|
Мужчина может быть счастлив с любой женщиной, если только он не влюблен в нее (Оскар Уайльд)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
ЛЕС ПРОШЛОГО | «С годами главным чувственным
переживанием становится память»
- Петр Вайль | Сумрачен, причудлив, непредсказуем лес нашей памяти, нашего прошлого. В нем есть хмурые колючие сосняки, где больным одиноким сердцем изредка ухает филин, и случаются, облитые медом солнца, молодые березники с земляничными полянами forever. Там трясины и омуты со спящими на дне скелетами сомов-людоедов и тихие утренние плеса со стайками золотых пескарей, розовых колибри и эскадрильями волооких стрекоз. Там водятся русалки с ликами прекрасных дев и влажными лживыми глазами и куролесят смутно знакомые хароны-оборотни. А в зарослях древних папоротников, на вечном привале жизни, кипят котелки муравейников, и их беспокойное глянцевое племя стучится усиками в утреннюю тишину. Там, на засыпанном теплым одуванчиковым снегом, лугу, пасутся зеленоглазые динозавры и белые лошади-единороги в лимонных башмаках и с лилейными крыльями; дюймовочки - феи водят хороводы с гномами в цветистых рубашонках и высоких колпаках; лягушки гипнотизируют комаров и букашек и наперебой рассказывают друг другу истории о стрелах любви, о замужестве с принцами и о царстве, куда они вот-вот улетят навсегда.
В этом лесу барабанной дроби дятла-плотника вторит металлическими кастаньетами орлиный клекот, а сквозь траурный вороний грай прорастает страстное соловьиное тремоло. А в занавешенных туманной фатой, оврагах былого плачет и кличет кого-то безумная птица-тоска. Там пьяную лепестково-метельную весну накрывает пахнущая дымом, обрыдавшаяся стихами, лихорадочная осень, а короткое терпкое счастье лета сгорает в ледяном зареве зимнего заката. Там пространство на границе ночи и дня, света и тьмы - короче. И вечность течет медленнее, чем обычно. И с крыльев раненых кленов медью осыпается жизнь…
Там целые миры, в трещину между которыми хочется спрятаться, натянуть их на себя, как одеяло, и уснуть.
Мистическая, затянутая мглою времен, чащоба, из которой кое-где выглядывают, устало карабкаются в небо черные ветки засохших чувств, прошлых эмоций, забытой радости, старой боли, умершей дружбы и хищными тенями крадутся ложь и стыд, обида и совесть. Там замшелый, порожний замок с башенками, стрельчатыми окнами и бойницами, холодным немым камином и заполошно вскрикивающими босыми половицами. По его крыше, тускнея остывшим ультрамарином чешуек-перьев, ковыляет трехголовая, сильно смахивающая на Горыныча, Синяя Птица. По коридорам неприкаянно бродит призрак убитой нами первой любви. Иногда он достает из-за пазухи то ли сердце, то ли голубиное перо и отпускает его из окна северной башни. На чердаке висят ночные письма летучих мышей, валяются мудрые плюшевые медведи и, не вспомнить чьи, грязно-серые паруса-крылья. По углам комнат, разбросаны разноцветные стекла-осколки - глаза детства, а из бархатных от пыли зеркал таращит тебе в спину мертвые глазницы и корчит грустные рожи прошлое; надтреснутая гитара без одной струны иногда издает со стены тоскливый протяжный стон, а снаружи ей подвывает окончательно одичавшая собака динго. И давно сорванная с петель золотой метелью листопада, протяжно поскрипывает дверь. В саду замка - облитые красной сыпью вишни, присевшие от тяжести абрикосовые деревья и - ребром ладони в нос - фимиам подгнившей падалицы; там умерло время и всегда - конец августа; в беседке - засахарившееся золото летнего меда на щербатом блюдце, а задворки усеяны невинными, печальными яблоками. И первый осенний дождь пахнет не грибами, а антоновкой. Но нельзя, как когда-то, поднять самую янтарно-наливную, прозрачную на отбитом боку, и, чуть потерев о штаны, с сочным треском вгрызться в, источающую нежный свет, мякоть. Так, чтобы сок по щекам и сладкие счастливые брызги на ресницах. Не поднять, не дотянуться…
Там голосят невменяемые ливни, визжат ранеными волками вьюги и мародерствуют осенние ветры-оторвы, зябко поводят плечами осины и вдогонку за бабьим летом летят паучки, кровоточат древние закаты и распускают алые сопли юные зори, живут веселые солнечные зайцы и притаились кисло-сладко-горькие калиновые сны. В этих снах - детские страшилки и сморщенные отражения в лужах, рыцарские доспехи, парусники и острова, одноглазые пираты и папуасы, попугаи и пиастры; адские пустыни, непролазные джунгли и океанские волны, слюнявящие берег. А еще - алые капли снегирей в заиндевелом кусте и сытое квохтание дроздов на кораллах рябин; грозные высверки молний сквозь ветхую кровлю сеновала и неясный, похожий на детское шушуканье, шорох падающего листа в чаще сада; запахи мокрого снега, акации и бузины; мятные карамельки, от которых просторно во рту, и дурман, поджаренной на костре колбасы и печеной картошки; глухой перезвяк столового серебра и хруст отцовской портупеи, прохладное умиротворение бабушкиных рук и теплый свет янтаря на маминой заколке.
Там старик-леший задумчиво царапает соломинкой черную лаковую кожу умершего лесного бочага, и скользят, отражаясь в ней и сгорая, ранние снежинки. Над сонными зеркалами озер, что-то колдует камыш; стелет по воде свои волосы плакучая ива; горят малиновые фонарики чертополоха и звенит иссиня-черный поднос неба с крошевом звезд; кошачьей спиною гнется серп луны, громоздятся пагоды облаков, вздрагивая и качаясь, плывут вечные воздушные замки и ребячьи волшебные голубые мечты…
И, растекаясь, властвует, царит, закладывающее уши, молчание Бога.
Там жизнь, где нас уже нет, и там места, которые все еще живут в нас. Мы стали трезвее, суше и редко посещаем лес нашего прошлого. Оглядываемся лишь изредка, когда случайное дуновение ветерка воспоминаний доносит на его опушку, на окраину нашего сознания, запах нагретой солнцем земляники и прелой листвы, обрывок юной мелодии и безжалостный метроном кукушки-счетовода. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
