика постарше - «Один труп живет на “проспекте”, бегает за моей чувой» - “проспект”(сейчас «Незалежності») – одна из не центральных улиц города с хулиганской репутацией, “бегать” означало “ухаживать”, а “чува, чувиха, чувак” – были словечками всесоюзными и объяснений даже сейчас не требуют, «накабуцим» – будто-бы, понарошку, «навигли» - наотмашь…
Совсем недавно услышал – «Та нэ буду я йому розцегойкуваты. Цэ ж елементарно!» Ну, не блеск!? «Розцегойкуваты» - объяснять. Язык развивается сам.
«Хай воно сказыться, йоб яго мать! «Шо то за гармидэр цыганський», «О, опять начинаются фигли-мигли!» И вот это дивное многоголосное - «Мушчынка, брынза рубель шматок, пробуйте, страшно укусная! Женьщичка, покуштуйте. Матка боска, игде же вы йдьоте, я же ж могу и вступыть!» - такое и сейчас можно услышать.
Память всегда противоречива. Я не претендую на ювелирную правоту и точность. Не снайпер, чай! Возможно, эти словесные обороты звучали еще где-то. Но в мой обиход, в мое сознание они внедрены, как именно могилевские. Ну, где еще был такой дядя Фима, который на вопрос – А что будет, если выпить очень много водки? – мог ответить, - Что будет, что будет… Послезавтра будет!
В каком еще городе знакомились – Девушка, как мне тутки пройти прямко? Где еще я мог услышать потрясающий, совершенно эпический, диалог двух стариков – Который час? – Уже пятница. Скоро зима.
У каждого человека – большого и маленького – на дне воспоминаний, как золотой песок после промывки, лежит какая-нибудь картина – яркая, любимая. Это воспоминание снизу освещает и окрашивает жизнь.
В этом городе – вчерашние следы моих босых ног в холодной мягкой пыли переулков и эхо школьного звонка. Здесь я учился плакать, а значит, любить, был счастлив и, конечно, жестоко страдал. Здесь я переживал первые обиды, унижения и гордился первыми победами. И здесь же сейчас хожу с овдовевшим лицом и глазами, через край полными видений и призраков. Но без этого разве можно представить жизнь!?
И скучаю я уже не за самим городом, а по тем временам, когда все друзья были вместе и мы были счастливы, молоды, талантливы и нам казалось, что молодость вечна и впереди еще вечность, как минимум.
Когда тебе мало лет, на лице и на душе нет морщинок, ты не задумываешься над тем, что же такое счастье. И лоб твой не хмурится при мыслях о глобальном смысле существования. Ты просто живешь и наслаждаешься каждым мигом. Ведь на самом деле человеку для счастья надо мало. Надо просто ощущать полноту бытия, жить каждую минуту не будущим, не прошлым, а именно настоящим. И радоваться! Всему – солнцу, ветерку, ребенку, человеку – любимому и любому!
В детстве мы это умели. И нам неважно было, у чьих родителей больше денег, мы не выясняли, кто круче. Мы просто жили и радовались. Дружба и жизнь были синонимами. Как жаль, что большинство, взрослея, забывает о том, что в жизни стоит ценить только саму жизнь.
Но человек устроен противоречиво. Он торопится за миражами… А потом стремится вернуться в детство… Почувствовать, вспомнить, ощутить… Как там сказал кто-то умный, не помню, - Юность в чистом виде существует только в воспоминаниях о юности… А когда на самом деле юн, то озабочен, черт знает, чем и ни черта не понимаешь, что надо было наслаждаться каждым мгновением…
Вот так и живешь, живешь, а потом глянешь – а в зеркале – хромой лысый дед. Смотрит на тебя больными глазами и спрашивает – Ты кто? А из-за плеча его подмигивает твоя юная душа, и в глазах у нее тот же вопрос.
«Куда подевалась вся моя жизнь? – спрашивает Дина Рубина в одном из авторских отступлений в романе “На солнечной стороне улицы”- … И к чему с такой нелепой нежностью я перебираю эту добычу детской памяти? Я ныряльщик, спасатель… Уходит под воду океана времен мой город, со всеми моими людьми, деревьями, улицами, домами… - так корабль погружается в пучину со всеми своими пассажирами; и только мне одной дано извлечь из глубины несколько эпизодов минувшей жизни, несколько лиц, несколько сценок, предметов…
…Зажмурив глаза, я хватаю все, что под руку подвернется, не выбирая и не сортируя улов…
…И нет мне дела до хронологии этого повествования, ибо не существует хронологии в том океане, куда навеки погружаются города».
Шестьдесят четыре года назад этот город приветливо встретил меня ласковыми апрельскими лучами солнца и звонкими фанфарами футбольного матча. Затем он торжественно провел меня шумными первомайскими и ноябрьскими демонстрациями, благоухал для меня лучше любых парфюмов запахом летних абрикосов и мандаринов под Новый год, испытывал меня первыми муками учебы и приступами юношеского стихоза и, наконец, томительным предчувствием будущей прошлой любви.
На ноль делить нельзя, - я помню это из школьных уроков, но не помню почему. Кажется, результатом будет бесконечность. И умножать на ноль тоже нельзя, - получится ноль. Т. е. та же бесконечность, но со знаком «минус» Такие величины не помещаются в голове. С раннего детства я пытался представить бесконечное пространство космоса, но не мог. С годами я привык, что это так. Просто поверил, что Вселенная безгранична, потому что так проще. Человек всегда привыкает к тому, что не может себе представить.
Не далее, как вчера, я, маленький клоп, прицепившись к руке родителей, прыгал через лужи, смотрел по сторонам и диву давался. Но это вчера. Прошлое стремительно исчезает – таков закон природы, город – это не музей, он развивается, новое заменяет и вытесняет старое.
Сегодня я хожу по исковерканному парку, по заросшим переулкам и щербатым улицам, разговариваю со старыми одноклассниками и новыми земляками, захожу в свою школу, стою под небесной пожарной лестницей, окунаю память в «дырло» и молюсь древней мудрой заброшенной родной хате. И меня не покидает ощущение, что мой город съела суета. Мой город детства исчез, сжался, словно та самая, классическая, шагреневая кожа. Как Вселенная, тяготеющая к нулю.
Когда-то он был добрым, в нем не страшно и не стыдно было своровать в приемном пункте бутылку и туда же ее сдать. Или – книжку в библиотеке.
Сегодня это «город-призрак» Он борется с рыночной экономикой и в нем нет уже почти ничего от того города, в котором прошло моё детство и детство тысячи тысяч моих сверстников, родных и незнакомых людей.
Может быть, город умирает потому, что не смог пережить предательства детей, которые, повзрослев, разъехались и уже никогда туда не вернуться? И, чувствуя свою вину перед ним, они снова и снова переживают незабываемые моменты своего детства.
Так бывает у людей, что разошлись с общего выхода в разных направлениях. Этого мне больше всего жаль. Потому что время и пространство сжимаются, стирая границы. Потому что так проще.
Но память все-таки поглаживает душу и целует мое сердце, и черно-белые фотографии детства она окрашивает во все цвета радуги. Мой Могилев, мое детство и юность живут в альбоме с ними. И где-то во мне. Я иногда перебираю эти старые школьные фотографии. Господи, сколько безмятежной удали в тех наших лицах, каким абсолютным счастьем они освещены и освящены!
Прошлое всё больше сливается со снами, которые мне тогда снились и я, порой, не могу отличить, что было на самом деле, а что во сне. Мысли становятся воспоминаниями. Воспоминания становятся мыслями. Он – моя колыбель и я возвращаюсь к ней снова и снова, и пробую покачать, чтобы услышать ее скрип, ее музыку. Теперь это город, чтобы сказать здесь своему воспоминанию – Остановись, ты прекрасно!
А где-то в нем сейчас живет мальчишка, который играет в футбол во дворе с друзьями, прогуливается по парку со своими родителями, ест бабушкино варенье под грушей или слушает жизненные истории соседа-старика. И даже не догадывается, что проживает самое интересное время своей жизни. Единственное, чего сейчас хочет этот мальчик, - поскорее стать взрослым. Как же я ошибался, когда хотел того же!
Р. S. У меня в подреберье, чуть слева, есть город.
Из глазных амбразур, сквозь морозы и зной,
друг на друга мы смотрим с печальным укором, -
свой чужой, возвращаюсь к нему иногда на постой.
Он разбросан цветными детальками «Лего»
по дворам, чердакам, тротуарам, садам, пустырям.
Он рассеян по памяти детской моей, он под снегом
длинношерстных осенних туманов. Бальзам
могилевский вдыхаю, и перцем саднит мое горло,
окунаю, как в уксус, язык в дорогие навек имена,
припухаю ребячьей железкой. Невиннейшим «порно»,
изумрудным словесным горохом рисую сценарий «кина»,
что не будет уже в «Украине», лишь разве в YouTubе.
Опадаю листвой в тротуар, в сумрак, в дождь, в капюшон,
припадаю к стакана устам и целую бутылкины губы,
вырастаю курганом окурков, немой хороня телефон.
Местечковым душком – сквозняку мировому навстречу,
и в карманы дворов – грошем тертым, досужим котом
Баюном. Поминальной лапшой зависаю – Чет? Нечет? –
на ушах у девчонок, тех самых, ушедших в «потом»
Алконостом седым под забором квохчу эпилоги,
- Ну, подумаешь, Вечность! Ну, не задалась. Не жалей!
И мой поезд уходит, последним вагоном виляя. Чертоги
закрывает вокзал ближе к ночи, как старый музей.
Бессмысленное, злобное, зимой
безлиственное, стадии угля
достигнувшее колером, самой
природой предназначенное для
отчаянья, - которого объем
никак не калькулируется, - но
в слепом повиновении своем
уже переборщившее, оно,
ушедшее корнями в перегной
из собственных же листьев и во тьму -
вершиною, стоит передо мной,
как символ всепогодности, к чему
никто не призывал нас, несмотря
на то, что всем нам свойственна пора,
когда различья делаются зря
для солнца, для звезды, для топора.
1970
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
