|
Брак - это лихорадка, которая начинается жаром, а кончается холодом (Гиппократ)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Герой (отрывок) | | Памяти Бориса Климычева | «Поцелуй Даздрапермы». Борис Климычев. Главный герой романа – провинциальный писатель, руководитель литературного кружка, простодушный и чистый человек, пребывающий в клоаке, в клоаке нашего государства с брежневских до нынешних времён, в клоаке писорга – так автор называет писательскую организацию своего городка. Самое забавное, наверное, то, что свидетелем некоторых событий ты была сама, это описаны терема твоего исчезающего сказочного города, и когда понимаешь, что всё это не сатира Ильфа и Петрова, а горькая правда, не клоунада, не фантосмагория, тем нелепее и ничтожнее кажется жизнь человеческая. Кроме главного героя почти никто из описываемых персонажей не вызывает симпатии, тем обездоленней и более осиротевшей выглядит его неприкаянная душа, и он сам далеко не Дон Кихот, а скорее просто нейтральный человек, человек, который не делает зла. В сегодняшнем веке герой – тот, кто хотя бы не делает зла. Это очень страшно. Потом я не совсем права. Петр Мамичев пытается помочь окружающим его людям, но столь жалки получаются эти попытки, что хочется плакать, ведь спасти людей от окружающей действительности и от самих себя – невозможно. «Поцелуй Даздрапермы» (широкоформатной дамы из обкомовской гостиницы, названой по лозунгу – да здравствует первое мая) очень трезвит и почти не оставляет надежды.
II
Интересны мысли Норберта Винера, посетившие его на берегу реки Ривер-Чарльз. Он часами следил за красотой водной стихии, то за вздымавшимися белыми гребнями воды, пенным фейерверком, то за её тихой невозмутимостью. Не призвана ли математика находить в этой непревзойдённой красоте, в этом непостижимом хаосе природы свои закономерности? В голове математика сразу была посчитана длина волны, она колебалась от двух-трёх дюймов (дюйм равен примерно 2,5 см) до одного ярда (91 см). Не кроется ли аппарат определения явлений в самой природе, не подсказывает ли она его сама? Интеграл – сумма бесконечно малых величин. Интеграл Лебега является инструментом, созданным для измерения сложных точечных множеств. Ясно, как измерить длину отрезка или площадь, ограниченную окружностью или другой замкнутой гладкой кривой. Иногда требуется измерить длину (площадь или объём) множества точек, которые причудливым образом разбросаны по бесконечному числу отрезков, или каких-то кусочков плоскости или пространства, ограниченных кривыми линиями или поверхностями. Множество точек может иметь и ещё более сложное строение, тогда наглядные представления о длине, площади и объёме отказываются служить и привлекаются абстрактные формальные математические рассуждения. Именно об интеграле Лебега думал Винер, наблюдая сложные метаморфозы, происходящие в искрящемся водными брызгами пространстве реки Ривер-Чарльз.
Пока я изучала Второе Начало термодинамики, которое по словам Чальза Перси Сноу необходимо знать, как сонеты Шекспира, чиновники набросились на Академию наук. Чиновники и депутаты рвали Академию в клочки вместе с её трёхсотлетней историей. Мой герой смеялся и приводил слова из фильма «Убить дракона»: «Ну, если нельзя протестовать, то хотя бы поспорить». Я поговорив с одним директором института, мы всегда так с ним разговариваем, он сорок минут рассказывает о житье-бытье, потом я всю ночь пью водку и реву, поговорив с ним в этот раз, я хотела уже стреляться, но мой герой своим неиссякаемым оптимизмом вызвал истерику неостановимого хохота: «Ну, если нельзя протестовать, то хотя бы поспорить». На страницах журнала мы организовали споры: пригласили всех директоров академических институтов нашего наукоёмкого города и нашего же депутата государственной думы – тоже доктора наук. Все были очень убедительны, особенно депутат, ворут-с, говорит, и кто говорит, главный, основополагающий нахлебник народа, чистый нахлебник, которому нечего оказалось прихлёбывать в этот раз, и он решил прихлебнуть недвижимость нищих учёных, повторяю, нищих учёных. Очень умилило требование результатов от фундаментальной науки, здесь результатов можно ждать 50 лет, 100 лет, и можно в принципе, вообще, не дождаться, да, да, господа, присяжные заседатели, результатов, может вообще не быть. И очень трогательно было, как чиновники выступали на заседании принятия законопроекта, они требовали от учёных отчётности, очень радует, что наши чиновники читают не по слогам, но закон Ома явно у них прихрамывает, но нет, они жаждут выступать экспертами в началах анализа, хотя бесконечные ряды их злобно гнетут. Современные учёные – это серьёзная и могучая каста интеллигентных людей России, она оказалась слишком невыгодной, слишком опасной, её решили несколько обокрасть, но очень легитимно, и взять под контроль. Очень жаль, что социум этого не заметил, наверное, не дотого-с, всё чипсы и кэмеди-клабс. Адью.
Всё оказалось значительно проще, с Димой Медведевым мы старые друзья, в свою бытность, когда он был президентом, я написала про него рассказ-утопию «Плохие люди», где президент свободно разгуливает без охраны по домам интеллигентов и советуется с ними, «как нам обустроить Россию». С тех пор Дмитрий Анатольевич стал мне бесконечно доверять, и прочитав начало одноимённого опуса про разжиревших академиков и разросшийся математический аппарат, не позволяющий адекватно воспринимать законы физики, не позволяющий именно через аппарат академиков, у которых всё схвачено, за всё заплачено, прорваться ничему принципиально новому в науке, Дмитрий Анатольевич решил действовать незамедлительно, накропал законопроект и, ни с кем не посоветовавшись, отправил его в думу. Одумался, когда я его принародно обозвала третьеклассником, расстроился очень. Так что ничего страшного ожидать не стоит, в законопроекте лишь расплывчатые рекомендации для академиков, как с точки зрения главы правительства оптимизировать свою работу. Я думаю, почему я так бесконечно уважаю учёных. Питер Эткинз мне всё объяснил: поэт видит лишь поверхность событий, учёный проницает эту поверхность и видит внутри дух.
Он устал, он безумно устал, пережив лихолетье, когда на науке уже можно было ставить крест, и выжила она лишь усилиями одиночек, сегодня, когда он, членкор, добился всего, что хотел, сегодня он стоял на распутье, он прекрасно всё понимал, что представляет собою уже не мыслящую субстанцию, а просто кордон, тот самый кордон косности, который декларировался в знаменитой книге Гранина «Искатели» таким образом: если что-то новое и возможно, то оно непременно пробьётся, а я здесь на то, чтобы создать этому новому необходимое препятствие, проверить его силы и жизнеспособность. Его достаточно здоровый консерватизм содрогался при декларации ничем необоснованных лженаучных идей, подкреплённых лишь большими деньгами и алчущими ещё более больших денег. С другой стороны он понимал, что почти выработал свой личный ресурс рождения нового, он мог утверждать только только то, в чём давно убедился. Но он считал, что должен стоять на страже строгих формул, на страже исторической памяти стройного здания науки, одно неверное движение, и всё полетит в тартарары, он это осознавал сегодня с особой ясностью. Тем тяжелее и безвыходнее была для него эта ночь, он не мог уйти, и уже не имел права оставаться. Стыд и сожаление от бессилия давили грудь. Я уйду, обязательно уйду, но сразу в гроб, как собственно и все из этого высокого и мудрого клана – учёных. И таких железных академиков достаточно много, просто леса и залы заседаний наполнены этими железными дровосеками, хотя не так уж и много для такой маленькой страны, хотелось бы больше, хотелось бы больше хотя бы просто образованных людей, с которыми можно говорить на одном языке, выйти на лестничную площадку, во двор погулять, не во двор межвузовского дома, а просто во двор, в обыкновенный двор, случайно разговориться с прохожим, и он, о, боже, будет говорить на одном с тобой языке. Господа депутаты, я предлагаю доплачивать в нашей стране тем людям, которые читают книги и назначить именные стипендии тем, кто знает основы физики, химии, математики и биологии, и хотя бы немного географию, и не путает Тихий с Атлантическим.
III
Курт Веннегут в «Бойне № 5» интересно пишет о задачах романа в современном обществе: «Один критик сказал: «Дать цветовые пятна на чисто выбеленных стенах комнат». Другой сказал: «Художественно описывать взрыв». Третий сказал: «Научить жён мелких чиновников, как следовать моде и как вести себя во французских ресторанах»». Ваше мнение не менее интересно.
Я – человек конченный. Однозначно. Я даже перестала хотеть этой грёбанной славы КПСС. Она полезет через жопу. Возможно. Я не хочу так рисковать. Есть слово мягче - признание, признание корпорации. А если я копаю под корпорацию: рифмы, ритм. МЕТАФОРЫ на грани здравого смысла. Корпорация не дурра. И я не дурра рушить корпорацию. Маленький подкоп. А цель? Слова. Зачем людям слова? Чтобы строить предложения. А смыслы? Писатели циничны в большинстве своем. Им плевать на близких, они давят друзей, как цыплят. Зато выдают нагора произведения искусства. Если не погибают насильственной смертью, то сходят с ума. И в конце жизни выдают такие шедевры, что если бы это людям досталось, в живых бы уже никого не было. Несколько раз переживала суицидальный исход поэта. Я знаю, как примерно это происходит. В конце концов, псих-одиночка Рабинович – это не так уж и плохо, но поверьте, очень тяжело. Тяжело чистить зубы по утрам, когда знаешь, что идти тебе некуда и целоваться не с кем. И пошло оно всё, пойду куплю себе пасту зубную с водорослями.
Всемирный день поэзии в Томске. Может быть, и стоило сходить на это мероприятие, чтобы послушать Владимира Крюкова, очень мощно прозвучали его «апокалипсиса кони». Ещё открыла фамилию одного замечательного поэта – это Томберг. Подача замечательная материала и стихи интересные. А остальное всё скучно. Особенно напрягали люди с гитарками, после Игоря Иванова в Томске слушать никого нельзя, непорядочно, а Игорь почти не поёт больше. Сама я тоже вдруг показалась себе неубедительна, чёрт знает почему. В общем, выводы неутешительные. Ольга читала старое, Никиты не было. Грусть.
О лекции Костина. Владимир Михайлович был великолепен. Не рассказывал, а пел. О бабушках Пушкина, об Арине Родионовне, о друзьях Пушкина, что почитали её, Языков, например, посвятил ей два длинных стихотворения. Очень трогательно письмо Арины Родионовны к Пушкину и сама любовь его к ней. Как-то удалось Владимиру Михайловичу это всё прочувствовать и передать аудитории, во всяком случае, мне.
Была на лекции Климовской Галины Ивановны. Постмодернизм. Интересно было проследить эволюцию нашего расставания с языком литературным. Стало немного страшно и стыдно, что я тоже к этому приложилась. Глобальное осознание произошло, откуда ноги растут у неких моих вывертов. Спасает мысль, что никакой у меня не постмодерн, а «магический реализм», как сведущие люди говорят. После лекции осталось послевкусие – желание работать со словом тщательнее, бережнее относиться к языку, а не просто выплёскивать на бумагу свои эмоции, когда ещё есть что беречь, хочется становиться ответственней, а не просто идти на поводу своих экспериментов, некоего интуитивного желания, которое хочет свести всё на нет, ибо кажется твоему естеству иногда, что ничего уже нет и быть не может. Спасибо тому, что было до нас, нас воспитывало и воспитало.
Валенки. А жизнь сложнее нас. Мы себе только кажемся сложными. Простые, как валенки. Есть деньги — нету денег. Есть — живём, нет — помираем. А ведь всё закручено сложнее. Потому что деньги всегда есть, но не всегда ты их возьмёшь. Не захочется вот под Жириком прыгать, и не пойдёшь в ЛДПР, да и фокус-группа «Единой России» может не устроить. Тебе нужны честные деньги — гробиться, гробиться и гробиться. Причём за копейки. Зачем? Из принципа. Ведь надо принципиально с жизнью разобраться. Какого лешего нас опять укладывают костями в землю? «И жить в эту пору прекрасную уже не придётся ни мне, ни тебе». Впрочем, в войну что ли люди не были счастливы? Были. В конце концов, был День Победы. Вот нам, конечно, не скажут, когда День Победы. Зато нам говорят слово «Зарплата!» Простые мы, как валенки.
«Там комиссары в пыльных шлемах, А ведь могли и протереть»… А чем мне не нравится родина? Тем, что квартира у меня не убрана, и убирать её кроме меня никто не собирается. Так и во Франции будет такой же срач. Зима, жуткая зима, и река пойдёт только в конце апреля. Так лето тоже не ценю, то вода холодная, то купаться не с кем. Экономика в любой стране, как выяснилось, даёт сбои, а что до сих пор у меня нет любимой профессии, так это мои проблемы, а не родины. А в родину вглядеться нужно, в речку на закате, в дом с узорами — Томская богоматерь, художника полюбить, старичка, часто его встречаю. В конце концов, заняться инновационной деятельностью и продвинуть установки по утилизации мусора — чистенько и светло, и бензин тебе из мусора, благодать. А что я со всеми перессорилась, так люди везде одинаковые, и я сама вряд ли изменюсь…Так что прости меня, родина, никуда я не денусь. Даже если я тебе и не очень нравлюсь.
Ещё о героизме. Рассказали грустную историю, у знакомых знакомых родился малыш, родился, сделал первый вдох, но не раскрылись лёгкие, и мальчишка умер. Но он герой. И жизнь любого человека на этой земле – это героизм, повторяю – любого.
IY
Заячий Бог
Март. Я — мартовский заяц. Не мартовский кот. Они похабно орут во дворе. Я тихая. Я оставляю следы на снегу, когда хожу ночью за сигаретами. Скок-скок. И пришла. Я прячу уши, вдруг он скажет эти смешные слова: «Да не люблю я тебя». Я — мартовский заяц. Я боюсь апреля. Ведь я исчезну.
Мартовскому зайцу год. Знаешь, вырос. Теперь не бегает по ночам за сигаретами, чуть что кончилось, курит электронную. Важный. «Он» мне всё-таки сказал, по-моему, что меня не любит. Но заяц оказался хитрый, и как-то получилось, что это я его бросила. Просто в это время ты ходил за мной с морковкой, морковка это сильно, это фаллический символ какой-то. С ним зайцу надёжно, светло и ясно. Испорченный заяц, всё его на пошлости тянет. Заяц нежный, тянется к тебе, по ночам не плачет, общественной работой не занимается, кусает книжки, погрызёт, погрызёт и отдыхает. Полы мыл два раза сегодня, потому что все пришли, натоптали, натоптали… Топочет заиньк.
Заяц любит цветочки. Разные. Всякие разные. Полевые, магазинные и с грядки. И ещё подарки различные тоже. Дарить подарки тоже любит. Даже может зациклится – дарит и дарит. Заяц чудесное существо – главное незлобливое – наорёт на кого-нибудь, потом сразу отходит, извиняется. А так, нет, незлобливый. Заяц – весёлый, компании там всякие любит, но чаще всё один да один, нос в книжку, хвост наружу. Ещё заяц обожает быть любимым самым и единственным в своём роде.
У зайца большие глаза. Заяц всего боится, грома, снега, плохого настроения, немытой посуды, если её слишком много. Заяц боится времени, что оно пролетит незаметно, и его не вернёшь, заяц боится времени, которое тянется долго, муторно, бесконечно. Заяц боится слов «Мы поссорились», сердце упадает у него в пятки и он убегает без оглядки от тебя, от себя, от ситуации. Заяц глупый, он боится. Боится, потому что глупый. А может глупый, потому что боится. Бросался бы бесстрашно под грозовой дождь, купался в снегу, мыл груды посуды, не боялся ссор, а здраво рассуждал и говорил: «Ты обиделся, прости меня». И время было бы всегда зайцу в радость. Но заячью природу не изменишь, глаза не уменьшишь, ума не прибавишь. Смех и слёзы.
Когда заяц безмерно счастлив, всё из него, то есть это счастье выплёскивается через край, и всем вокруг хватает. Если кто сопротивляется, его осчастливливают насильно, так что мало не покажется. Такие суровые заичьи законы. Все так все. Если зайцы печалятся, примерно такая же штука, улыбаться и хихикать просто неприлично, можно попасть под печальную заячью руку, вернее лапу. А настроение меняется у зайцев сорок раз на дню. Поэтому жить с зайцами бок о бок – мука вечная, мука непостижимая, которая с годами кажется привычным щастьем.
Зайцы беззащитны и беспомощны. Их нельзя никому доверять. Даже самим себе. Они могут набедокурить. Но сами они не понимают, они - жертвы вселенского разума, которому, кажется, надоел этот эксперимент на Земле, и он сворачивает удочки. Но это не в наших интересах. По этому за зайцами нужен глаз да глаз. Зайцы, конечно же, не понимают, в какие опасные игры они играют, но всегда отстаивают свою свободу, и на любые покушения на неё реагируют болезненно. Зайцы слабые, но не понимают, как им нужно беречь себя, чтобы ещё пожить и порадоваться. Ещё они не понимают, что не железное сердце, нервы и можно просто устать за них трястись и их спасать.
Заяц пушистый и симпатичный, это когда не совсем с утра, это когда уделит время на восхищение собой и придания ещё большей невозможной красоты. Заяц мягкий в отношениях, если его не дразнить, а если вдруг поступить так неблаговидно он – тигр, последствия очевидны. Заяц замкнутый и открытый одновременно, может всё выложить и при этом ничего не сказать, ничего не сказать о том, что у него запазухой, что сокровенное. Заяц невозмутимый, как скала и нервный, натянутый, как струна, состояния эти перемежаются. Оттого скучать ему просто нет никакой возможности.
Зайцев надо спасать. В любое время года, в любое время суток. Образ спасителя представляется мне не менее трогательным, чем сам заячий. Седина есть то необходимое, непосредственно связанное с мудростью, что способно остановить заячий беспредел.
Внутри каждого зайца живёт заячий Бог. По весне он смолит лодку и улыбается в усы.
Y
Книга пахла дедом, его руками, что листали эти страницы, цветом его глаз (голубовато серым), которыми он читал эту книгу, одним глазом (голубовато серым), которым он видел, и другим – стеклянным, глазом, которого не было, который он потерял на войне. В ряды РККА (Рабочее-крестьянской красной армии) призван в 1940 году. Окончил школу радистов. Совершил 99 боевых вылетов в составе экипажа авиации Дальнего действия. Награждён орденом Красной Звезды и медалью за оборону Ленинграда. 7 мая 1945 года при бомбардировке фашистских кораблей в Северной бухте г.Севастополя получил тяжёлое ранение с потерей левого глаза. После войны работал директором школы на Дальнем Востоке, преподавал математику и физику. Из воспоминаний бабушки: «Добираться до Дид-Бирана было очень сложно. Вначале от Богородска по озеру Удыль до Резиденции на катере, от Резиденции до Сомнительного – на машине, оставшийся путь – на лошадях, а последние 5 км были самыми трудными. Вещи везли на лошадях на маленьких тележках, которые назывались «самолётики». Люди шли пешком». Книга в голубой обложке с пятнами от старости, наискосок - бледные формулы пределов. Автор: «Норберт Винер». Название: «Я - математик». Перед смертью дед изучал книги по компьютеру, говорил, надо, полезно, внукам объяснять буду и правнукам. Норберт пишет неспешно и очень подробно, завораживает, пишет о коллегах, об учителях, о самой научной работе, о математических проблемах, пытаясь всё объяснить даже неспециалисту. С листа срывается музыка, музыка математики, музыка трудных буден и великолепных открытий.
«Извини, что молчал. Извини, что пишу. Но возможности не поговорить с тобой больше нет, она исчерпалась, как и моё всемогущество быть важным, быть отважным, быть вечно всем необходимым и незаменимым. Я действительно сидел без зарплаты, откуда ты узнала, не знаю, я узнал позднее, что всем её выдали, а мне нет. Просто я стал много говорить, как это называется, не по делу, вернее не столько говорить, сколько думать, я, конечно, всегда думал, но раньше мои мысли не шли вразрез с коллективным разумом нашей конторы. Я вдруг осознал, что я один, что я бесконечно одинок в этом своём идеализированном представлении о мире, о науке, о жизни. Почему мне стыдно признаваться тебе в том, что ты похожа на меня чем-то, потому что я ненавижу признания в любви. Она – естественный процесс, и если она есть, её ни с чем не перепутать, зачем эти краснения, потения и глупые слова. Я к сожалению не могу показать тебе формулы, которые я набросал, ты, к сожалению не поймёшь. Но показать мне их больше некому, как будто они только твои, только ты и можешь понять меня, только ты со своей хрустальной душой, потому что они тоже хрустальные, ты об интеграле Лебега, а я о фрактальной геометрии… Всё это слишком красиво: ты, фракталы, формулы. Извини, что молчал»…
Ну, наконец-то осенило, пришло, припомнилось, откуда это я взяла. «Извини, что молчала… в треугольном конверте». Это Высоцкий, сударыня. Вот вы и развенчаны, значит, это Вы, Вы написали, а не Ваш благословенный герой. А ведь он уже мог и написать. Но вечно Вы вмешаетесь, расстроите его робкое сердце и без того издёрганные нервы. Всегда так, на самом интересном месте нить обрывается. Почему мы всегда выбираем из поступков – непоступки, из встреч – невстречи, из деяний – недеяния? А могли бы попить вина. А ты снова пьёшь одна, сегодня совсем бормотуху местного разлива местного ООО «Кахети», а я ведь честно прочитала на этикетке – «Кахети», но тогда надо было приобретать в его в другом диапазоне цен. Но из высоких бокалов, но цвет очень яркий ослепительно красно-гранатовый… Какими устами пить вино? Смотря, какими устами пить вино. Можно и коньяк 9 звёздочек, не смаковать, а пить, как бодягу, бодяжить. Впрочем, вкус никуда не денешь. Жаль, что не знаю вкуса марочных вин и балуюсь ординарными. Как бы восхитительно было ловить языком оттенки, сравнивать их с цветом, музыкой, даже книгами, это – джаз, а это «Красное и чёрное», а это просто бархат на языке, а это – шёлк, а это – лён, лён с мережкой. А ты снова пьёшь одна,…, а я ведь честно прочитала на этикетке… - «тихо сам с собою я веду беседу», чистенькое раздвоение личности, чистейшее, ах, ах, ах, как ты любишь себя бить по почкам, а это ведь всего лишь великий акт одиночества, открытый диалог с самим собой, та самая долгожданная встреча человека со своим «я».
Как надоело играть с тобой в объяснялки. Дальше, как в «Герое нашего времени» говорит Печёрин: «Упрёк. Скучно». Да, дальше должен был быть мой очередной упрёк, и твоё такое скушно, такая зевота, что мне самой становится тошно. Но пять минут назад мы расстались, ты ушёл, ушёл не за дверь, не до завтра, а навсегда. И вчера ты тоже уходил навсегда. Ты знаешь, это уже было в моей жизни. Прихожу, а рубашки его исчезли. Он уходил каждый день, каждый день навсегда, ему не хватало острых ощущений. Ты можешь сказать: «Я тебя разлюбил», кто кого разлюбил… Прощай. И вообще, мы писали побольше, опять по две строчки, совсем испортились. Что там? Ах, да, прощай. Вот так легко сказать прощай, даже позабыть, что сказала, сокрушаясь, что пишешь мало, недостаточно мало, чтобы теперь тебя возненавидели твои немногие читатели, они в тебя верили, переживали, плакали с тобой. Заяц, заяц.
Фокус с рифмами
Однажды на семинаре молодых писателей Татьяна Четверикова определила мои рифмы убогими. Я ей очень благодарна, через десять лет я наконец-то стала уважать и обожать свои стихи, а тогда плакала.
Мои «убогие рифмы»,
Но я к ним уже привыкла,
душою почти проникнув
В ускользающее созвучие
моих беспредметных дум.
И если стихосложение
проникнет в мое скольжение,
во славу Союза писателей
напишу пару крепких строк,
и будут рифмы упругие -
скакать из резины мячики,
стучать как горох из пальчиков,
покоряя заносчивых мальчиков…
Тогда, Вы меня простите,
Я не буду писать стихов.
Говорите по-русски правильно. ...определила рифмы убогими. Наверное, определила рифмы, как убогие. А я придумала вопрос: определила рифмы быть какими? ... определила рифмы быть убогими. Со словами тоже фокусы. Обнаружила тут в рассказике слово «оцепенелые», конечно, оцепеневшие. Оцепенелые цеппеллины. В книжку, видимо, так и проскочило. Начнёшь тут новые слова придумывать. Оцепеленеешь.
На что со скепсисом отношусь к "Но нельзя быть на свете красивой такой", но Михаил Андреев оценил мои строки "препинания Достоевского, припоминания Платона", назвал их высшим пилотажем. Без сомнения могу его уважать. Ещё на своём вечере он сказал, что написал стихов на 15 лет вперёд и инвентаризировал каждый стаканчик, каждую булочку, и каждый наш зубик. Его слова не кажутся напрасными, к этому мнению каждый зрелый поэт присоединится. Как ты сказал однажды, я - маленькая песчинка среди миллиардов других, и моё мнение не всегда главное. Слава тебе! А то, что-то разбухло моё мнение. Почитала на Чеховских "задницах" (так муж их называет, «Чеховские пятницы», ничего не могу сделать, и правда на задах Белого дома) "Красное и чёрное" и "Харизму на ножках", особенно актуальна была харизма, когда увидела фото Володи Бобрецова с этого выступления - одни ноги, мои длинные ноги, взгляд снизу. Такая прелесть это моё "Забери своё сердце", нет, я явно подпитываю свои работы, вот, я уйду всё забудется, завянет, зачахнет без меня.
«Извините, снова пишу Вам. Так нельзя, Вы должны были предупредить. Вчера я видел Ваши руки, точнее правую ладонь, очень близко, я что-то плёл про хиромантию, про линию жизни, хотя ничего в этом не понимаю, простите, но я никогда не видел на руках человечьих правильных геометрических фигур, я понимаю, линии могут быть перекрещены, но почему там окружностью отмечен один из углов, очень аккуратно и очень чётко, и знак Ландау, знак гения, эти два треугольника, эти песочные часы – голова, рождающая идеи, треугольник основанием вверх, и треугольник основанием вниз, базовый, их воплощающий в жизнь, дающий почву. Всё это невозможно, нет, я могу поверить, что Вы - гений, но зачем Бог в такой надсадной агонии мне об этом сообщил, наверное, чтобы я утёрся и не рыпался, да пишу площадно, я во гневе, во гневе на себя и на свою бездарность, я – серенький физик, и это всё, всё, всё, чего я достиг. На этом прощайте, не смейте связывать свою судьбу с моей. Целую Ваши ноги».
«Так, что это была за бабская истерика, я имею в виду Вашего героя. Вы в праве унижать себя, но не меня, простите. Я понимаю Вы склонны к фантазёрству и фанфаронству, Ваш герой может быть силён, может быть слаб, возможно, я здесь вообще не причём, тогда приношу глубокие извинения, но Вы задели за живое, за очень слабые струны моего характера, затронули мою самооценку, поверьте, кем бы я ни был, я бы до конца дней боролся, и за себя, и за Вас. С тем и прощевайте».
Спасибо Ханжину. "Всё равно ничего не напишешь, всё давно уже сказано. Аlles". Наверное, это всех и добивало, уходящих поэтов. Истерика № 101. Обожаю фёйсбук, замечательная конторка, которая в любой момент может взломать Ваш аккаунт и объявить Вас покойником, в любой момент лишить Вас права голоса, отключить комментарии. Восхищаюсь и торжественно покидаю фёйсбук! Автобиография помощь в написании некролога (народная мудрость). Вены себе порезать что ли для разнообразия жизненных процессов, блин, бритвы нету... Имя своё можно нести,
А можно бросить под ноги –
Топчи, современник,
Чтобы не досталось потомкам-подонкам.
Топчи.
Что тебе
Череда моих сумасшествий…
В постмодернизме немного вреда,
Немного стыда –
Смерть и страдания,
Кровь и вода.
Нет, нет, нет, вот крови не надо, пусть лучше вода, горячая в ванной, полежать, подумать, вода спокойнит. А как же безысходность? А как же бессмысленность существования? Это и есть смысл – сохранять спокойствие, уравновешивать душу, приходить на помощь, причинять боль, да, да, да, довёл зайца до беспредела, хотела, чтобы заболела у тебя душа, чёрт, она же у тебя болит беспрерывно обо мне, додумалась, нет, причинять боль отставить, отставить садомазохизм.
«Вы очень въедливы и умеете доставать, хорошо, где "перебор с ассоциативными фразами" и с какой из Ваших тем они не стыкуются? Что конкретно не стыкуется, начало произведения Листа с цитатой из Курта Воннегута или мой сердечный приступ в тот день с Вашей ипохондрией сегодня? Над чем, чёрт возьми, мне поработать»? – это я на новом сайте поэзии отбиваюсь от неадекватной и неконструктивной критики моего стишка «Игра в бисер». Сначала порекомендовала заняться глубокой критикой самого Гессе, со мной не париться, человек не понял. Человек не понял, «Игру в бисер» не читал, Листа не любил в молодости до умопомрачения, до последней нотки. Чего же человек хотел? Убей Бог, я не знаю. Мне очень стыдно писать совершенные вещи, это кощунство, но получать за них оплеухи, это перебор.
К слову, о конструктивной критики этого стихотворения, грубовато и очень условно, грубовато для немецкого чуткого уха Кнехта, насколько сама я смогла разгадать игру в бисер – это что-то неуловимое, настолько тонкое, некие блики, ньюансы для талантливых математиков и музыкантов, это - паутина, не видимая иногда глазу. Такой критике я отдалась бы, как наложница без страха и упрёка.
«Буквы исходят густеющим соком»
А.Г.
«Буквы исходят густеющим соком»…
Дяденька, как же тебе одиноко.
Как же ты нежно не жил и не будешь,
Даже словечки простые воруешь,
Значит, так мал твой словарный запас.
Пил бы ты, дяденька чай или квас,
Да и ходил бы по Невскому, франт.
Водку не надо, водка погубит Ваш несравненный талант.
Опять тот же сайт поэзии. Опубликовала там стихотворение "Жил ты или не жил" ... "Жил ты или не жил, Был ты или не был, То ли кожу нежил, То ли коптил небо"… И нате, на следующий день стишок А. Г. : один в один подряд рифмы – небо – не был, нежил – не жил.
Ещё он теперь мне предъявляет свидетельства о публикации 2001 года. Скажите, это так быстро стряпается? "Буквы исходят густеющим соком" угрожают мне судом и тычут и тычут этим свидетельством о публикации 2001, за № ... и значком копирайта, в 2001 и интернета толком не было, и купить в наш заполошный век можно всё, даже диплом о Высшем образовании, даже степень доктора наук. Я понимаю, презумпция невиновности всё же должна быть. Но профессиональные лингвисты сказали мне, что по манере написания стихов - он токующий тетерев, глухарь, он не слышит, а здесь в сочетании "не жил - нежил", нужно видеть и слышать, свойства, которыми Ваша покорная слуга к несчастью обладает. Впрочем, Господи, о чём мы спорим, поэтишки, кто первый не был или не жил. Обмельчали, ей Богу, обмельчали.
YI
Сегодня умер Борис Климычев. "Поцелуй Драздрапермы" до сих пор лежит у меня на столе. Это единственный ротапринтный экземпляр одного из его последних романов , который несколько лет назад он с болью дал мне, почитай. Была лишь публикация в "Сибирских огнях". При его жизни роман не вышел. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
