Старый клен, старый клен,
Старый клен стучит в стекло,
Приглашая нас с друзьями на прогулку.
Отчего, отчего,
Отчего мне так светло?
Оттого, что ты идешь по переулку.
М. Матусовский
Гуманитарное образование – песня песней для души, нектар для внимательного и чуткого сердца, только в реальной жизни нектаром не напьёшься, и песню, пусть светлую и чистую, на хлеб не намажешь. Это в Советском Союзе Надежда Михайловна – библиотекарь в педагогическом институте, счастливая сестра Ассоль и подруга Денизы Бодю, а в Израиле пришлось забыть и галдящих студентов, и милые и родные книжные полки, да и про диплом пришлось забыть тоже.
Сейчас Надя – уборщица в бейт авоте. ( Бейт авот – Дом престарелых. Иврит).
Язык не пошёл, выученные на курсах слова забывались в тот же вечер, и даже устроиться продавщицей было нельзя, говоря потенциальному работодателю:* Я работа завтра утро*.
Бейт авот от дома недалеко, смены удобны, за праздничные и сверхурочные доплачивают, и работать, конечно, надо. За семь лет привыкла, хотя страшно и тяжело было поначалу видеть угасающих стариков с мёртвыми безразличными глазами, болело сердце, когда видела пожилых уже детей этих стариков, тоже болеющих, приходящих к своим родителям, повторяя обречённо разные слова, – кто звал уже не узнающую своих детей мать, кто пытался накормить, хотя бы так не обрывая тонкую-тонкую нитку между маленьким, но уже седым сыном, и уходящим в себя всё глубже и глубже отцом, а кто пробовал объяснить папе или маме, что никакой возможности взять домой своего единственного больного и дорогого человека нет.
Родители Нади жили с ней, были людьми нездоровыми, но ещё воюющими с приближающейся немочью и с подрастающим вредненьким Надиным сыном. С пьющим мужем Надя рассталась в Союзе, нового в Израиле не приобрела, хотя здесь местным мужчинам нравилась Надина уверенная полнота и ее гордый бюст, но как-то не сложилось. В сорок лет жизнь начиналась только в кино, а Наде надо было работать, да и ещё много чего надо было в жизни.
Надя работала посменно, жизнь скакала вокруг неё, гарцуя, один день перетекал в другой, другой – в третий, четвёртый тоже был не за горами. К тому, что она – всего лишь уборщица, привыкла, пришёптывая себе, глядя в зеркало, что каждый труд почётен, особенно, труд младшего технического персонала.
Денизы и ассоли далеко, рядом – тряпка, швабра и синий фирменный халат.
Больше всего Надя любила убирать комнату Регины. Регине исполнилось не так давно девяносто девять лет, приехала она из Москвы, была когда-то, миллион лет назад, замужем, но детей не было отродясь. Регина, бывший врач-терапевт, была маленькой педантичной чистюлей, сибаритствовала со вкусом, любила Серебряный век. Над кроватью у неё висел портрет Лилии Брик – хищной, цепкой, стремительной, умной царицы.
Регину абсолютно не интересовал быт, она не обращала практически внимания на меняющихся за обеденным столом женщин, удостаивая их поджатием губ. У Регины было две интереса в жизни – книги, глотающиеся за несколько дней, и сидящий напротив неё Пётр.
Пётр в её глазах был совершеннейшим мальчиком – подумаешь, восемьдесят один.
Пётр как-то признался Наде, что прочитал в жизни, помимо положенных в школе, две книги - *Стихи* Юрия Визбора и *Интимный мир семьи*, был он мужчиной видным, крепким, хозяйственным, ничего у него не валялось без дела, и всему у него находилось применение. Если Надя шла на кухню, он просил у неё салфетки, если кто-то из посетителей доставал возле него пелефон, Пётр сразу же просил позвонить своему такому же крепкому и квадратному сыну Илье, зла на которого он не держал. Илья работал, невестка, неказистая Алёна, тоже, дома трое детей, куда им ещё и Петра на голову. Поэтому после смерти жены Пётр согласился на бейт авот – где-то жить надо.
Перед Надей ежедневно разворачивался жизненный спектакль, причем, все постояльцы отделения в этом спектакле исполняли второстепенные роли. Солировали же одни и те же – Регина и Пётр.
Всех стариков по утрам купали по очереди. Всех, но не Регину. С неё начинали, и порядок этот был незыблем, как число пи – три целых и четырнадцать сотых.
- Вы бы знали, голубушка, как же тяжело мне рано вставать, - как-то призналась Наде Регина.
Надя, не сомневавшаяся ни минуты в том, что Регина – жаворонок, посоветовала.
- Пусть Вас тогда купают как всех, в порядке очереди, выиграете часочек сна.-
Регина была ошарашена и полдня с Надей не общалась
- Я? Стоять в очереди???
Больше этот вопрос не затрагивался.
Регину купали, привозили в зал, где она поджидала Петра с неизменным: * Что ж так поздно-то сегодня, голубчик?*, на что Пётр всегда отвечал , в зависимости от настроения, что *не горит*, *спешка нужна при ловле блох*, или, ежели был совсем не в духе * это никого не должно касаться*.
Завтрак Пётр поглощал с неизменным аппетитом, прося добавку и каши, и компота. После еды добрел и рассказывал сидящим за столом очередной сон. Сны по содержанию менялись, но лейтмотивом был ремонт – текущих труб, канализационных стоков или, на худой конец, чего-нибудь помельче – часов или чайника.
При очередном рассказе о лопнувших и потекших трубах Регина морщилась, вздыхала и бормотала какую-нибудь фразу по-французски, вызывая в ответ колкость Петра, что некоторые образованные, вроде и не нам, работягам, чета, сидят в такой же дыре, как и все остальные, но претензий имеют воз и маленькую тележку, подавай им *исталопы*, а обычной кашей они, видите ли, давятся.
Регина включалась в дискуссию, спрашивая с повышенным интересом, чем же, собственно говоря, месье Петру не угодил эскалоп, и в чём же он, этот самый эскалоп, перед Петром провинился.
Утро начиналось.
Надя была занята с утра безмерно, поэтому всего диалога она обычно услышать не могла, но наблюдала за багровеющим Петром и безмерно довольной Региной ежедневно.
После завтрака с постояльцами проводили зарядку. Физиотерапевт, выучивший несколько слов по-русски, кричал плохослышащим старикам
- ПрАва! ЛЕва! РУка! НОга!
Старики поворачивали головы направо-налево, приподнимали бессильные руки, сдвигали неподъёмные ноги.
Пётр командовал себе
- Не спать, выполнять!
Регина никогда не присоединялась к зарядке и ехидно улыбалась, когда к ней посылали парламентеров из числа персонала.
Персонал убеждал Регину двигаться, Регина неизменно отвечала, что стрекоза напелась, наплясалась, и не заметила, что накатила зима.
Персонал удалялся, потерпев фиаско, Регина наслаждалась романами под крики физиотерапевта.
Потом со стариками играли в лото, в домино, рассказывали им с надрывом, чтобы уж докричаться наверняка, о реалиях сегодняшнего дня на Ближнем Востоке, Пётр участвовал во всём- и в лото, и в домино, и был уж, безусловно, самым активным реалистом-востоковедом бейт авота.
Регина не участвовала, не играла, не увлекалась реалиями, и, вообще, заявляла всем, что последняя реалия, которая её когда-то взволновала, - это противостояние Севера и Юга в романе Митчелл *Унесенные ветром*.
Любимой телепередачей Петра было *Поле чудес*, причем, его интересовали неизменно две вещи – что подарили Якубовичу и что игроки увезут с собой.
Он подробно и в деталях рассказывал об этом Регине, Регина поддакивала в ответ, мол, что, прямо банку варенья привезли?
Доверчивый Пётр каждый раз попадался в ловушку, что, мол, да, банку варенья.
Коварная Регина интересовалась:
- Вишнёвого?
Пётр начинал судорожно вспоминать, какое именно варенье перепало несчастному Якубовичу.
Вспомнив и выложив Регине все подробности из жизни варенья или домашней колбасы, Пётр как бы невзначай получал в лоб вопрос, а слово, мол, какое было обозначено в финале, на что ответить обычно не мог, злился и получал от Регины приговор, что некоторым подавай только колбасу и больше их ничего в жизни не интересует, да и каши эти некоторые съедают две порции, не подумав ни разу о тех, кому, возможно, каша не досталась.
Пётр вскипал, требовал встречу с сестрой отделения, и доводил до её сведения, что больше за одним столом с этой неврастеничкой он сидеть не намерен, но до утра субботы остывал, выезжал на завтрак уже после Регины, выслушивал её претензию, что *голубчик сегодня поздно*, съедал две порции каши, выпивал два стакана компота и отправлялся поднимать ногу и выдвигать руку под пристальным взглядом Регины.
Девятнадцатого июля Пётр за столом не появился, Регина терпела полчаса после положенного и привычного времени, а потом обратилась к Наде, протиравшей полы под соседним столом.
- Голубушка, а где Пётр?
В бейт авоте не было принято огорчать стариков трагическими подробностями, но Регина была врачом, была умницей, да и Надя не умела врать.
- В очень плохом состоянии ночью забрали на *Скорой* в больницу – температура, рвота. Как-то так...
Регина внешне не продемонстрировала никакого неудовольствия или видимой озабоченности, до обеда продолжала читать какой-то очередной роман, но после обеда в зал не вышла, сказав персоналу, что неважно себя чувствует.
Не встала она и на следующий день, заявив, что будет лежать. Все лекции врача Марины – милой, ответственной – о том, что не исключены пролежни из-за лежачего положения, Регина выслушала равнодушно. Книги она читала лёжа, а потом и это перестало её увлекать.
Петра не выписывали, из бесед с персоналом больницы было ясно, что положение его шаткое, и абсолютно всё может случиться.
Двадцать девятого июля Наде сказали, что Регину перевели в *сиюд муркав*( отделение, в котором лечат пациентов с пролежнями, зондами, PEGами.Иврит), из которого, на памяти Нади, не возвращались.
Отделение без ежедневных стычек Регины с Петром опустело, скукожилось, у Нади появилось чувство, что в этот, и без того не весёлый дом, пришли сто лет одиночества.
Надя могла справиться о состоянии Регины и Петра у доктора Марины, но ей не хотелось.
Было страшно, муторно, и впервые за семь лет Надя подумала о том, что работу надо поменять...
Десятого августа Пётр вернулся, был слабым, пожелтевшим, отказывался от добавки каши, да и компота выпивал теперь только одну чашку.
На сообщение о переводе Регины отозвался *Вон оно как*, молчал несколько дней, ни в домино, ни в лото не играл, но вскорости после этого Илья рассказал отцу, что поменял работу, что сможет почаще с детьми его навещать, и обещание выполнил.
Пётр повеселел, и через две недели Надя услыхала, как Пётр кричал поварихе, чтобы принесла ему ещё киселя...
Не сменить ли пластинку? Но родина снится опять.
Отираясь от нечего делать в вокзальном народе,
Жду своей электрички, поскольку намерен сажать
То ли яблоню, то ли крыжовник. Сентябрь на исходе.
Снится мне, что мне снится, как еду по длинной стране
Приспособить какую-то важную доску к сараю.
Перспектива из снов - сон во сне, сон во сне, сон во сне.
И курю в огороде на корточках, время теряю.
И по скверной дороге иду восвояси с шести
Узаконенных соток на жалобный крик электрички.
Вот ведь спички забыл, а вернешься - не будет пути,
И стучусь наобум, чтобы вынесли - как его - спички.
И чужая старуха выходит на низкий порог,
И моргает, и шамкает, будто она виновата,
Что в округе ненастье и нету проезжих дорог,
А в субботу в Покровском у клуба сцепились ребята,
В том, что я ошиваюсь на свете дурак дураком
На осеннем ветру с незажженной своей сигаретой,
Будто только она виновата и в том, и в другом,
И во всем остальном, и в несчастиях родины этой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
