Мы с Натахой очень тепло относились к лягушкам. Можно даже сказать – любили. Их внешность и тактильные ощущения от прикосновения к их тельцам не вызывали в нас брезгливости, ужаса и омерзения, которые я наблюдала у других ребятишек.
Лягушка казалась нам чистым, нежным, приятным на ощупь живым существом. И очень беззащитным, её мягенькое прохладное пузо просто взывало к осторожности, а неумение постоять за себя хотя бы укусом, очень располагало к ней, как к существу незлобному.
Наверное, такое моё отношение было ещё укреплено в раннем детстве песенкой, которую с упоением скандировала мне бабушка –
- Я мальчишка со смекалкой,
Я не бью лягушек палкой,
Ведь она - животная,
Хотя и болотная!
Будучи человеком очень восприимчивым к слову, я песенку прочувствовала всерьёз, запомнила и впитала.
Так уж получилось, что росли мы с Натахой в окружении могучей живой природы, со всех сторон обступающей нашу Станцию, наш ЧЭНИС. Великая Отечественная Война, прокатившаяся по здешним местам яростными авиабомбардировками, надолго замедлила городское развитие благословенных приморских кущ, смела с земли большое количество цивильных зданий, технических сооружений, и поэтому мы жили фактически в раю, в который, раз в полтора-два часа спускался сверху с горы пригородный автобус номер три, лязгающий своими железными суставами и дребезжащий стёклами, дверями, металлическими полами так, что его было слышно задолго до появления. Да от маленького причала Тонкого мыса ходил в город-из города катер через геленджикскую бухту. Вот поэтому места наши были диковатыми, пустоватыми, но с такой яростной прекрасной природой, что я до сих пор считаю, что мне всерьёз повезло с местом проведения детства.
Станция наша располагалась в долинке между двумя горными отрогами хребта Туапхат, у невысокой горки Дооб. Под левым, если смотреть на море, отрогом, по территории текла маленькая горная речушка Ашамба, впадающая в Рыбачью(Голубую) бухту между нашим и санаторским пляжами. Начало брала она недалеко отсюда, километрах в двенадцати от наших мест, двумя синими жилками вытекая из предгорий хребта Маркхота, и сливаясь в один поток у владений села Марьина Роща. В давние времена, до революции наша бухта, которая сейчас на всех лоциях значится, как бухта Рыбачья, даже называлась бухтой Марьина роща, по имени места начала реки Ашамбы. С названием реки сейчас тоже не всё однозначно. В краеведческой литературе её пишут и Яшамбой, и Ашампе, и ещё как-то. Но всё это понятно, название старое, адыгейское, искажения возможны. А ещё пишут, что стоял на месте Солнцедара и Голубой бухты аул Ашампет, а равнинная территория Станции использовалась адыгами, как поле для посевов. Ну а я буду называть нашу речку так, как её называли в моём детстве - Ашамбою.
Текла Ашамба в сплошных зарослях мелколиственного леса, зелёной густой аркой скрывающих её на всём протяжении. Водились в ней, говорят, форели, но лично я видела только полупрозрачных мальков. А вот мальчишки хвастались, что лавливали драгоценных рыб. Может быть… Водился в Ашамбе высоколапый сине-фиолетовый крабик, этого зверя я видела. Был. По водным участкам с не очень быстрым течением, носились, красиво и шустро скользя, жуки-водомеры. Летали над гравием и галькой маленьких речных пляжиков сине-зелёные переливающиеся, как настоящие драгоценности тоненькие стрекозы. Суетились в камешках, подрагивая хвостиками трясогузки, вечно бегающие в июне у своих маленьких гнёздышек с отложенными яйцами.
И, конечно, в избытке было лягушек. В тёплое время года они были главными хозяевами Ашамбы. Активность их начиналась с оглушительных хоров. Пели лягушки так, что над водой Ашамбы просто дрожала страсть! Квакающие, вибрирующие раскаты перекрывали все остальные звуки. Особенно это было заметно по вечерам, когда начинало казаться, что хор этот был и будет всегда.
Мне творчество лягушек очень нравилось, и иногда, вечером, спускаясь с голубовской горы на Станцию, я останавливалась на дороге над рекой, и замирала от неистовства лягушачьего хорового пения. И, наверное, я не отказалась бы научиться самой так самозабвенно славить природу, позабыв обо всём остальном на этом свете.
После сезона хоров лягушки стихали и норовили отложить как можно больше икры в не очень заметных местах реки. Обычно это были вымытые течением серповидные карманы углубления. Там лягухи развешивали свои прозрачные, очень похожие на виноград, гроздья икринок. Но иногда природа обманывала их, и тогда случался сбой в программе. Лягушка ошибалась и выкладывала своё добро в неподходящем месте.
Так один раз и случилось. Глупая квакушка, наверное неопытная совсем, взяла, да и отложила икру прямо в лужу на дороге между высоким берегом Ашамбы и забором гончаровского коттеджа. Это была своего рода «миргородская лужа» нашей Станции.
Известно ведь, что в каждом населённом пункте есть такой водоём. В самом Геленджике «миргородской» была лужа у бани в начале улицы Островского, там вопрос решили кардинально, - на месте раздражающей всех чистых людей предбанной лужи поставили фонтан. И теперь помывшиеся граждане с крыльца моющего заведения попадали не в свинскую грязь, а любовались цивилизацией в виде фигуристого немаленького фонтанчика.
Лягушка ошиблась в расчётах. Но сначала мы этого с Натахой не знали и с радостью восприняли факт новой зарождающейся жизни в нашей луже. Весёлые юркие головастики шустро носились по воде, извиваясь хвостиками. Мы, склонившись над водной гладью головами, радовались и развлекались, время от времени вылавливая и рассматривая серо-черных блестящих сорванцов. Всё шло как надо и поэтому мы со своими летними приятными делами немного забыли о своих водных друзьях.
Каждый летний день начинался одинаково. Я вставала, когда вставалось, родители были уже давно на работе, ползла на кухню, умывалась, что-то кидала в рот, одевалась и отправлялась к Натахе. Будила её. Она мне велела взять старое детское ватное одеяло, с которым мы всегда ходили на пляж и набрать в него яблок, со старой яблони натрясти. Белые яблоки с красными полосками были очень вкусными, особенно если есть их прямо в морской воде, что мы и делали. Натаха выходила из дома и мы, таща одеяльный узел с яблоками, отправлялись до обеда на пляж, где прекрасно проводили время в обществе наших друзей.
Ходить к морю можно было и через верхнюю и через нижнюю гончаровские калитки. Как-то так получилось, что какое-то время мы выходили через верхнюю, а лужа с головастиками оставалась нами не проверенной, поскольку располагалась сразу за нижней калиткой. И вот когда мы, пойдя наконец низом, увидели лужу, нам чуть плохо не стало. Она почти высохла от очень жаркого июня, а в глянцевой, ещё влажной сверкающей грязи, тяжело возились наши головастики. С отчаяньем мы смотрели друг на друга. Что делать? Ведь весёлые друзья, подарившие нам столько радости, гибнут просто на глазах!
Кто уж из нас додумался наносить в лужу воды, я не помню. Но мы это сделали. Вёдрами натаскали и навыливали её в лужу до полной свободы передвижения будущих лягушек. Они, придя немного в себя, опять стали, шустрить в привычной среде.
И теперь каждое наше утро начиналось с обследования лужи и головастиков – достаточно ли тварям воды и как скоро ребятишки превратятся в лягушек. Склонившись над водой мы сосредоточенно разглядывали изменения во внешнем облике младенцев, смотрели на прибавление лапок, не отпали ли хвосты, не стали ли лягушачьими округлые мордочки. Воду доливали каждое утро.
И настал день, когда придя к луже, мы не обнаружили в ней ни одного головастика. И только на глинистом подсыхающем бортике сидел один вполне сформировавшийся серо-зеленоватый забавный лягушонок, которого мы тут же изловили, разглядели с большим удовольствием, погладили по лобику и пузику, и отпустили в большую жизнь.
Так закончилась история спасения лягушачьей лужи.
И возможно теперь, когда Бог призовёт нас с Наташкой по очереди, на свой суд и спросит
- Что вы сделали хорошего на Земле?
Мы смело сможем ему сказать
- Мы спасли кучу лягушачьих жизней, Господи. А это ведь твари божьи...
