«Божья коровка, улети на
Небо, принеси мне хлеба!»
…Божья коровка, с красной спинкой в чёрную крапинку, выпускает прозрачные светло-коричневые крылышки и улетает.
Я жду её очень долго. Проходит лето, осень. Моё терпение такое терпеливое, что я сам себе удивляюсь. Но в сентябре, когда выпал первый снег, оно перестаёт ждать.
Я долго смотрю в окно. Птичьи следы на снегу похожи на колос, с которого осыпались зёрна.
- Мама, я хочу хлеба.
Мама вздрагивает, а я готов убить себя за нетерпение. Незнакомое чувство приходит ко мне. Я не могу подобрать слова, чтобы объяснить его. Всё смешивается – бессилие, жалость, любовь, ненависть.
Этот смертельный вихрь закручивает меня и со всего размаха швыряет с подоконника на пол.
Мама склоняется надо мной. Целует мои щёки и коленки.
- Я ничего не просил! Я ничего не говорил. Есть только это моё падение и твоё жаление Мама…
Нет, я не произношу эти слова. Я их ещё не знаю, мне всего шесть лет. Но они – мои чувства в те минуты.
- А знаешь, завтра у нас обязательно будет хлеб. Как только проснёшься…
Зачем, зачем продолжает она тот разговор!
Как завтра может быть хлеб, если в доме холодно, за окном – снег и война. Но мама никогда не обманывала меня. Значит, хлеб будет. Надо только поскорее уснуть.
- Считай до пяти, ты ведь можешь. А хочешь, спою.
Я не хочу этого! Когда-нибудь потом – да, завтра, когда будет хлеб. А сегодня голос у мамы срывается и дрожит, и трётся, как верёвка на качелях.
…Сон был похож на Божью коровку. Она выросла с тех пор, как мы не виделись. Её блестящая спина была тёплой, как скамейка, нагретая солнцем.
- Ну, полетели? – спросила Божья коровка и, не дожидаясь моего согласия, расправила крылья.
- Там есть хлеб, куда мы летим? – спросил я.
- Для всех страждущих.
Последнее слово было непонятно, но оно успокоило меня. Мы летели под небесами.
Какой же хлеб может быть на небе? Но облака вдруг исчезли, и я увидел жёлтое поле пшеницы без начала и конца. По нему прокатывались волны, хотя ветра не было, даже слабого. После каждой такой волны зёрна осыпались с лёгким шорохом. Возле каждого колоса, у корешка лежала маленькая горка зёрен.
- Можно, я поем зерна? – спросил я Божью коровку.
- Конечно. Для этого мы здесь.
Мне было страшно слезать с её тёплой спины на то, что было под ногами: земля – не земля, небо – не небо…
- Не бойся. Твои ноги чисты, как душа.
Я съел всего три зёрнышка, перетерев зубами, и почувствовал давно забытое состояние сытости и покоя. Я вспомнил о маме.
- А для мамы можно?…
Божья коровка кивнула. Но в этом кивке её чёрной головы, была грусть…
- Можно. Только зачем они ей?
- Как зачем?!
- Прости меня, мальчик. Мне удалось поднять только тебя. Ты же видишь, какая я маленькая…
Я опустил в карман куртки два тёплых зёрнышка. Для мамы. Но тут я вспомнил, что голодают наши соседи, и соседи соседей.
- Божья коровка, почему хлеб пропадает, а люди умирают от голода?
- Этого хлеба уже нет на земле, мальчик. Эти поля сгорели.
Божья коровка плакала.
…Мама умерла днём, когда снег почти растаял. Два дня я не брал в рот ни крошки и был сыт.
Весной, когда после болезни меня вывели на улицу, в кармане старой куртки я обнаружил два зёрнышка пшеницы.
А здесь жила Петрова. Не могу
припомнить даже имени. Ей-Богу.
Покажется, наверное, что лгу,
а я – не помню. К этому порогу
я часто приближался на бегу,
но только дважды... Нет, не берегу
как память, ибо если бы помногу,
то вспомнил бы... А так вот – ни гу-гу.
Верней, не так. Скорей, наоборот
все было бы. Но нет и разговору
о чем-то ярком... Дьявол разберет!
Лишь помню, как в полуночную пору,
когда ворвался муж, я – сумасброд -
подобно удирающему вору,
с балкона на асфальт по светофору
сползал по-рачьи, задом наперед.
Теперь она в милиции. Стучит
машинкою. Отжившие матроны
глядят в окно. Там дерево торчит.
На дереве беснуются вороны.
И опись над кареткою кричит:
«Расстрелянные в августе патроны».
Из сумки вылезают макароны.
И за стеной уборная журчит.
Трагедия? О если бы.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
