Рациями, факсами, телефонами.
Пока завязаны мы.
(с) Лагутенко
Пролог.
Во всем гребаном мире я знаю единственную аксиому - существую лишь я.
Так уж сложилось странным образом, мне неведомым. Я даже не пытаюсь разобраться в вопросе - как это так получилось. Да и незачем в этом разбираться. Ничего нет. Есть один лишь я. Вот такие дела.
Даже больше - мира нет. Нет галактик, планет, Солнца, нет морей и океанов, нет нефтеперерабатывающих заводов и газонокосилок. Нет бумажных книг, карандашей НТ, нет компьютеров, сигарет и пива. Нет почвы под ногами и пучины в океане. Вот только я есть, и все.
А вышеперечисленное и биллион прочих вещей есть сугубо в моей голове.
Ч.1.
- Ну как, собрал игрушки?
Мама просунула голову в приоткрытую дверь. Смешная. Очки съехали на кончик носа, в правой руке книжка, между страниц указательный палец. Шалтай уже знает - раз мама не расстается с книжкой, значит, она интересная. И мама таскает ее за собой всюду: идет на кухню - кладет ее на стол, режет салат, а сама все время в нее поглядывает, будто проверяет, на месте ли. А если в ванную идет, то кладет книжку на стиральную машину. Машина работает, книжка трясется, норовит съехать на край или вообще упасть. Мама купает Шалтая, поливает его из душа, а сама нет-нет, да и скосит глаза на раскрытые страницы, будто проверяет, на месте ли главные герои, не разбежались ли по своим неотложным делам.
- Собрал!
Шалтай быстро запихивает последнюю машину в коробку и ногой задвигает ее под кровать. Он торопится, потому что если отпустить сейчас маму, то вечерней сказки может и не быть - она погрузится с головой в свою книгу, в свои взрослые истории, и будет только твердить: "Да, да, я сейчас, ты ложись", и Шалтай, конечно, ляжет, а потом уснет, так и не дождавшись своей доли историй. Он быстро скидывает одежду и ныряет под одеяло.
Мама гасит люстру, включает настольную лампу, усаживается в кресло. Снимает очки и кладет их сверху на раскрытые страницы. Шалтай понимает, что сегодня будет сказка в стихах, а мама знает их множество, и можно заказать самое-самое любимое.
- Про буксир, - шепчет он и закрывает глаза.
Это обязательное условие - закрыть глаза, но сегодня у Шалтая есть тайна, и теперь очень важно не уснуть, пока не кончится стихотворение.
Он слушает:
..И, когда я плыву
вдоль причала домой,
и закат торопливый
все бежит за кормой,
и мерцает Нева
в серебристом огне,
вдруг я слышу слова,
обращенные мне.
Словно где-то вдали,
собираясь в кружок,
говорят корабли:
— Добрый вечер, дружок.
Голос мамы начинает звенеть, это значит, что то, что она рассказывает, ей самой очень нравится. Шалтай зажмуривается покрепче и представляет, что он сам и есть этот маленький буксир, а мама, конечно, большой лайнер, белый, он видел такой на картинке, и он, буксир, встречает этот огромный корабль, уставший от дальних путешествий, и провожает его к причалу...
***
Голова у меня есть. Наверное. И вот это все в ней. Голова вроде действительно есть, вот ее можно руками потрогать. За нос себя можно ухватить. Тактильные ощущения будут, и заодно можно проверить стерео моего взгляда. Глаза позакрывать по очереди - раз-два, перемещается вид. Хотя, я знаю, с грустью осознаю, что все это - лишь мое воображение. Я это понял давно, наверное, во второй миг, как начал себя осознавать.
Первое мое осознание произошло, когда мне был, может, год, может, два - я еще считать не умел, но осознал себя. Меня тогда катили в колясочке по парку, а я лежал-сидел в ней и смотрел в небо. Жесть, какое это было ощущение - абсолютно чистое голубое небо. Бесконечное. Я прекрасно помню самое первое впечатление в моей жизни. Это было - смесь движения (меня катили в колясочке детской, были в моем осознанном самом раннем детстве такие колясочки, они еще складывались, типа для транспортировки, колесами внутрь. Время было такое - конец семидесятых, воздух пропитан настроениями хиппи, вокруг из совковых динамиков звучит "Мой адрес не дом и не улица", а у кого принимает недозаглушенный Голос Америки - звучат Битлы. И небо. НЕБО. Было типа веснолето, ибо тоже цвели в парке розы. Я не мог знать, что это розы, ибо ничего еще не мог знать, но это были розы.
Я уверен, что осознание меня самого было такое же тогда, как сейчас. То есть, двадцать-тридцать плюс-минус пять-десять лет нифига не поменяли - что тогда, что сейчас. Но я отвлекся. Все было и тогда, и сейчас, и всегда - просто смоделировано моим я. Ибо есть только я, все.
Ч.2.
Так тружусь я всегда,
так тружусь и живу,
забываю во сне,
чем я был наяву,
постоянно бегу,
постоянно спешу,
привожу, увожу,
привожу, увожу.
Так тружусь я всегда,
очень мало стою.
То туда, то сюда.
Иногда устаю.
Все остальное моделирует мое я.
Оно может все. Включая офигительный процент неудач. Вообще по жизни, но суть не в этом. А в том, что так и нужно - реальность именно такая, в соотношении один к десяти, где остальные девять со знаком минус, и минусы там разные по весу. Но так правильно - не все коту масленица, это архиверное и архиправильное соотношение.
Так вот. В моем я и вращаются галактики. Происходит реакция Манту и физический процесс внутреннего сгорания. Мигает аська и вспоминается, где мои сигареты делись. На МКС российский космонавт чинит унитаз. Человеки бухают и трахаются, Download Master качает http://ru.download.nvidia.com/Windows/other/8.04.25_PhysX_WHQL/PhysX_8.04.25_SystemSoftware.exe, которое необходимо для запуска Legend.Hand of God. В моем я еще на Ижевском заводе ОТКируют партию АК-74, которые одиннадцать лет назад сняли с производства. На Минском заводе выгоняют новый МТЗ-1025 на площадку, а в Дубаи Махмуд-Али набивает на клаве ноута цифры вэб-мани - перевод бабла в условных зеленых президентах за партию кокса. В моем я парнишка в шортах и картузе грузит сено на тракторный прицеп. Вилами. Жара, трактор урчит рядом, ему помогает человек в картузе и в очках бифокальных, на прицепе стоит Митька и Боря, они сено укладывают. За ними на глубине восемьсот метров подлодка укладывает трал с радиодетонируемыми фугасами (срок годности 150 лет в соленой воде, радиус радиосигнала 20000 км, площадь поражения - 2 квадратных морских мили, на подлодке российский флаг). Сверху летят два дрозда, они поют песню "По приютам я с детства скитался". В моем я два самолета в 19.20 по МСК чертят навстречу друг другу инверсионные следы, кажется, они сейчас столкнутся, но этого не будет - между ними в точке столкновения висит серп Луны, который по-любому сейчас в зоне прямой видимости, несмотря на еще очень высоко задранное Солнце. А Петька откупоривает винище. Ему давно не нужно никуда спешить - он везде успел. Аллилуйя, да пребудет с вами Джа.
Но это все мелочи - мое я даже не особо замечает это все. Оно, это все, просто есть, а не будет этого, так будет иное. Я, кстати, могу допустить, что есть и другие я. У других. И там все по-другому. Но мне без разницы - я с ними, с другими, никогда не пересекусь. Вообще никогда, ибо любое пересечение я - это всего-лишь изворот моего собственного. Вот так и снова. Плохо в моем я одно - я один. Всё и все остальные - им же и созданные. Мое я создает пиво-водко-вино, если я этого возжелаю, но, как положено - за бабло. А бабло мое я левое не создаёт - оно выполняет свою прогу - заработать. А я с моим я не ссорюсь по этому поводу - все правильно. Давно Эйнштейн создал теорию относительности, мир его праху. Хочешь что-то откуда-то взять - что-то дай взамен. Труд, например. Оплачиваемый. А с ним траблы, с оплачиваемым, но это в моем я. Я своим я доволен - ничего лишнего. Как говорится, жив-здоров, лежу в больнице, сыт по горло, жрать хочу, приезжайте все родные - я вас видеть не хочу. Но это все шутки. Моего я.
Когда-то давно одна женщина полюбила мое я.
Я, в принципе, не очень и верю в эту любовь, но помню: за окном цветут каштаны. Это начало мая, третий этаж, утро. Может быть, ранее - этого я не помню. Помню кофе, типа не суррогат, типа в зернах. Я им питался, кофе, дня по два. Она любила мое я, но я ее, наверно, не любил, ибо смутно помню, почему я вообще видел эти каштаны. Помню ее зеленые джинсы (сказка всех эпох), помню еще ее синее платье. И еще, да, помню - во дворе лавочка, где-то час ночи, я лежу на ее коленях, и мы поём а капелла песню странную, группы "Любэ", где слова "Выйду ночью в поле с конём...". Пою я ее с ней дуэтом, хотя слов не знаю но пою без ошибок, и когда песня заканчивается - нам аплодируют стоя. Как оказалось, мимо шли разные люди - они останавливались и слушали. Их, как оказалось, было человек до десятка. Странное ощущение, мне аплодировали за мое пение. Вот так.
Имени нет у моего я, да и понятие имён оно и выдумало.
Иногда я в гугле ищу слова типа "сублимация", или там "перпендикулярность". Я лично не знаю, что эти слова значат, но мне интересно, что мое я на них придумает сказать. И оно говорит, например, в Википедии. Эх, придумало ж я такое слово. Но ничего. Не хуже, чем "субурбан" или "синхрофазотрон". Если они есть, такие слова, значит, так нужно.
Дело все равно не в этом. Я вот все думаю, постукивая пальцами по клаве - когда же всё это закончится?
Когда мое я скажет мне - гуд найт.
Я думаю об этом, а оно не говорит.
Наверное, когда-нибудь утром скажет. Тогда "гуд найт" не прокатит.
Главное, чтобы "гуд монинг" не додумалось сказать.
Жить-то всё равно хочется.
Даже учитывая, что всё, что есть вокруг да около - существует сугубо в моем я.
— и тогда поплыву я
к прекрасному сну
мимо синих деревьев
в золотую страну,
из которой еще,
как преданья гласят,
ни один из буксиров
не вернулся назад.
Мама замолкает, потом тихонько встает... и начинается время шалтаевой тайны.
- Мааам, - шепчет он, - а теперь бродяг, ну пожалуйста.
Она все понимает, его умная мама, она даже понимает, как трудно ему было не уснуть, не уплыть в сон вместе с маленьким буксиром. Поэтому она не уходит, а садится на краешек кровати и тихо-тихо поет. Их песню.
Люди идут по свету,
Им, вроде, немного надо:
Была бы прочна палатка,
Да был бы нескучен путь...
Postscriptum:
Это было не трудно.
Стихи:
"Баллада о маленьком буксире" И.Бродский
"Люди идут по свету" И.Сидоров
***Ты***
Учитесь вы друзьям не доверять.
Мучительно? - Мучительно,
Мучительно, мучительно, -
Мучительнее после их терять!
(c)А.Городницкий
1. Друг
Раннее утро. Начало лета.
Если не бегать быстро, создавая ветер, то на солнышке уже тепло. Шалтай просыпается рано, раньше мамы, раньше всех, одевается и выходит на улицу. Иногда ему везет, и он застает туман. Шалтай спускается с крыльца босиком, держа сандалии в руке, делает несколько шагов по росистой, еще по-весеннему мягкой траве.
Сегодня тумана нет. От холода по макушке бегают мурашки, топорща волосы. Он обувается на ходу и бежит к калитке, все-таки получается ветер. За калиткой две кучи - песок и гравий, привезенные уже давно. Дорога, что идет мимо их забора, разбита и колдобиста. Кто-то, наверное, хотел ее починить, привез песок и гравий, но забыл. Или передумал. Или вообще уехал. А Шалтай и не жалеет, ему так даже интересней. После сильного дождя дорога становится похожей на острова в море, и можно играть в Гуливера, перепрыгивая с одного острова на другой или вообще идти по морю, не поднимая ног, делая буруны.
Шалтай бежит, потому что торопится. Там, за калиткой, его ждут. На куче песка, на самой ее вершине, как на пьедестале, сидит памятником самому себе громадный пес.
- Привет, Друг, - шепчет Шалтай и обнимает косматую шею.
Однажды их застала мама, у нее сделалось испуганное лицо, она прошептала: "Отойди, укусит". Вот тогда Шалтай впервые увидел собачью улыбку, самую настоящую, во всю зубастую пасть.
Шалтай вообще не понимает, как это - такой замечательный пес - и ничей. Он надеется, нет, он даже уверен, что мама разрешит взять его себе, и перестанет называть его Баскервиллем, и поймет, что это - Друг, с которым весело и надежно, который умеет слушать и не перебивает глупостями. А еще он всегда рядом.
Однажды Шалтай с мамой приехали очень поздно, шли с автобусной остановки по пустой дороге мимо леса, топали и громко говорили, специально громко, чтоб было не так страшно в темноте в лесу, и казались себе такими отважными, пока в стороне не раздался какой-то шорох. Серьезный такой шорох. И почти сразу с другой стороны послышалось тихое рычание. Шалтай мгновенно узнал голос Друга и успокоился, и перестал бояться, потому что Друг был все время рядом, и охранял их с мамой, и это была самая надежная охрана.
Ближе к полудню начинает собираться команда. Шалтай в ней почти самый мелкий, не по росту - по возрасту, мельче его только Петька, соседский сын - он ниже Шалтая на голову и младше на целый месяц. Быть в команде удобно, потому что можно пойти на озеро и даже купаться. Одному Шалтаю ходить на озеро запрещено, особенно, если с Другом. С Баскервиллем. А команда Друга не принимает, и все из-за Петьки, который боится его до дрожи, Шалтай даже видел, как у него тряслись коленки, когда однажды пес подошел слишком близко, а Петька так на трясущихся ногах переместился за забор и уже оттуда стал сипло ругаться. Ребята заступаются за Петьку, за дурака такого, и гонят Друга, бросают в него палки и комья земли. Ну и ладно, Шалтай все равно ходит с псом на озеро - потом, один, но сам не купается, поэтому данное обещание почти не нарушает. Он бросает в воду ветки, а Друг выносит их из воды, кладет к ногам и тихонько лает, мол, давай еще.
***
- Алло?
- Я тут вспомнил что у тебя день рождения. Поздравляю, желаю всего и сразу и побольше.
- Спасибо, друг. Но у меня день рождения был три дня назад.
- Мда. Ну лучше поздно ведь, правда?
- Лучше вовремя. Но спасибо все равно.
- Ладно, я понял. Ты хоть и стал на год старше - не изменился. Хотя, можно намного попроще быть.
- Можно. Это все?
- Лан, не дуйся. Могло такое быть что я в днях потерялся? Какое сегодня число, двадцать первое?
- Угу. Только четвертое. Но быть может все, здесь ты прав.
- Как отметил?
- Отлично отметил.
- Ясно. Это типа - отвали, пошел на?
- Да, наверное, это пошел на, друг.
***
2. День.
А потом настал день. Тот самый день, о котором не хочется думать, но который не удается забыть.
Утром Шалтай получил задание - откалибровать клубнику. Это значило, что нужно перебрать ягоды из корзинки, мелкие положить в таз, для варенья, а крупные в миску - для еды. Хорошее такое занятие, даже приятное. Горка в тазу постепенно росла, а миска пока стояла пустая, зато Шалтаю было вкусно. Услышав шум мотора, он подошел к забору - посмотреть - не так часто по их раздолбанной улице ходили машины. Это был большой темно-синий фургон. Он остановился совсем недалеко, из правой двери вышел незнакомый дядька в странной для такой жары одежде с длинными рукавами. В руках у него была здоровенная палка с петлей на конце. Он зашел за кусты, а когда появился оттуда через пару минут, Шалтай увидел, что он ведет на палке Друга, и сначала даже обрадовался: неужели хозяин нашелся, а потом понял - что-то не так. Друг рычал и вырывался, и ему почти удалось, но тут подскочил второй - водитель, открыл дверцы фургона, они вместе быстро засунули пса внутрь, закрыли, так же быстро забрались в кабину. Машина тронулась. И тут Шалтай услышал плач. Громкий плач своего Друга. Он бросился за калитку, побежал за машиной. Он бежал очень быстро, и почти догнал фургон, но ноги вдруг сделались совсем ватные, непослушные, не то заплелись, не то споткнулись, он упал лицом в пыль. И только тут понял, что все это время не дышал. Просто забыл, что надо дышать. Начал подниматься, сначала на четвереньки, одновременно втягивая в себя ставший густым воздух и размазывая по лицу что-то липкое. Синий фургон был еще виден. Но тут его вырвало красным. Сначала он думал - кровь, потом понял - нет, клубника. Фургон тем временем доехал до перекрестка, заревел мотором, заглушая собачий вой, и скрылся за поворотом.
Вечером мама зачем-то ходила к Петькиным родителям, Шалтай слышал громкие голоса, будто там ругались, пришла с зареванным лицом, прижала к себе Шалтая, и гладила его, и баюкала, как маленького. А у него крутилось в голове непонятно откуда всплывшее:
но что тебе святая цель,
когда пробитая шинель
от выстрелов дымится на спине...
и повторялось, и опять, и никак не хотело уходить.
***
- Алло?
- Привет.
- Привет.
- Что делаешь?
- Дело.
- Круто. Научишь?
- Конечно. Ты по нему звонишь или от нечего его творить?
- Кого творить?
- Дело. От нечего делать. Опережу вопрос - а по нему - по делу.
- Ты о чем вообще?
- О погоде. По области туман.
- Ты пьяный?
- Нет, с чего ты взяла?
- Рехнуться можно. Не кури больше этой дряни.
- Не суди по себе. Я не курил этой дряни с института.
- Ладно. Забыла даже, почему звонила. Видимо, чтото несущественное.
- Ладно.
- Мдя. Спокойного дня.
- Взаимно.
***
3. Друг.
Раннее утро. Начало лета.
Если выйти из-под козырька на солнышко, то даже тепло. Вокруг клубятся такие же, как он. Призывники. А еще провожающие. Шалтай запретил маме и Ташке приходить на вокзал. А теперь пожалел, что их нет. Скучно. Можно было бы рассказать анекдот, и Ташка бы обязательно смеялась, закидывая голову и морща нос. А мама... нет, мама, наверное, плакала бы. Правильно он сделал, что запретил им приходить. Уезжать нужно одному.
Подали состав.
- По вагонам!
Последние объятия, поцелуи, сплетенные руки. Шалтай постоял в стороне, зашел последним. Парни ломанулись в вагон занимать полки, повисли на окнах. Шалтай остался в тамбуре. Мелькнула идиотская мысль: может, не хватит места, и его ссадят на ближайшей станции. Самому смешно.
Состав тронулся, постепенно стал набирать скорость. Шалтай посмотрел в окно. Там, параллельно поезду, бежал пес. Огромная косматая голова была повернута в сторону вагона. Еще не поняв, Шалтай уже знал - это он, его Друг. Тот самый, из далекого лета, лета со вкусом предательства.
Поезд ускорялся, но пес не отставал. Теперь он был вытянут в огромную стрелу, вечно свернутый спиралькой хвост вытянулся, уши прижались к башке.
Потом начались какие-то сараи, гаражи... А когда они кончились, Друга уже не было видно.
В груди стало больно.
- Дышать. Надо дышать... Дышать надо... Друг там...
***
- Аллё
- Превед медвед, как говорицца.
- Здарова. Что скажешь?
- Ищу с кем забухать. Настроение питейное, ты как на это смотришь?
- Смотрю я на это прямо. Согласен насчет настроения. Где?
- Да все там-же. Или пойдем на набережную? Вспомним молодость, как нас шалавы за ментов приняли? Гы-гы, ты еще в галстуке был, как пижон. Жаль без барабана, ыыы.
- И не в лыжах. Да, на набережную лучше, лето все-таки. Давай к девяти, водки сам не пей только, чтобы тебя потом не догонять.
- Пивка выпью. Я уже здесь стою, вернее сижу. Подтягивайся.
- Щас буду.
***
Postscriptum:
В то лето шли дожди, и рушились надежды,
Что Бог нас наградит за преданность и нежность,
Что спилим эту муть - гнилые ветви сада,
Что все когда-нибудь устроится как надо.
Стихи:
"Предательство" А.Городницкий
"В то лето шли дожди" Ю.Визбор
***Мы***
- Ложись, дурак! Ложись, скотина безмозглая!..
Воздух наполнился металлом, в промозглом ночном тумане засияли трассера. В прыжке он выгнулся, ухватился за брезент комка и дернул изо всех сил. Загремела амуниция, сбитый с ног парнишка неловко упал, ударив плашмя автоматом о камни. Автомат запрыгал в неумелых руках, выплевывая локальные ядерные ударчики, каждый из которых – смерть. В общую какофонию Марсового безумия вплелась сольная партитура АКС-74. Впереди находился взвод таких же зеленых дурачков, и каждый запуск летящего свинца мог означать боевые потери взвода.
- Сука, - грязный кулак залепил парнишке в морду, - Сволочь тупорылая, отставить огонь!.. - Парнишка свернулся калачиком, насколько это было возможно, выронив автомат и закрыв грязное, разбитое лицо не менее грязными и разбитыми руками.
- Я так не могу.. Я так не могу, мать вашу…
- Заткнись мудак. Держи, - он протянул парнишке ПМ, - Держи обеими руками и не стреляй, не стреляй без команды!..
- А из автомата пружинки посыпались, товарищ капитан, он, наверное, сломался…
« Бравый солдат Швейк»... – Посыпались, говоришь? А нехрен было им бить со всей дури о камни. Вперед в кювет, рядовой Шалтай, залезай и без моей команды не вздумай даже перднуть, понял?
- Так точно, товарищ капитан!..
Нестройной цепью
периметр - крой
Три миротворца
идут
за мной
Накрыли взглядом
до бугорка,
в кустах - засада
дай с РПК
Ведь не убили
и не убьют
давно открыли
себе маршрут
Три миротворца -
спецы дышать
У смерти силы
нет помешать
«Выживет – будет из него воин, мать его за ногу… Выживет, гад, б** буду…»
- Седьмой, седьмой, запрос на корректировку минометного огня. Квадрат два-четырнадцать занят федеральными войсками. Прекратите огонь, повторяю – прекратите огонь. На связи третий, прекратите огонь по квадрату два-четырнадцать…
- Вас понял, третий, минус десять не раньше на изменение развертки, это не в нашей сейчас, вас кроют с Южного перевала, минус десять, укройтесь где-нибудь, на подходе кавалерия.
- Конец связи.
***
Привет, Шалтай мой Болтай! Как поживаешь? Пиши почаще, а?
У меня все нормально, учусь. На втором курсе легче будет, там больше специальных предметов. Вот вернешься, а я уже умная! ))
Часто вижу твою маму. Мы с ней сюрприз тебе готовим, приятный. Не скажу, какой. Мучайся.
Но одну тайну скажу. Только ты меня не выдавай, я обещала не говорить. Твоя мама взяла щенка. Он такой смешной. Черный, лапы толстенные, хвост кручком. Маленький еще совсем, даже не понимает, зачем его на улицу выводят. Думает, чтоб в траве поваляться. Назвали его Шаттлом, потому что он все время крутится рядом.
Ты береги себя там. И возвращайся. Я тебя во сне вижу часто. Интересно, ты сильно изменился? Если фота есть, пришли.
Целую. Твоя Ташка.
***
Вдох – выдох, дотянуться бы еще к кому-то из своих…
- Сережа, ты меня слышишь?
Шипение в уоки. Сережа не слышит. Настройка диапазонов сломана.
- Взвод!!! – в разрывах минометного огня голос терялся сразу за зубами, - Отходить в укрытие!.. Все в укрытие!..
Двенадцать точек
отметь, комвзвод,
По паре строчек -
"Открыт проход"
Одна задача,
Один приказ.
Нельзя иначе -
Вперед,
Спецназ!..
В кювете зашевелилось, три выстрела прошли с интервалом в секунду. «Как в тире…». За чахлым деревцем кто-то сдавленно харкнул и упал.
«Попал, стрелок ворошиловский. Попал ведь…»
- Шалтай, видишь левее дом?
- Так точно.
- Двигай туда. У забора лежат трое боевиков, там два ствола как минимум. Реквизируй, займи позицию сзади дома. Огонь не открывать, в случае контакта одиночными и наверняка. Понял меня?
- Так точно, я пошел.
- Я с другой стороны буду. Нам нужно в подвал попасть, лаз в него в доме. Вперед.
Как собака, по-пластунски, здесь передвигаться нереально, камни везде такие, что хрен подымешь. Комаров сказал – вперед, значит – вперед. В руках его ПМ. В обойме еще пять патронов. Правая рука ничего не ощущает – когда падал отбил ее вместе с автоматом. А еще говорят, что АК самый крепкий автомат. Да фигня всё.
***
Здравствуй, сынище, лапа моя.
Как ты поживаешь? Пиши почаще, я очень скучаю. И Ташка скучает, каждый день почти заглядывает. Мы с ней чай пьем, истории всякие вспоминаем. Я ее вязать научила. Шарфы и носочки она уже освоила, скоро будем свитер вязать. Вернешься - будет тебе новый свитер фирмы "Таш".
У меня все хорошо, зарплату повысили, откладываю немного. Приедешь - купим тебе мотоцикл, помнишь, как ты его хотел? И меня научишь водить. Будем в лес ездить на нем, и на речку.
Вчера твои ребята заходили, Лешка с Андрюхой, спрашивали про тебя, приветы передавали. А я им ничего и рассказать не могла, сама ничего не знаю. Я понимаю, что времени у тебя нет, служба, но хоть пару слов напиши - я живой - и больше мне не надо.
По выходным в лес хожу, в этом году черники много. Вернешься, будем пироги печь. А через две недели яблоки созреют, отправлю посылкой. И сигарет заодно. И конфет. Напиши, что тебе еще прислать, может, вещи какие.
Береги себя, лапа. Я тебя очень жду.
Целую. Мама.
***
Вокруг Спилберг крутил кино. Земля постоянно меняла ориентиры, вырастали и проваливались новые высотки и овраги. Воздух было страшно вдыхать – до такой степени он был наполнен металлом. Но впереди был дом. Но вначале забор. И небрежная горка трупов. Аллахакбар мря… Нереальность происходящего успокаивала. Ну лезу. Ну живой. В руке левой – ПМ. Правой, как веслом, загребаешь. В кармане пачка сигарет – может, закурить? Прямо здесь и сейчас. Все равно все это не по-настоящему, эмуляция и сон.
Разрывом мины
смеется черт
Наполовину
прошел отсчет,
Ок, считаем.
Теперь - наш ход,
Второй снимает
гранатомет.
И все - без звука,
ни букв,
ни слов.
Простая штука -
всегда готов
Вросли приклады
в плечо,
в хребет...
Простая правда -
Отходов - нет…
Но Комаров умеет будить, с него станется пристрелить. Вообще непонятно, что делает капитан в будничной операции по зачистке. Хотя, будничной это назвать трудно. По РТР завтра скажут, что колонна БТРов сопровождения попала случайно в засаду, среди бела дня, погибших нет, трое ранено.
Это значит – взвод подвел потерей роту, раненых половина, погибших нужно считать три дня… Дайте мне кокарду от ушанки, я ее поглажу…
Рука уткнулась во что-то мокрое и липкое. Пальцы нащупали приклад. Рожок обмотан изолентой. Значит, пятьдесят. Передернуть затвор, поставить на одиночные. Надеюсь, их там пусть и не пятьдесят, так хоть десять. В карманах трех трупов нашел три рожка. Стандартные, армейские. Значит, обобрали. Как минимум, одного. На себе еще есть три рожка. Достаточно одной таблетки… 39 миллиметров в длину, стрела Бога… Сотни смертей.
А замкомвзводу
нет двадцати
Глотает воду
Он по пути,
из фляги в горло
бежит струя...
Пусть Жизнь - паскуда,
Она - моя!...
А дома мама
прошепчет "Сын,
вернись,
ведь ты - у меня
один"...
а я услышу,
кивну - вернусь!
приказ на дембель
я свой - дождусь...
Вот и дом. Внутри горит огонек. Вперед, на огонек значит.
Тут прижало посцать. Прижало крепко, странно, что раньше само не вышло. Залез под какую-то тачку с оторванным колесом, тупо начал искать завязки. Я не буду мочиться в штаны. Рядом взорвалась земля, тачанка подпрыгнула и, сделав кульбит, приземлилась на то же место, где стояла, только вверх единственным оставшимся колесом. Колесо вращалось за часовой стрелкой, перед самым носом. Сыпалась земля. Все было пофиг. В позе подрубленного лотоса он мочился лежа, вспоминая, как сто лет назад на выпускном, так и не пригласил Катьку на медленный танец. Потом воспоминания переключились на сожаление, что так ни разу и не летал на самолете.
«Может я уже съехал с катушек? О чем я думаю!?».
Вперед. Вот двери. Это типа черный ход. Двери сорваны – не удивительно, крыши дома практически нет. Перелезть через порог. Внутри по-любому кто-то есть. Не может там никого не быть – этот дом стоит особняком от улицы, ближайший метров за двести, а вокруг минимум пятьдесят человек ползают. С одной стороны…
Три миротворца,
Три пацана
«Рожок меняю…»
держись,
война.
Кривое слово,
тебя б не знать
А мы -
не
станем
здесь умирать.
И мне - не страшно
поверь, не вру,
не быть мне павшим
я - не умру
Родится сын.
Назову - Иван,
за вас поднимем
второй стакан…
- Шалтай… Лаз в кладовке, направо от черного. Двигай сюда.
Неописуемая радость от звуков голоса капитана Комарова…
Сквозь пыль и ветер
идут вперед
Одни на свете -
Четвертый
Взвод
И если спросят -
я говорю :
Я - Миротворец,
Я
Мир
Творю...
Вниз головой, по железным ступенькам, скатиться и так и остаться.
- Поставь на предохранитель, отдай ПМ. Выживем.
И сверху удар, удар, удар…
***Он***
Если ковчег оказался вдруг без руля и ветрил,
Если вопросы повисли в воздухе, как топоры,
Если погасли все самые главные в жизни костры -
Значит больше не о чем и говорить,
Значит пришла пора не смотреть назад,
Пусть покрывается пылью иконостас.
Мало ли, что и кому не успел сказать,
Если некому больше глядеть в глаза.
Это не солнце упало, это снега горят -
Те, что накрыли твое замороченное вчера.
Землю раскручивать вновь трудней во стократ,
Если остался без одного ребра.
Она стояла у окна спиной к двери. Шалтай неслышно вошел в комнату, позвал:
- Таш.
Обернулась, заулыбалась.
- Что делаешь?
- Отдыхаю. Руки устали, - она повела взглядом в сторону шерстяной горки на подоконнике.
Ташка не успела довязать свитер к приезду Шалтая, распускала несколько раз, зато теперь он получался красивым - вишневого цвета, с узором, очень толстый и мягкий. Погода стояла теплая, и не то, что мерить - даже смотеть на него было жарко.
Шалтаю нравилось наблюдать, как Ташка вяжет, она очень старалась, растопыривала в стороны напряженные локти, от чего руки быстро уставали, и корчила рожицы: то, приоткрыв рот, складывала губы "рыбкой", то высовывала кончик языка, то морщила лоб, подсчитывая петли. Шаттл, здоровенная псина, обычно устраивался рядом с ней на полу, положив голову на тапочки.
Правильный пес этот Шаттл, хоть и молодой еще, чуть больше года, но сразу признал в Шалтае хозяина, и только Ташку продолжал охранять и, казалось, ревновал ее ко всем.
Ты был странным.
Ты помнил
Закон Ньютона-Декарта,
О энтропии Вселенной ты мог говорить часами.
Сам себе кивал головой.
Рисовал на песке таблицы, схемы, плакаты,
Их снова глотал прибой…
Тебе было неинтересно с людьми,
Им неинтересно с тобой.
Шалтай пересек комнату, подошел к Ташке, заглянул ей прямо в глаза. Ну никак он не мог привыкнуть к этим глазам - с тех пор, как увидел их впервые, увидел по-настоящему.
В школе к урокам химии Шалтай относился терпимо. Не то, чтоб химия ему особенно нравилась, а просто получалось, хотя на самом деле он считал ее сродни колдовству. Вернее так - все было просто в виде формул на бумаге, да и что там сложного - соединяются два вещества, получаются два других, против законов природы не попрешь. Называется - реакция замещения. Другое дело - лабораторные работы, когда в колбу нужно было налить два раствора, ни в коем случае не перепутать, что сначала, что потом, ждать, пока оно там пробулькается, чтоб увидеть наконец вожделенный осадок. Химиком он стать не смог бы, потому что не обладал химической интуицией, ему просто нравился процесс.
Однажды на защите лабораторной, стоя у доски, он произнес:
- В результате реакции замещения с пузырями...
- С чем, с чем? - заинтересовалась учительница.
- С пузырями, - по инерции ответил Шалтай, тут же исправился: - с выделением углекислого газа, - но громкости его голоса не хватило перекрыть общий хохот - радоваться класс умел и любил.
После звонка он решил задержаться, не мозолить глаза, надеясь, что народ забудет о "пузыре", и это прозвище не приклеится к нему до конца жизни. Медленно, с чувством, он в четвертый раз менял местами в рюкзаке ручку с карандашом, когда услышал сзади "аааа" на вдохе. Оглянулся. Девчонка по имени Ташка, тихая, худенькая, незаметная, наклонившись, рассматривала свои ноги. Шалтай тоже посмотрел на ее ноги и увидел огромные дырки на темных колготках. Видимо, кто-то разлил кислоту на стул, а она не заметила, села. В следующую секунду Ташка подняла глаза.
Когда время дернулось и снова пошло, Шалтай сказал обыденным голосом:
- Снимай, я у двери постою.
- А потом как? - Ну конечно, поздней осенью с голыми ногами никто не ходит.
- До зала как-нибудь дотянешь, там переоденешься в спортивную. После физры домой пойдешь. - Заметив, что она замерла на слове "домой", добавил: - Я провожу. - Все-таки она дурочка, ну какие проблемы, подумаешь, прогуляет пару-тройку уроков.
В дверь стучали, трясли, но ручка швабры держалась надежно. Потом они бежали до спортивного зала. Он подмигнул ей у своей раздевалки, обозначил одними губами:
- Провожу.
И действительно сорвался с ней после физкультуры, по дороге рассказывал анекдоты, какие-то истории, смотрел, как она смеется, думал, что раньше ее не замечал, а зря.
- Таш, я уезжаю.
Звук преодолевал сантиметры между ними несколько секунд. Или минут. Или вечностей. Ташка перестала улыбаться, но и взгляда не отводила. Может, ждала объяснений?
Ты был странным.
Цитировал
По памяти страницы из Торы.
Проверить никто не мог –
Кто знал Тору,
Тот не был с тобой знаком.
У тебя за спиной всегда
Велись о тебе разговоры.
Но это не значило ничего –
Не больше, чем снег с дождем.
Ну не мог, не мог он ей объяснить, что нет у него другого выхода, что он будто завис над пропастью между двумя берегами, а те, кто на этих берегах, тянут его каждый к себе, на разрыв, что он устал, просыпаясь в подвале и обнаружив себя в комнате, заново и заново прокладывать дорожку в сегодняшнее, в настоящее утро, что ему необходимо новыми знакомствами и местами заполнить образовавшиеся пустоты, что новые впечатления должны стереть слишком яркие краски снов...
- Хочешь, кофе сварю?
Они поплелись на кухню, как двое приговоренных. Умница Ташка, не стала ни о чем спрашивать. А может, поняла.
Ты был странным.
Друзья всегда
Уходили в четвертый вторник.
Возвращаться им не было смысла –
Ты не помнил их имена.
У других отгремели войны.
Возвращались они в орденах,
Напивались и били морды,
А во снах их любила война.
Они пили кофе, заваривали опять, и снова пили, и говорили о такой ерунде, что спроси их кто-нибудь, о чем разговор, они не смогли бы ответить, а думали каждый о своем. Или об одном и том же? Кто знает...
- Пойду. Не провожай.
- Возвращайся скорей. Ну сколько тебя можно ждать.
- Я звонить буду.
Ты был странным.
Ты снова считал года,
Проецировал диафильмы
На побеленный потолок,
Триста тридцать дней ел перловку,
Тридцать дней отпускал узду,
На шесть дней становился дебильным,
Поглощая электрошок.
Раннее утро. Начало лета. Пустой перрон. Проходящий поезд останавливается на шесть минут.
Шалтай не торопился заходить в вагон - докуривал.
Ташка пронеслась по перрону и с ходу ткнулась в него, вцепилась, вжалась. Он обнял ее, стиснул. В последний раз? Вернется?
Ты был странным.
Иначе –
Ты был просто опасным,
Смертельным сном.
Просыпался в Аду раз двадцать –
И всегда отправляли назад,
У тебя был льготный плацкартный,
Дьявол подпись черкнул на нем,
Потому до копейки сдачу,
Потому бензедрин,
Два в одном.
- Молодые люди, отправляемся, - проводница уже убирала ступеньки.
Ташка оттолкнула его и отошла на шаг.
Поезд набирал ход. Шалтай прошел в вагон, подумал, что они даже слова друг другу не сказали, а ведь что-то хотел...
Ты был.
Странным.
И больше вот нет тебя.
Ты ушел расплескаться в ливне,
Говорил что вернешься назад.
Только знал я – ты снова врешь.
Снится сон – на забытый номер
Отзывается твой мобильный,
За гудками я снова слышу
Бесконечный,
Промозглый дождь…
Он ломанулся к окну, дернул шпингалеты, высунулся наружу и крикнул прямо в ветер:
- Ташка! Выходи за меня замуж!
***Она***
И даже в краю
наползающей тьмы,
за гранью смертельного круга,
я знаю, с тобой не расстанемся мы.
(с)Р.Рождественский "Эхо любви"
Спички – безумное изобретение.
Странные штуки, штук сорок в пачке, и никто не хочет быть первой…
У каждой дороги в конце и в начале есть свое разветвление
Тогда и приходит возможность свернуть, но каждый раз тянет налево…
Раннее утро. Конец сентября.
Ташка проснулась от неясной тревоги. Попыталась уснуть, свернувшись калачиком на правом боку, но не получилось. Сердце колотилось, она знала, что был какой-то сон, но вот о чем он, вспомнить не могла.
На крыльце стояло приготовленное накануне пластмассовое ведерко. Да, надо собрать яблоки. Утренний туман с трудом пропускал первые солнечные лучи. Ташка поежилась, взяла ведро и спустилась в сад. Черным привидением возник Шаттл, обнюхал яблоню, отошел, повалился на горку подсохшей скошенной травы, закрыл глаза, только огромная пасть слегка улыбалась.
Ташка наполнила ведро наполовину, когда услышала звонок телефона. Кто же это так рано?
- Ташенька, здравствуй. Я тебя не разбудила?
- Нет, тетя Дуся. Что случилось? От Шалтая что-нибудь?
- Таша, он приехал ночью. Девочка, ты береги себя.
И отключилась. А сердце, сердце, как же его унять.
- Шаттл!
А он тут как тут, стоит рядом, заглядывает в глаза, только хвост опущен. Ташка присела, обняла его голову.
- Собака ты моя ненаглядная. Ты понимаешь, он приехал.
Так и просидели с полчаса и одновременно вскинулись на скрип калитки. Ташка просияла, разлетелась, раскинула руки.
- Шалтай!
Когда же наступит момент Невезенья, чтоб сразу же стало понятно
Что шарик в рулетке подвластен магниту, и зеро всегда недоступно…
Шагаешь на ощупь, теряя друзей, и шепчешь все так же невнятно –
Пришел, победил, собрал барыши, ушел… По часам, поминутно…
Он стоял неподвижно, а она будто наткнулась на стенку, остановилась резко, так что волосы упали на лицо. Ее улыбка гасла, а его только начинала проявляться, будто у них была одна улыбка на двоих, и теперь она медленно перетекала от нее к нему.
- Привет.
- Шалтай...
Он протянул руку, убрал волосы с ее лица, наклонился, поцеловал в щеку.
- Пойдем?
Они пошли по улице, постепенно разговорились, да, приехал ночью, не хотел тревожить, все нормально, вернулся насовсем, надо работу найти, как там ребята, как твоя учеба. Она рассказывала о друзьях, о летней практике, он слушал, кивал, потом посмотрел на часы.
Какая досада – зажечь сигарету, не стоит и думать об этом,
Последнюю в пачке, лаская в ладони последнюю спичку.
Игра в лотерею – здесь ветер, здесь шанс – продолжать эстафету
На восемь минут подурачится дымом, потешить дурную привычку…
- Пойдем в кафе, посидим.
- В "Ромашку"?
- Конечно, в какое ж еще.
В "Ромашке" проходили все их праздники, все сборища. Ташка хотела остаться на улице, за их обычным столиком под здоровенным кленом, но Шалтай вошел внутрь. Устроились в самом углу, заказали кофе. Шалтай поглядывал на часы.
- Ждешь кого-нибудь?
- Да, хочу тебя кое с кем познакомить.
- Посмотри мне в глаза.
…Ты помнишь – слова прозвучали, мои и о том, как я рядом,
Что как бы не вышло – я буду всегда, на потухшем экране.
Все правильно – проще поверить в пустое понятие «надо»,
Чем верить в безумные мысли, ночные… Дурные, на грани…
Шалтай оторвал взгляд от чашки.
- С кем? С кем ты хочешь меня познакомить?
- Таш, я женюсь. Ее зовут Настя.
Какое-то время она не двигалась, смотрела на него, потом медленно встала, отвернулась, пошла к выходу, как незрячая, натыкаясь на стулья, в дверях посторонилась, пропустив кого-то. Шалтай смотрел ей в спину и думал одну мысль: вот и все. Вот и все.
Кто-то погладил его по руке. Настя. Милая добрая Настенька. Когда они познакомились, совершенно случайно, ей было семнадцать. Дочь прокурора, районного, но не суть. Она родит ему ребенка. Сына. Мальчика. Димку. Она должна понравиться его маме, и та будет рада внуку. Шалтай улыбнулся.
- Садись. Что тебе заказать? Тут пирожки вкусные всегда были. С яблоками. Будешь?
За окнами стемнело. Начинался дождь.
Прожил, пережил, просчитал…Все сошлось по гроссбухам,
Никто никому не торчит и все ровно так дышат.
Долгов не имея скажу, прошепчу себе в ухо –
А то что ты не дописал – кто-то, может, допишет?
Ташка, очутившись на улице, вдруг поняла, что не знает, куда идти. Знакомые дома, все знакомо, но она потерялась. Зажмурилась, открыла глаза. Почему-то стало темно. И она побежала. Сначала нерешительно, а потом все быстрей и быстрей. Куда?
Потом я исчезну, в последней колонке тиражной газеты,
Там скажут – он был, кто – не помним, но был, это точно.
Оставил надежду дойти до предела. И хватит об этом
Не стационарно оставил свой след, но зачетно.
А значит - заочно…
Она об этом не думала, да и какая разница, в какую сторону бежать, если нужно скрыться от боли, от чего-то страшного, чему нет и не может быть названия, от себя самой, от всего, во что она верила, чего ждала, от собственной глупости, от своих бессонных ночей - в другую жизнь, которой еще нет, поэтому и думать о ней еще рано и не нужно. Жизнь, в которую она его вытащила, своими молитвами, своей наглостью, своим желанием. Своей жизнью… Своим Своим…
…Спички – полезное изобретение,
Штук сорок столбов, что на деле вполне могут выдержать небо
Всегда подвергался, по сути, воздействию мрачных сомнений –
Теперь – отказался.
И вышел в свою невозможную Небыль…
Из-за угла огромной черной тенью вынырнул пес, не сбавляя скорости, пристроился сзади. Они неслись втроем по пустынной улице - дождь, Ташка и Шаттл. Им было по пути.
Postscriptum:
Мы - эхо,
Мы - эхо,
Мы -
долгое эхо друг друга.
(с)Р.Рождественский
...и при слове «грядущее» из русского языка выбегают...
И. Бродский
Трижды убил в стихах реального человека,
и надо думать, однажды он эти стихи прочтет.
Последнее, что увижу, будет улыбка зека,
типа: в искусстве — эдак, в жизни — наоборот.
В темном подъезде из допотопной дуры
в брюхо шмальнет и спрячет за отворот пальто.
Надо было выдумывать, а не писать с натуры.
Кто вальнул Бориса? Кто его знает, кто!
Из другого подъезда выйдет, пройдя подвалом,
затянется «Беломором», поправляя муде.
...В районной библиотеке засопят над журналами
люди из МВД.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
