Повозка остановилась около амбара, с лавочки встал человек подошёл к Фоке. Тот так же, как и Гордей, сгрузил свои снопы ближе к овину, что-то сказал человеку с лавочки, и повозка поехала по улице дальше. Человек был в поповской чёрной рясе. Вот он ведь и есть, значит, отец Антон. На вид ему было около 30-ти, может чуть старше. Возраст Иисуса, невольно улыбнулся про себя Артём. Видимо, Фока сказал ему, что ещё один "пришелец" из Рязани объявился, так как Антон посмотрел в сторону соседского амбара, увидел Артёма и побежал в эту сторону. Артём тоже поспешил навстречу.
Встретились, остановились в паре шагов друг от друга. Как бы даже растерялись – а что дальше? Оба уже полностью осознали своё положение, всю нелепость, несправедливость для них этой ситуации, созданной непонятно кем и непонятно для чего. Созданной искусственно и умышленно. То, что их теперь здесь уже даже двое, является бесспорным подтверждением этой преднамеренности, а не случайности, и какого-то, чьего-то замысла, не поддающегося никакому пока логическому осмыслению и объяснению. Оба не видели пока для себя выхода их этой ситуации, и оба видели и понимали, что и другой товарищ по несчастью точно также этого выхода не видит. Не видит даже какого-то, хотя бы приблизительного направления, в котором этот выход можно взяться искать. Именно вот это – сначала радость, что ты не один, что есть ещё человек "оттуда", а потом осознание, что этот человек точно так же беспомощен, как и ты, не способен помочь ни тебе, ни себе – стало тем ушатом холодной воды, который выплеснули на затлевший было уголёк надежды... Но всё равно – вдвоём лучше, чем одному.
– Здравствуйте Антон.
– Здравствуйте Артём.
Артём протянул руку, тот её схватил обеими руками, оба не выдержали и крепко обнялись. Слышно было, что Антон всхлипнул, голос несколько осип.
– Ты давно здесь?
– Два дня. А ты?
– С сегодняшнего утра.
Перешли на "ты" совершенно спонтанно, естественно, не сговариваясь, без всяких вежливых, предварительных оговорок. Артём был лет на десять старше, но по-другому они общаться просто не могли.
– Ты откуда?
– Из Челябинска.
– Ого!.. Далековато отсюда.
– От Челябинска до Москвы по железной дороге две тысячи километров. Так что прикидывай. А ты, я слышал, из Рязани?
– Да. Служу диаконом в Николо-Ямской церкви. А ты чем занимаешься... занимался?
– Ну, что ты нас загодя хоронишь-то? Занимаюсь я тем, что работаю экспертом-криминалистом в областном ГУВД.
– С тобой как это всё произошло?
– Шёл с работы, зашёл в лифт. Вслед за мной зашёл какой-то молодой человек. Посмотрел на меня гипнотизирующим взглядом, я отключился. Очнулся только сегодня утром, в лесочке, на полянке. Гордей с Фокой мимо проходили, я с ними заговорил, вот теперь здесь нахожусь. А у тебя как всё случилось?
– Вечером тоже дело было, я только что домой с вечерней службы вернулся. Был что-то сильно уставший, причём непонятно почему, вроде бы день совершенно обычный, но какой-то я весь к вечеру разбитый был. Зашёл, не переодевшись сел в кресло, Библию взял. Вдруг в голове какое-то головокружение, ощущение как будто в космос попал, звёзды мне навстречу летят, потерял сознание. Очнулся на травке, на берегу возле речки, вон, отсюда это место видно. Деревню увидел, пришёл сюда, стал с людьми разговаривать. Вижу – язык древнеславянский, у нас же в семинарии курс языков был, доктора и кандидаты наук преподавали. Я в Казанской духовной семинарии учился, по окончании меня в Рязань распределили. Познания по древнеславянскому невелики, в основном, по церковным текстам, поэтому и удивился – буквально всё понимаю, это же явно выше моего словарного запаса. А потом ещё выяснилось, что в XII веке нахожусь. До сих пор не могу в себя прийти – что это со мной произошло? А ты что-нибудь в этом понимаешь?
– Нет, ничего мне непонятно. Но, поскольку я напрямую видел "инопланетянина", который меня сюда заслал, и поскольку теперь это, оказывается, случай не единичный, то наши злоключения не приходится считать случайностью, нелепостью, в которую порой и верить-то не хочется. То, что мы с тобой здесь – это факт, это реальность, какой бы она неправдоподобной нам ни казалась. И во всём этом есть какой-то умысел, чей-то замысел... Но в чём умысел и чей замысел – это для меня пока неразрешимая загадка.
– И что нам теперь делать?
– Что делать?.. Думаю, что в первую очередь надо поставить себе задачу здесь прижиться, войти в местный быт, буквальным образом как бы устраиваться здесь жить.
– Ты что, думаешь – это надолго? Может, думаешь, навсегда?!!..
– Ничего такого я не думаю, никаких долгосрочных планов не строю. И строить пока не собираюсь. Не на чем их строить-то, никаких для этого зацепок нет. Давай будем сначала решать задачу элементарного выживания, чтобы до минимума снизить зависимость от чьей-либо помощи. Будем включаться в крестьянскую жизнь. Тебе Фока поручил что-нибудь сделать?
– Да, сказал, чтобы я снопы льна поднял на второй этаж овина, а если успею, чтобы там их на пол в один слой разложил.
– Вот, иди и делай эту работу. А я пойду к Гордею, тоже, видимо, этим же займёмся. Главное – не падай духом! Закончим это дело, опять соберёмся, ещё покумекаем.
Артём видел – Антон близок к отчаянию, к полной апатии. Понимал также, что никакими словами и уговорами здесь не поможешь. Самая лучшая помощь – это работа, какое-то занятие, от всяких этих мыслей отвлекающее.
– Всё, иди, своё дело делай, а я своё. Мы с Гордеем вдвоём-то быстро управимся, как только закончим, я к тебе приду, помогу. Поворачивайся, иди к овину, назад не оглядывайся. Всё у нас будет хорошо!
Артём хотел похлопать Антона по плечу, но опять не удержался и обнял его за плечи. Развернул от себя, подтолкнул в спину, повернулся сам и быстрыми шагами пошёл в другую сторону. Не выдержал, оглянулся. Антон шёл в свою строну, голова и плечи опущены, во всём его виде – полная безнадёга. Горло сдавило, Артём смахнул со щеки невольную слезу, прибавил шагу...
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
1909
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
