«Что за беда, мыть унитаз в новой кофточке, в ней же завтра можно будет куда-то пойти. Просто я не верю в завтра, у меня есть только сегодня, новая кофточка, теперь чистый унитаз и бессонница, которая за спиной, как тень, что всегда может накрыть и растоптать мою жизнь. Это само страшное для меня не заснуть, страшнее наказанья нет, мне сразу начнут ставить уколы. А если во время не спохватятся, увезут в дом с белыми стенами, где тоже будут ставить уколы. А кофточка будет висеть на вешалке в шкафу ненадёванная и не будет знать моих плеч, моей груди и даже как я умираю. Может это не страшно, что я мою унитаз в новой кофточке, может быть, это не самое страшное?»
Искусство связывать слова, формировать мысль ещё аморфную и скользкую, трансформировать чувства в сочетание алфавитных знаков и искусство жить, дышать, говорить ему ласковое, слушать, мыть полы, печь блины, искать язык тела на маленькой скрипящей сцене, спускаться по ступеням с поднятым воротником пальто сквозь толпу зрителей (не ждать же)… Ей всегда приходилось выбирать… Но одно без другого уже не могло существовать. Её гармоничные тонкие руки не могли терпеть пыль, её надорванные эмоции не могли томиться в груди, и мысли бурлили меж висков и выплёскивались на бумагу яркими размашистыми мазками, и всё это смешалось, перепуталось множеством линий. Ничего она не могла бросить, ничего остановить…
«Лора, ещё один срыв, и я вынужден буду Вас уволить», - главреж жадно затянулся и пододвинул к ней пепельницу. «Сегодня я слышала мысли господина с пятого ряда. Он пришёл пятый раз, сел на пятое место и сразу предупредил меня, что сегодня покончит с жизнью, если я не пересплю с ним. У нас театр или публичный дом? Или реанимация?», - Она курила уже вторую сигарету. «Это был «Самоубийца»?» «Да, пятый премьерный спектакль». «Я не могу фильтровать зрителей на входе, потом с тобой, по-моему, все разговаривают, кроме меня. Я предпочитаю вслух, вслух. Ты даже не успеваешь меня предупредить, я не успеваю сделать замену, я всех ставлю на уши, меняю спектакли как перчатки, как фокусник, как факир, я устаю. У меня производство, такое же производство». «А я его издержки…» «Они что, ничего не могут сделать, я же просил». «Не говорите глупостей».
Человек в чёрном костюме не поздоровался, сразу сел в кресло: «Надеюсь, Вы не будете курить, это я сидел на пятом ряду». «Обычно люди Вашей фирмы ходят в сером», - Фёдор стучал сигаретой по столу и думал, курить или не курить. «Вы же понимаете, с каким огнем мы имеем дело. Пантомима – это воздействие на подсознание зрителя практически напрямую. Мы же не можем контролировать каждый Ваш шаг. Вы можете это понять своёй головой»? «Зачем надо было нервировать актрису, можно было сразу прийти ко мне». « Эта девушка не входила в мои планы. Я просто ходил на спектакли. Она же невозможно играет, она же ни разу не повторилась. Это был искренний вопль». «Я чем могу помочь?», - Фёдор плюнул, щёлкнул зажигалкой и начал курить. «Не говорите ей, что я из органов». «А что я её люблю с рождения, ей тоже не говорить? Её привели ко мне пятилетним ребёнком». «Но Вы ведь догадываетесь, что последний спектакль может стать роковым для Вашей труппы? Не курите, я бросил». Фёдор замялся, с сожалением затушил сигарету. «Я ничего не могу для Вас сделать, Ваша личная заинтересованность в этой особе только усугубляет положение. Честь имею»,- человек вышел стремительно, так же как и зашёл. «Он хочет сказать, что у них есть честь», - орал Фёдор. «Лору срочно ко мне!»,- разнеслось по театру. «Ладно, не надо! Какой смысл…»
Он прошёл к ней в палату. «Как Вы прошли»? «Кто разрешил инсулин? Они тебя спрашивали»? «Я не помню, сказали, что уколы больше не помогают, сказали, что это эффективное лечение». «Ты понимаешь, что у тебя слюна скоро капать начнёт. Надо срочно это прекращать и улепётывать отсюда. Если бы я мог, я забрал бы тебя прямо сейчас. Несколько изменились обстоятельства, мои личные обстоятельства». «После комы очень тяжело, я ничего не могу вспомнить, вообще, ничего, ни кто я такая, ни где я нахожусь, сегодня рубашку ночную увидела на батарее, зацепилась за узорчик, знакомый, мой, еле очнулась». «Вот видишь, сама всё поняла, отказывайся, насколько помню, они всегда тебя слушали, я буду настаивать, сделаю только хуже. И занимайся, всё время занимайся: разминка, две, три сцены из спектакля. Да, помещение у нас отобрали. Так что официально мы закрыты. Можешь поздравить меня, дядя бомж». «Поздравляю, Фёдор Алексеич. Не в первый раз». «Ты знаешь, следующий раз я хотел бы родиться на другой планете, не на Земле, здесь слишком много боли, слишком много».
Подвал нашли никакущий, нечейный и замызганный. Прихватизировать его было бесполезно, театр был не просто закрыт, он был закрыт. Тёрли, мыли, красили втихую, бабушкам-старушкам сказали, что-то набрехали бабушкам-старушкам.
«Сегодня тренинг. Лорке нужен тренинг. Сесть удобно, не смеяться, все смешим Лору, я первый. Лорочка пришла с репетиции, ни пожрамши,ни посра…., туалета у нас нет, граждане, значит, сразу в туалет, люди простые просто ходят в туалет. Нет, Лорочка с сигаретой, примерно так, сидит, что делает, правильно, роман пишет, дети орут, мамку зовут, Лорочка ни гугу, курит, думает, примерно так». Все валяются, Лора молчит: «Я Вас убью, Фёдор Алексеич, откуда вы знаете»?
Лора всегда поутру слушала радио, музычку, новости, передавли сведения о пожарах. «Не может быть»! Бросилась звонить: «Фёдор Алексеич, мы сгорели». «Я еду сейчас же». Домик стоял целёхонький, аккуратненько выгорел весь подвальчик. «Не прошло и полгода. Всё отбой, ребята, я устал». «Да, кстати, наверное, я вас более не увижу. Всё бесполезно. Но со смертью тела ничего не кончается, мне по этой шкале осознания ещё 40 баллов шагать в минус. Поражение. Жалость. Стыд. Контролирование тел. Наизусть знаю. Конспекты я оставил Лоре. Не теряйте веру в себя».
Похороны, поминки, все как будто были готовы к этому событию, тихие какие-то, собранные. Пили и ели, молчали. «Ну, она скажет или нет? Лора! Твою мать, когда репетиция»?
«Надо спать», - она всегда себе повторяла теперь. «Надо спать», - даже днём, когда мысли лезли через уши, она твердила это. «Спать, спать, спать». Другие люди спят и не морочатся. Многие спят всю жизнь, я тоже хочу спать. «Фёдор Алексеич, миленький, что-то рано я Вас припокоила, Вы же понимаете, я одна не справлюсь. Это вы Господь Бог в пантомиме. Но только куда это всё? К революции сознания? К русскому бунту, будь он не ладен? Или к процветающей стране, где цветом цветёт суицид? Я с кем буду разговоры разговаривать, свечку жечь до огарка, водку пить»?
