Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я немец, а французы — что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы - евреем
Этиологический миф о происхождении поэзии на банкетный стол Королю. С почтением.
В пещере сегодня, как всегда, дымно и холодно. Зато пахнет мясом. Возле дальней стены возится на волчьей шкуре маленький Бау. Шкура скверно выделана и пованивает, зато Бау ни за что не слезет с нее на каменный пол.
Рыо сидит возле выхода. Там очень холодно, зато почти светло. А Рыо не может обойтись без света: он мастерит новый топор, с которым собирается пойти к Вождю. Если Рыо перерубит этим топором медвежью ногу, его назовут мужчиной и возьмут на следующую охоту. Конечно, Рыо старается, аж пыхтит от натуги.
А старший, Мыа, не старается. Он слишком слаб, и у него никогда не хватит сил не то чтобы перерубить ногу, а и жилу на топоре затянуть. Он лежит в самом темном углу пещеры, смотрит в одну точку и шевелит губами. Зачем шевелит? Никто этого не знает. Да и сам он не знает. Мыа немой. За это его и не любят. За слабость и вот это шевеление губами.
Да мне-то что с того? Мне все равно, кто из них говорит, а кто - приносит добычу. Я - Огонь, я живу в этой пещере без малого сорок лет, и весь их мир, вся их убогая жизнь вращается вокруг меня. А мне от них что пользы?
Хотя нет, я немного лукавлю. Мыа - мой друг. Не умея больше ничего, он неустанно таскает в пещеру сухие ветки. Он делает это почти круглые сутки, в любую погоду: я ведь очень много ем. Сейчас он лежит, потому что весь пол позади меня завален хворостом. Но Мать зорко следит, сколько осталось, и скоро снова выгонит Мыа в снежную вьюгу.
Мать кормит меня ветками и жарит мясо. Это последний кусок. Если Отец не принесет еще, они тоже будут есть ветки. Мясо готово. Мать берет топор - Рыо сделал его еще летом, но сделал плохо и не смог перерубить медвежью ногу - и режет мясо на три части. Один кусок выходит у нее меньше других. Мать откладывает его для себя, но потом передумывает. Ей нужно кормить Бау. А где взять молока, если не поешь вдоволь мяса?
- Рыо, Мыа, идите есть!
Мать сегодня многословна. Обычно в ее фразе не больше двух слов. Отцу это нравится.
Рыо бережно откладывает топор, подходит первым и получает большой кусок. Мыа хмуро смотрит на свой, сравнивает, но ничего не говорит. Он знает, что дальше будет еще хуже. Рыо когда-нибудь перерубит медвежью ногу и станет добытчиком. А Мыа так и будет всю жизнь таскать ветки.
Хотя, на мой вкус, ветки лучше. Но я молчу. Я всегда скромно молчу. Хотя мне есть что порассказать. Например, я знаю, почему молчит Мыа.
Рыо выходит по нужде наружу. Вернувшись, говорит:
- Тихо. Снег перестал. Буду спать.
Мыа взглядывает сначала на него, потом на кучу моего пропитания, потом на Мать.
- Иди. Делай, - говорит Мать и отворачивается к Бау.
Набросив на плечи еще одну шкуру и убедившись, что на него не смотрят, Мыа вынимает из-под хвороста свое сокровище: глиняную чашку. Чашка кривая, с неровным краем, но Мыа ее бережет, потому что сделала ее Чия, девочка из пещеры, что за рекой. Мыа не понимает, почему Чия подарила чашку именно ему, но сам был бы рад получить от Чии даже щепку. Жаль, что у него ничего нет. Нечего подарить взамен.
Ночь зимой приходит раньше. Мыа крадет у матери немного твердого жира, кладет его в чашку и втыкает в жир полоску сушеной мездры. Тонкой веточкой берет немного огня и поджигает мездру. Я потрескиваю от удовольствия. Я рад за своего друга: ведь это он, никчемушный, сам придумал! Кроме того, с помощью чашки и жира я сейчас пойду прогуляюсь.
С чашкой в руках Мыа выскальзывает из пещеры, но идет не на опушку леса, где обычно собирает хворост, а к реке. Спускается вниз и по льду переходит на другой берег. Одной рукой балансирует, а в другой несет меня. Мороз, тишина и звезды. И в этом тихом хрустальном мире он пуще глаза бережет меня и свою чашку.
Чия уже ждет нас. Она давно увидела меня в темноте и теперь машет рукой. Мы забираемся в нору под корнями упавшего дерева. Чия принесла шкуру огромной росомахи, которую убил ее Отец. Этой шкурой они укрывают ноги и теперь сидят, обнявшись, и смотрят в черную даль.
Меня они поставили на плоский камень. Жира мало, и я здесь скоро погасну. Но я буду держаться изо всех сил, потому что уверен, что это произойдет сегодня. Я ведь знаю, почему молчит Мыа.
Он держит руки Чии. Его собственные пальцы уже посинели от холода, но он не замечает этого. Он мучительно шевелит губами, обращаясь к небу с немым укором.
А Чия смотрит на него. Я не отражаюсь в ее глазах. И звезды не отражаются. Эти глаза сами так сияют. Чия дрожит и кутается в мех, но не отрывает взгляда от Мыа. Она одна видит, как он красив.
- Я люблю тебя, - говорит Чия. Мыа переводит на нее изумленный взгляд и медленно произносит:
- Рядом с тобою сердце мое бьется быстрее...
Осталась крохотная капелька жира. Сейчас меня здесь не станет, но я счастлив тем, что видел, как у людей родилась поэзия.
