– Сдаём черновики! – пронзительно дребезжащий окрик доставал до самого сердца...
… Алик Копытин. Старший мой товарищ и друг в Сосновке, где я жил с пятого по одиннадцатый класс. Светлая голова была у Алика, да вот лени не мерено. После школы поступать в институт никуда он не поехал, так и остался жить с бабушкой, которая воспитывала его с детства (родители отказались от Алика сразу же после того, как разбежались, скинув трёхгодовалого человечка строгой и немного с причудью в голове бабке Галине Макаровне).
Алик жил в деревянном бараке рядом с Вяткой. Работал в «кочегарке» напротив дома, а всё свободное время запоем читал детективы и фантастику. На этой любви к Чейзу и Гарри Гаррисону мы и сошлись. К тому времени Алик уже полностью перечитал все сосновские библиотеки и охотился на частных коллекционеров остросюжетной литературы. Что ему удавалось добыть, тем щедро делился со мной.
Летом мы иногда рыбачили на озёрах вместе, тоже с книжками в руках, но чаще – хаживали за грибами и земляникой, истоптав вокруг родного Шипицыно (пригород Сосновки) леса на много километров. Нещадно разграбив несколько полян с белыми или подберёзовиками, даже тогда нам удавалось расположиться где-нибудь на опушке с солнечной стороны и, при отсутствии грозного звона комаров, вчитываться в звенящую пустоту населяемого стальными крысами Космоса...
Когда я после окончания школы собирался с мамой опять в Казань – у Алика умерла бабушка. Он, тридцатилетний ребёнок, остался один. Уже тогда его книжные запои чередовались с бражными. Беспросветная инфантильность не оставляла Алику ни малейшего шанса. Без присмотра такие долго не живут.
Умер он через несколько лет, угорев в доме. Пьяный, задвинул заслонку топившейся печки и лёг спать...
...Серёга Попугаев. Мой сосновский одноклассник. Глубокий двоечник, остававшийся два раза на второй год. Без проблеска интеллекта, но с тоскливой добротой во взгляде. Нежный и женственный. Правда, когда выпивал (в девятом классе Серёга на уроках несколько раз появлялся хмельным), то становился агрессивным, и мы его боялись – всё-таки на два года старше.
Моя мама, заведующая «Скорой помощью» часто ездила на вызовы к его болеющей маме-сердечнице. Отца у него не было. Серёга моей маме нравился: «Добрый и скромный парень» – говорила она о нём. А он непонимающе пялился весь день на грифельную доску и под конец, выпивая из пронесённой в школу бутыли несколько глотков, старался затеять драку и утереть нос всем, кто втихую подсмеивался над ним.
Перед выпускными экзаменами в девятом классе он совсем перестал появляться в школе. Через пару недель мы узнали, что у него умерла мама.
Я помню это отчётливо: однажды мы с мамой почему-то заговорили о Серёге.
«Давай я его усыновлю», – сказала она.
«Как это?!» – не понял я.
Больше мы этой темы не касались.
А инфантильный до невозможности Серёга стал заниматься у себя на улице подёнщиной. Улица Советская – «Стрелка», как её все называли, была большой, и работы летом хватало: что-то по дому сделать; огороды у всех; баньку поправить, сарайчик; дров натаскать, да воды из колонки. За любое Серёгино сподручное действо у него была неизменная такса: бутылка, буханка хлеба, два пакетика «Роллтона» и пачка краснодарской «Примы». Летом он спасался.
Зимой – от голода – повесился...
...Денис Фортсман. «Это немецкая, а не еврейская фамилия!» – бесился он. Я не понимал его злости – не евреи же напали на нас в сорок первом.
В Казани мы собирались компанией в соседнем подъезде нашего дома и от нечего делать пили водку, запивая её водой. Слушали громкую музыку и просто общались. Шёл Конец 90-ых – тогда было в моде «техно». Уже совсем пьяные, мы с блаженством, как в нирвану, уходили в яростные ритмы «2 Unlimited» или «Maxx».
Изо дня в день Глобус, Билл, Малыш, я и два Дениса убивали свой досуг, убивая себя. Привыкая к водке и никотину.
Я уже учился на юрфаке одного из вузов Казани, и, как все ни удивлялись (при моём-то образе жизни!), шёл на красный диплом. Мне нравилось приходить на зачёт или экзамен с трещащей от похмелья головой, первым бросаться в бой с преподом, спорить и поправлять его, если он ненароком где-то оговорился, после чего фиксировать в зачётке итог плодотворного диспута и мчаться к друзьям в сумасшедший подъезд.
Впрочем, речь ведь сейчас не обо мне. Форстман был талантливым парнем, прекрасно играющим на гитаре и хорошо поющим душевные песни. Впоследствии выяснилось, что песни он сочиняет сам. Поскольку и я баловался стишками, это нас особенно сблизило.
Как-то летом мы всей компанией собрались в поход в Марийские Леса. Добрались на электричке до речушки Илеть и разбили лагерь на её берегу. Макушки сосен звенели от выдыхаемых нами алкогольных паров, а я, конечно, полез в воду. Узенькая, в три метра, Илеть приняла в себя плохо барахтающееся тело и начала его топить. Вытащил меня за ноги Фортсман – единственный, не успевший напиться до беспамятства.
Он быстрее думал, больше переживал что-то в себе, жадно жил. А поэтому чаще, чем мы – пил. А это было непросто.
Его никто не контролировал. Родителей не было. Старая бабушка, с которой он жил на улице Толстого, ничего не могла поделать.
В последний раз, когда я его видел зимой, Денис забежал ко мне домой в одной рубашке. Его трясло с похмелья и холода. Сказал, что он из вытрезвителя, и попросил какую-нибудь куртку – дойти до дома. Я вынес ему что-то старое, и он ушёл.
Друзья рассказали, что умер Фортсман в одном из двух своих обычных состояний – с похмелья. Очень его колотило, он долго искал, чем же ему полечиться. Нашёл. Вернулся домой. Налил в стакан, взял его, но до рта донести не успел. Остановилось сердце…
...Женёк-Малыш. Тоже из нашей «подъездной» компании. Достаточно остроумный, почти всегда улыбающийся и легкомысленный парнишка. Девушки от него были в восторге. Мы с ним даже одно время ухаживали за одной Машей. Примечательности у Маши были две: её богатырская полнота и мама. Мама работала в Речпорту и килограммами таскала домой икру. Борьба за деликатес завершилась безоговорочной победой Малыша. Вся полнота икры досталась ему.
Пил он умеренно, может быть потому, что жил с пьющей матерью и отчимом. Зато его больше, чем других тянуло на авантюры и различные махинации на границе криминала. Но большая беда прошла рядом со всеми нами, лишь слегка задев.
Напротив родного двора по Лобачевского обворовали продуктовый магазин. Ночью со второго этажа уже не жилого трёхэтажного дома – проломили потолок первого и через сделанную брешь вытянули всё, что смогли ценного.
Я как раз в эти дни ездил в Сосновку, но всю остальную нашу бригаду посадили в обезьянник и пару суток «уговаривали» сознаться в содеянном. Ребята держались стойко и в милиции на это дело «подписали» первого попавшегося бомжа, а их отпустили, но сделали свидетелями «кражи века».
Время шло. Событие уже стало забываться. Я тогда оканчивал юридический лицей и на одном из занятий мы с группой, ведомые учителем, пошли на ознакомительную экскурсию в Вахитовский суд. Каково же было моё удивление, когда у одного из залов заседаний я увидел всю нашу компанию в сборе, сидящую на стульях. Именно в этот зал мы с группой и прошли. Начался процесс. Стали вызывать свидетелей, – а я сидел с краю у самой двери. Ребята заходили, здоровались со мной и проходили к трибунке для дачи показаний. Группа и преподаватель смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Надо же было так совпасть – слушалось то самое дело о краже из магазина! А Малыш улыбался, как всегда, и даже чем-то рассмешил судью.
Потом Малыш уехал в новый микрорайон «Азино», получив новую квартиру вместо хибары на Тельмана. И через несколько месяцев убил мать. Она взяла его деньги на выпивку, он расстроился, взял подушку и прижал к её лицу, когда она спала. И немного передержал.
Убийство в состоянии аффекта. Дали условно. Правда, перед этим пришлось полгода просидеть в психушке на предмет выяснения вменяемости.
Дальнейшие сведения отрывочные: Женился. Развёлся. Стал пить. Остался без квартиры. Скитался. Что-то украл. Отсидел. Последний год обитал на Колхозном рынке с бомжами. Морозным ноябрьским утром его труп нашли на трубах теплотрассы по улице Нариманова.
Говорят, что он улыбался...
Сергей Фазлеев. Командир 8-й роты знаменитого казанского ОМОНа, гоняющего местных гопников. Гроза бандитов и террористов. Умный. Сильный. С железной хваткой руки при приветствии. Друг моего старшего брата, работавшего в 90-ые в питомнике служебного собаководства МВД ветеринарным врачом.
А я познакомился с ним чуть позже. У нас дома на Лобачевского, когда приезжал из Сосновки на школьные каникулы в Казань.
В один из приездов – вся 8-я рота была в сборе. Отмечался какой-то праздник. Бутылки и закуска опустошались с ураганной скоростью. Потом настало время настоящего мужского веселья – вся пустая тара была выставлена у стены нашей огромной, в тридцать квадратных метров кухни, а с другой стены по ней начали палить весёлые мужики из своих табельных стволов. Как кого не зацепило рикошетом, не понимаю – пьяным везёт. Я от греха подальше эвакуировался в зал.
Соседи вызвали милицию. Приехавшему экипажу пришлось в этот вечер поработать за такси. Всех развезли по домам.
Потом я ещё несколько раз видел Сергея мельком, поэтому мало что могу о нём рассказать. Все мы в определённый момент остаёмся одни. И тогда для некоторых из нас запускается неумолимый механизм самоуничтожения. От Сергея ушла жена. Он запил. Потерял работу. Потом жильё. Несколько раз приходил к нам. Когда брат, когда я – выносили ему что-нибудь поесть. Приглашать Сергея домой было уже невозможно – он совсем опустился. Последний раз приходил несколько лет назад зимой. Жаловался на ногу. Брат осмотрел его в подъезде и сказал, что там стопроцентная гангрена стопы. Нужна срочная ампутация. За то время, пока он звонил из дома и договаривался со знакомыми врачами об операции, Сергей ушёл.
Больше я о нём ничего не знаю. Но это незнание от лукавого. Всё ведь ясно...
– Сдаём черновики! – этот оглушительно пронзительный окрик скоро высосет мою душу. Я тороплюсь. Пишу. Стараюсь, чтобы вышло чище...
Только зеркало зеркалу снится,
Тишина тишину сторожит...
Решка
Вместо посвящения
По волнам блуждаю и прячусь в лесу,
Мерещусь на чистой эмали,
Разлуку, наверно, неплохо снесу,
Но встречу с тобою — едва ли.
Лето 1963
1. Предвесенняя элегия
...toi qui m'as consolee. Gerard de Nerval
Меж сосен метель присмирела,
Но, пьяная и без вина,
Там, словно Офелия, пела
Всю ночь нам сама тишина.
А тот, кто мне только казался,
Был с той обручен тишиной,
Простившись, он щедро остался,
Он насмерть остался со мной.
10 марта 1963
Комарово
2. Первое предупреждение
Какое нам в сущности дело,
Что все превращается в прах,
Над сколькими безднами пела
И в скольких жила зеркалах.
Пускай я не сон, не отрада
И меньше всего благодать,
Но, может быть, чаще, чем надо,
Придется тебе вспоминать —
И гул затихающих строчек,
И глаз, что скрывает на дне
Тот ржавый колючий веночек
В тревожной своей тишине.
6 июня 1963
Москва
3. В Зазеркалье
O quae beatam, Diva,
tenes Cyprum et Memphin...
Hor.
Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья,
Вдвоем нам не бывать — та, третья,
Нас не оставит никогда.
Ты подвигаешь кресло ей,
Я щедро с ней делюсь цветами...
Что делаем — не знаем сами,
Но с каждым мигом все страшней.
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное. Мы в адском круге,
А может, это и не мы.
5 июля 1963
Комарово
4. Тринадцать строчек
И наконец ты слово произнес
Не так, как те... что на одно колено —
А так, как тот, кто вырвался из плена
И видит сень священную берез
Сквозь радугу невольных слез.
И вкруг тебя запела тишина,
И чистым солнцем сумрак озарился,
И мир на миг преобразился,
И странно изменился вкус вина.
И даже я, кому убийцей быть
Божественного слова предстояло,
Почти благоговейно замолчала,
Чтоб жизнь благословенную продлить.
8-12 августа 1963
5. Зов
В которую-то из сонат
Тебя я спрячу осторожно.
О! как ты позовешь тревожно,
Непоправимо виноват
В том, что приблизился ко мне
Хотя бы на одно мгновенье...
Твоя мечта — исчезновенье,
Где смерть лишь жертва тишине.
1 июля 1963
6. Ночное посещение
Все ушли, и никто не вернулся.
Не на листопадовом асфальте
Будешь долго ждать.
Мы с тобой в Адажио Вивальди
Встретимся опять.
Снова свечи станут тускло-желты
И закляты сном,
Но смычок не спросит, как вошел ты
В мой полночный дом.
Протекут в немом смертельном стоне
Эти полчаса,
Прочитаешь на моей ладони
Те же чудеса.
И тогда тебя твоя тревога,
Ставшая судьбой,
Уведет от моего порога
В ледяной прибой.
10-13 сентября 1963
Комарово
7. И последнее
Была над нами, как звезда над морем,
Ища лучом девятый смертный вал,
Ты называл ее бедой и горем,
А радостью ни разу не назвал.
Днем перед нами ласточкой кружила,
Улыбкой расцветала на губах,
А ночью ледяной рукой душила
Обоих разом. В разных городах.
И никаким не внемля славословьям,
Перезабыв все прежние грехи,
К бессоннейшим припавши изголовьям,
Бормочет окаянные стихи.
23-25 июля 1963
Вместо послесловия
А там, где сочиняют сны,
Обоим — разных не хватило,
Мы видели один, но сила
Была в нем как приход весны.
1965
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
